Через неделю к ней пришла Стелла. Бывшая свекровь выглядела ужасно: дрожащие руки, потухший взгляд.
— Милочка, прости старую дуру. Я так хотела защитить сына, что превратилась в чудовище.
Она рассказывала, стоя в прихожей, не решаясь пройти дальше. Как Алена предложила ей пятьсот тысяч за маленькую услугу. Как нужда заглушила совесть — восемнадцать тысяч пенсии при растущих ценах на лекарства.
— Но документы я не отдала той стерве. Испугалась в последний момент, а вдруг сын узнает. Ведь он тебя правда любил, милочка, просто не умел показать.
Стелла достала из сумки папку с документами.
— Он изменился, последние недели только о тебе и говорил. Сожалел, что потерял самое дорогое. Ты оказалась сильнее нас всех.
Мила взяла документы, но в душе не было прощения. Некоторые раны заживают, но шрамы остаются навсегда.
— Спасибо за документы. Но отношения между нами закончились вместе с браком.
После ухода Стеллы в квартире стало тихо и пустынно. Мила разложила документы на столе: паспорт, свидетельство о собственности, выписки из домовой книги. Вся её жизнь на нескольких листах бумаги.
Беременность протекала спокойно. Токсикоз отступил к концу третьего месяца, появился аппетит и желание обустраивать будущую детскую. Работа в «РегистрСтрой» приносила стабильный доход, коллеги относились с пониманием. Особенно Олег Рыбников, инженер-строитель из соседнего отдела.
Спокойный мужчина 32 лет, без намёка на показную галантность. Помогал нести тяжёлые папки, провожал до автобусной остановки, интересовался самочувствием. Без навязчивости, естественно.
Но в ноябре произошло событие, которое заставило Милу усомниться в людях окончательно. К Олегу в офис пришла женщина с мальчиком лет семи. Светловолосая, худощавая, в потертом пальто. Разговор в коридоре был слышен через тонкие стены.
— Олег, я не могу больше ждать. Паше нужны деньги на школу, на одежду. Ты же отец.
— Тихо, Лена. Я не отказываюсь от сына, просто сейчас сложная ситуация.
Мила замерла у окна, чувствуя знакомый укол разочарования. Неужели и Олег что-то скрывает? Неужели все мужчины лгут? Мальчик прижимался к материнской юбке, испуганно поглядывая на закрытую дверь офиса. В нём угадывались черты Олега — тот же разрез глаз, упрямый подбородок.
Вечером Олег сам завёл разговор. Проводил её до дома, как обычно, но был необычно молчалив.
— Мила, мне нужно тебе кое-что рассказать.
Он остановился у подъезда, повернулся лицом.
— У меня есть сын от первого брака. Мы с Леной развелись три года назад, но я плачу алименты и встречаюсь с Пашей каждые выходные.
Мила молчала, ожидая продолжения.
— Просто… не знал, как об этом сказать. После твоей истории с Артёмом боялся, что ты решишь: все мужчины — лжецы.
В его голосе звучала искренняя тревога. Не расчёт, не попытка произвести впечатление — обычное человеческое беспокойство.
— Почему рассказываешь сейчас?
— Потому что мне не безразлично твоё мнение. И потому что скрывать — нечестно.
Дома Мила долго сидела у окна, обдумывая разговор. Позвонила Людмиле, рассказала о произошедшем.
— Милочка, разница в том, что он сам рассказал. Честность дороже прошлого, — говорила подруга уверенно. — Артём скрывал, лгал, манипулировал.
А этот признался сам, боясь потерять доверие. Мила положила руку на округлившийся живот. Внутри неё росла новая жизнь, чистая, не отравленная ложью и предательством. Ребёнок заслуживал мира, где люди говорят правду. Даже если она болезненна.
Может быть, не все мужчины одинаковы. Может быть, честность ещё существует в этом мире.
Пока рано делать выводы. Но первый шаг к доверию сделан — Олег рассказал правду добровольно. И это уже много значило для женщины, научившейся распознавать ложь по запаху.
Полтора года спустя жизнь обрела новые очертания. Полтора года пролетели незаметно, как сон после тяжёлого дня. Мила сидела в своём новом кабинете главного экономиста «РегионСтрой», разглядывая фотографию на столе. 18-месячная Верочка в розовом платьице тянет пухлые ручки к объективу. Названная в честь прабабушки-фронтовички, девочка унаследовала от неё решительный взгляд и упрямый подбородок.
Повышение по службе далось нелегко — конкурировала с двумя коллегами-мужчинами, но директор оценил её аналитические способности и ответственность. Зарплата выросла почти вдвое, появилась возможность не считать каждую копейку.
Олег стал частью их жизни постепенно, без громких признаний и театральных жестов. По субботам приводил семилетнего Пашу, мальчик привязался к Миле и обожал возиться с Верочкой. Называл её «моя сестрёнка», хотя кровного родства между ними не было.
— Тётя Мила, а почему у Верки такие серьёзные глаза? — спрашивал Паша, показывая девочке яркие кубики.
— Потому что умная растёт. Думает о важном.
В марте, перебирая старые бумаги, Мила наткнулась на записку бабушки о драгоценностях Штайнбергов. Полгода она изучала архивы, искала информацию в интернете. Наконец обнаружила след. В Германии, в Гёттингенском университете, работал профессор истории Клаус Штайнберг.
Видеозвонок через Skype состоялся в воскресенье вечером. На экране появился седовласый мужчина лет шестидесяти, в очках и свитере, за спиной — стеллажи с книгами.
— Добрый вечер! Вы действительно нашли вещи моих дедушки и бабушки?
Мила показала шкатулку с украшениями. Клаус шумно вздохнул, снял очки.
— Боже мой! Я видел эти серьги на семейных фотографиях!
Он замолчал, голос дрогнул.
— Дедушка рассказывал: когда их везли в лагерь, русская медсестра сказала часовым, что он нужен как переводчик. Спасла всю семью.
Он поведал историю, которую слышал в детстве. Как его дедушка и бабушка бежали от нацистов, как попали в СССР, как встретили женщину, которая рискнула жизнью ради чужих людей.
— Знаете, дедушка до конца жизни искал эту женщину. Хотел поблагодарить за спасение. Но след потерялся в военной неразберихе.
Клаус помолчал, разглядывая украшения через экран.
— Мы с семьёй решили: пусть остаются у вас. Это справедливо. Ваша бабушка заслужила их своим подвигом.
После разговора Мила долго сидела с шкатулкой в руках. Продала только сапфировое кольцо, самое дорогое, чтобы окончательно рассчитаться с накопившимися долгами. Остальное спрятала для Верочки. Когда-нибудь расскажет дочери о прабабушке, которая спасала жизни.
Звонок от Артёма раздался поздним мартовским вечером. Мила качала капризную Верочку — у девочки резались зубки, и она плохо спала. На экране высветилось знакомое имя. Мила посмотрела на номер и сбросила вызов. Потом ещё один звонок — снова сброс.
«Достаточно», — подумала она. Полтора года тишины, и вдруг опять попытки вернуться.
Утром пришло сообщение: «Прости меня, Мила. Я понял, что натворил. Люблю тебя и дочку».
Она прочитала, покачала головой и удалила. Опять начинается. Опять манипуляции.
Вечером позвонила Стелла. Голос дрожал от слёз.
— Милочка, Артём погиб. Авария на производстве, взрыв на буровой.
Сердце пропустило удар. Последний звонок. Последнее сообщение. Она не ответила человеку, который, возможно, действительно хотел попросить прощения.
На похороны в крематорий пришло человек десять. Мила стояла в стороне, держа на руках Верочку, и чувствовала не горе, а тупую вину. Стелла постарела на десять лет, опиралась на трость. Несколько коллег с месторождения говорили тихо, по-мужски сдержанно.
— Артём Николаевич был хорошим инженером, — сказал бородатый мужчина в рабочей куртке. — Изменился за полтора года, стал проще, человечнее. Часто рассказывал про жену и дочку. Простите, про бывшую жену. Говорил, что был дураком.
Хотел вернуться, попросить прощения.
Через месяц позвонил адвокат. Артём оставил завещание: страховка в 3 миллиона рублей и письмо. Мила читала его дрожащими руками.
Мила, если ты читаешь это, значит я не смог вернуться и всё исправить.
Прости меня. За ложь, за боль, за то, что не ценил тебя. Ты была лучшим, что случилось в моей жизни, а я этого не понял.
Деньги оставляю не из жалости, а из справедливости. Ты заслуживаешь счастья больше всех, кого я знал.
Береги нашу дочку. Да, я знал о Верочке, мама рассказала. И я рад, что у меня есть частичка тебя в этом мире.
Каждый рассвет здесь, в тайге, напоминал мне, что жизнь может начаться заново. Пусть у тебя всё получится.
Артём
Стелла пришла через месяц после похорон. Выглядела плохо: похудела, постарела, руки тряслись. 18 тысяч пенсии при растущих ценах — жизнь впроголодь.
— Милочка, я не прошу многого. Просто… Может быть, изредка помогать? Я хочу видеть внучку, хочу рассказать ей об отце — не о том, каким он был плохим, а о том, каким мог бы стать.
Мила долго размышляла. Людмила дала совет: прощение — это для тебя, а не для неё. Но помощь — это уже твой выбор.
Решение пришло неожиданно. Половину денег отложила на образование Верочки, четверть вложила в создание Центра помощи женщинам в кризисных ситуациях. Стелле назначила 15 тысяч в месяц. Не из любви, из человечности.
Летний вечер. Мила с Верочкой на руках, Олегом и Пашей стоят на балконе, любуясь закатом. Девочка лепечет первые слова, тянется к маминому лицу. Паша терпеливо показывает ей яркие игрушки.
— Мама говорила правильно, — шепчет Мила, глядя на фотографию бабушки Веры. — Наш род не привык на колени становиться.
Олег обнимает их всех.
— А я рад, что твоя гордость оказалась дороже хлеба. Иначе мы бы никогда не встретились.
Стелла иногда приходит к внучке. Отношения натянутые, но без вражды. Она изменилась, стала тише, мудрее. Помогает с Верочкой, когда Мила работает. Девочка тянется к ней, не зная о прошлых обидах.
Мила смотрит на закат и думает: жизнь действительно может начаться заново. Нужно только найти в себе силы сказать «прощай» тому, что разрушает, и «здравствуй» тому, что созидает.
Гордость. Настоящая гордость — это когда не продаёшь себя ни за какие деньги. Даже за хлеб.
Но иногда она же не даёт ответить на последний звонок того, кто просил прощения.
Верочка засыпает на маминых руках под шум ветра в кронах деревьев. Завтра снова будет день — снова работа, заботы, радости.