Развод мы с Олегом обсуждали еще за полгода до того, как подали заявление. Все было чинно, благородно, как в европейских фильмах. Мы сидели на кухне, пили остывший чай и делили имущество на словах.
— Машину тебе, квартиру — мне, но я выплачиваю тебе половину рыночной стоимости, — рассудительно говорил Олег, постукивая карандашом по столу. — Дачу... ну, дачу, наверное, продадим и поделим? Или я оставлю себе, а тебе компенсирую?
Я тогда кивнула, не вдаваясь в подробности. Мне хотелось, чтобы этот бесконечный, тягучий период отчуждения просто закончился. Мы не скандалили, не били тарелки. Мы просто стали чужими людьми, живущими в соседних комнатах. Любовь не умерла в один день, она выветривалась годами, как запах дешевых духов.
Однако ближе к суду «европейский развод» начал давать трещины. Олег вдруг посчитал, что половина стоимости квартиры — это слишком много. Потом он решил, что машина, купленная в браке, должна остаться ему без компенсаций, потому что «я же на ней больше ездил, я ее обслуживал».
Я молчала. Я терпела. Я хотела мира. Но настоящая буря разразилась, когда речь зашла о загородном доме в поселке «Сосновый берег».
— Насчет дома, — сказал Олег за неделю до встречи с адвокатами. Голос его стал жестким, хозяйским. — Я тут подумал. Продавать его глупо. Столько сил вложено. Я его оставлю себе.
— А как же компенсация? — тихо спросила я.
Олег усмехнулся. Нехорошо так, свысока.
— Какая компенсация, Марин? Я этот дом строил. Я каждый гвоздь там знаю. Я фундамент сам заливал, пока ты с мамой своей на грядках ковырялась. Это мой проект, мой пот и моя спина, которую я там сорвал. Ты там только цветы сажала да шторы выбирала. Так что дом мой. По совести.
«По совести» в понимании Олега означало «как мне выгодно».
В тот момент я поняла: мира не будет. Он не просто хотел развестись, он хотел выйти из брака победителем, оставив меня на руинах. Он забыл одну маленькую, но очень важную деталь. Деталь, которая хранилась в синей папке у моей мамы, Антонины Павловны.
Чтобы понять всю иронию ситуации, нужно вернуться на десять лет назад. Мы были молоды, амбициозны и глупы. У нас только родился сын, Артемка, и нам хотелось «родовое гнездо».
Денег на покупку готового коттеджа не было. Были только накопления моей мамы — «гробовые», как она их называла, хотя помирать она не собиралась, и небольшая сумма, которую мы с Олегом откладывали на отпуск.
— Мама, давай купим участок, — уговаривала я ее. — Воздух, природа, Артемке полезно.
Антонина Павловна, женщина старой закалки, всю жизнь проработавшая бухгалтером на заводе, к идее отнеслась скептически, но внука обожала.
— Деньги дам, — сказала она сухо. — Но оформляем на меня. Не потому что я тебе, Маринка, не доверяю. А потому что жизнь — штука сложная. Сегодня муж есть, завтра нет, а земля — она никуда не денется.
Олег тогда даже не возражал. Он был так увлечен идеей строительства, что юридические тонкости его мало волновали.
— Да хоть на папу Римского, — махнул он рукой. — Главное, что строиться начнем! Мы же семья, все общее будет.
И началось.
Олег действительно вложил в этот дом душу. Я не буду этого отрицать. Он мотался по строительным рынкам, торговался за каждый мешок цемента, сам шкурил бревна для бани. Он превратился в фанатика. Все наши выходные, все отпуска, все свободные деньги уходили в эту стройку.
— Марин, ты не понимаешь, это же брус! Это на века! — кричал он, когда я просила купить мне новые сапоги вместо очередной партии утеплителя.
Я терпела. Я тоже верила в это «на века». Я сажала яблони, красила веранду, шила занавески. Мама тоже не оставалась в стороне — она оплатила скважину, забор и установку септика. Но Олег этих трат словно не замечал. В его голове сложилась четкая картинка: «Я — творец, я — создатель».
Годы шли. Дом превратился в настоящую усадьбу. Два этажа, баня, беседка, ухоженный газон. Мы проводили там каждое лето. Друзья Олега приезжали на шашлыки и восхищенно цокали языками:
— Ну ты, Олежка, мужик! Такой дворец отгрохал!
Олег раздувался от гордости, как индюк.
— Да, — говорил он, обводя владения широким жестом. — Все своими руками. Все сам.
Про то, что земля принадлежит моей маме, все благополучно забыли. Даже я вспоминала об этом редко. Мы же семья. Все общее.
Вернемся в наши дни. Адвокатская контора встретила нас запахом дорогого кофе и кожаной мебелью. Олег пришел со своим юристом — молодым, дерзким парнем в слишком узком костюме. Я пришла одна.
— Итак, — начал юрист Олега, разложив бумаги. — По поводу квартиры мы пришли к соглашению. Теперь загородная недвижимость. Дом в поселке «Сосновый берег». Мой клиент настаивает на том, что данный объект недвижимости является результатом его личных вложений и труда. Мы предлагаем...
— Минуточку, — перебил его мой адвокат, которого я все-таки наняла за день до встречи. Пожилой, спокойный мужчина по имени Илья Сергеевич. — О каком именно объекте идет речь?
— О доме, — раздраженно сказал Олег. — О моем доме.
— Видите ли, — Илья Сергеевич медленно достал из папки выписку из ЕГРН. — Согласно документам, земельный участок по адресу... принадлежит гражданке Смирновой Антонине Павловне. Приобретен он был в 2014 году, еще до начала строительства.
Олег замер. На его лице отразилась гамма чувств: от недоумения до ярости.
— При чем тут земля? — рявкнул он. — Я про дом говорю! Дом я строил! Чеки у меня есть! Накладные! Я бригады нанимал!
— Это прекрасно, — кивнул Илья Сергеевич. — Но есть один нюанс. Согласно статье 263 Гражданского кодекса РФ, собственник земельного участка приобретает право собственности на здание, сооружение и иное недвижимое имущество, возведенное или созданное им для себя на этом участке. Если иное не предусмотрено договором. Договор аренды земли или договор подряда с вами заключался?
В кабинете повисла тишина. Слышно было, как гудит кондиционер.
— Какой к черту договор? — прошипел Олег. — Это моя теща! Мы строили для семьи!
— Значит, вы строили дом на чужой земле без письменного согласия собственника на то, что дом будет принадлежать вам? — уточнил адвокат. — Фактически, вы добровольно улучшали имущество Антонины Павловны.
Лицо Олега побагровело.
— Это мой дом, я его строил! — заорал он, вскакивая с кресла. — Я там горбатился десять лет! Вы что, хотите сказать, что я бомж на своей же даче?!
— Не на своей, Олег Викторович. Не на своей, — спокойно поправил его адвокат. — Юридически, этот дом — собственность мамы Марины. И она не планирует его делить.
Юрист Олега начал судорожно листать какие-то кодексы, что-то шептать клиенту на ухо. Слова «неосновательное обогащение», «признание права собственности» летали в воздухе, но звучали они неубедительно.
Я смотрела на бывшего мужа и не чувствовала злорадства. Только усталость.
— Олег, — сказала я. — Мама не зверь. Она позволит тебе забрать твои инструменты и, может быть, даже бильярдный стол. Но дом останется нам с Артемом. Это справедливо. Ты пытался отжать у меня квартиру и машину, ты забыл про совесть. Теперь закон вспомнил про тебя.
Олег так просто не сдался. Началась война. Он подал в суд иск о признании права собственности на постройку. Он притащил в суд коробки с чеками: на гвозди, на доски, на черепицу. Он привел свидетелей — тех самых друзей, которые ели шашлыки и хвалили его хозяйственность.
— Ваша честь! — патетично восклицал он. — Я вложил в этот дом пять миллионов рублей! Это мои личные средства!
— Средства, заработанные в браке, считаются общими, — парировал мой адвокат. — Значит, вы вложили 2,5 миллиона. А Антонина Павловна предоставила участок, который сейчас стоит три миллиона, плюс коммуникации. И, заметьте, дом не зарегистрирован как жилое строение на ваше имя. По документам там до сих пор «незавершенное строительство», и разрешение на строительство получала Антонина Павловна.
Судья, уставшая женщина с высокой прической, слушала эти перепалки с видом человека, который видел и не такое.
Ключевым моментом стало выступление моей мамы. Антонина Павловна пришла в суд в своем лучшем костюме, с ниткой жемчуга на шее. Она говорила тихо, но каждое слово падало, как камень.
— Олег был хорошим зятем, — сказала она. — Я не спорю. Рукастый. Но земля моя. И уговор был такой: строим для внука. А теперь он хочет этот дом продать или новую жену туда привести? Уж простите, но на моем участке чужие женщины хозяйничать не будут. Я ему не препятствовала, когда мы были одной семьей. Но семья кончилась.
— Но я строил! — выкрикнул Олег с места. — Я!
— Строил, — кивнула мама. — А Марина тебя кормила, обстирывала и ребенка воспитывала, пока ты там строил. Это тоже работа, Олежек. И она, в отличие от твоей стройки, не оплачивается.
Суд длился три месяца. Олег похудел, осунулся, стал нервным. Он пытался давить на жалость, угрожал, умолял меня «по-человечески» переписать на него хотя бы половину участка.
— Марин, ну мы же люди, — звонил он по ночам, пьяный. — Я же там каждый куст знаю. Как ты можешь?
— А как ты мог пытаться оставить нас с сыном без нормальной компенсации за квартиру? — спрашивала я. — Как ты мог говорить, что я ничего не делала, хотя я тянула на себе весь быт, пока ты играл в строителя?
Ответом мне были гудки.
Суд вынес решение. В иске Олегу отказать. Дом, как неотъемлемая часть земельного участка, признан собственностью Антонины Павловны.
Однако суд учел вложения Олега. Нам присудили выплатить ему компенсацию за строительные материалы — ту сумму, которую удалось подтвердить чеками, поделенную надвое (так как деньги были общими). Сумма вышла смешная по сравнению с реальной стоимостью дома — около 800 тысяч рублей. Многие чеки выцвели, многие были утеряны, а работа самого Олега, естественно, оценке не подлежала, так как он делал это добровольно для своей семьи.
Олег был раздавлен. Он получил свои 800 тысяч, забрал машину (я не стала за нее биться) и уехал в съемную квартиру.
Последний раз мы виделись на даче, когда он приехал забирать свои вещи. Был хмурый октябрь. Листья уже облетели, и сад выглядел сиротливо. Олег молча грузил в прицеп газонокосилку, верстак, какие-то коробки.
Я стояла на крыльце и смотрела на него. Мне было жаль того времени, жаль нашей молодости, жаль, что все закончилось так уродливо.
— Знаешь, — сказал он, захлопывая багажник. Он не смотрел мне в глаза. — Я ведь правда думал, что это мой дом. Я его любил больше, чем...
Он не договорил. Больше, чем меня? Больше, чем сына? Наверное. Дом был его зеркалом, его эго, воплощенным в дереве и камне. А теперь зеркало разбилось.
— Прощай, Олег, — сказала я.
Он сел в машину и уехал, не оглядываясь.
А мы остались. Я, Артем и мама. Летом мы перекрасили веранду в светлый цвет — Олег любил темный лак, а мне всегда хотелось света. Артем занял мансарду, устроил там свою «берлогу». Жизнь продолжалась.
Иногда, сидя вечером на террасе с чашкой чая, я думаю о том, как странно устроена жизнь. Бумажка с печатью оказалась прочнее, чем бетонный фундамент. А жадность — самый плохой архитектор, который может разрушить любой, даже самый крепкий дом.
Антонина Павловна, глядя на то, как я обустраиваю сад по-новому, однажды сказала:
— Запомни, дочка. Свое — это то, что записано на бумаге. А все остальное — иллюзии. Мужчины приходят и уходят, а земля остается.
И, черт возьми, как же она была права.
Дорогой читатель, если тебе понравился рассказ, поддержи пожалуйста Лайком и подпиской. Спасибо