Звук застегивающейся молнии прозвучал в тишине спальни как выстрел. Резкий, окончательный, не оставляющий надежды на апелляцию. Анна лежала, глядя в потолок, где трещина в штукатурке напоминала карту незнакомого континента. Она выучила каждый изгиб этой трещины за последние полгода — с тех пор, как слабость стала ее второй кожей, а кровать — основным местом обитания.
— Я больше так не могу, Аня, — сказал Игорь. Он стоял спиной к ней, аккуратно укладывая рубашки в свой любимый кожаный чемодан. Тот самый, который они купили в Милане пять лет назад, когда мир еще был ярким, шумным и полным планов.
Анна моргнула, чувствуя, как сухая резь под веками становится невыносимой. Она хотела что-то сказать, возразить, закричать, но сил хватало только на то, чтобы слегка повернуть голову. Игорь выглядел безупречно. Даже сейчас, собираясь бросить жену, он был одет в идеально выглаженную рубашку, а его запонки ловили скудный свет зимнего утра.
— Ты устал? — ее голос прозвучал как шелест сухих листьев.
Игорь замер, держа в руках стопку носков. Он медленно повернулся. В его глазах не было злости, только бесконечная, ледяная усталость и что-то еще... брезгливость? Словно само присутствие болезни в их элитной квартире оскорбляло его эстетическое чувство.
— Да, я устал, — он бросил носки в чемодан с такой силой, будто они весили тонну. — Я устал от запаха лекарств. Устал от того, что наш дом превратился в хоспис. Устал притворяться, что мне интересно слушать про твои анализы, про лейкоциты и гемоглобин. Я мужчина, Аня. Мне сорок два года. Я хочу жить, а не гнить заживо рядом с тобой.
Слова падали тяжелыми камнями. Анна знала, что их брак никогда не был историей Ромео и Джульетты. Это был союз двух амбициозных людей: он — успешный архитектор, она — талантливый финансовый аналитик. Они были парой с обложки. Красивые, успешные, бездетные по собственному выбору, потому что дети «мешали бы карьере». Но когда полгода назад врачи озвучили диагноз — прогрессирующее аутоиммунное заболевание, редкое и сложное, — Анна впервые в жизни почувствовала себя маленькой и беззащитной. Она думала, что они — команда. Оказалось, она была лишь трофеем, который потерял товарный вид.
— И куда ты пойдешь? — спросила она. Вопрос был глупым. У Игоря было три квартиры в городе, две из которых они сдавали. Или, может быть, он поедет к той, чей запах духов она улавливала на его пиджаке последние два месяца? Сандал и ваниль. Слишком сладкий, слишком навязчивый для деловых встреч.
— Я поживу в студии на набережной, — ответил он сухо, защелкивая замки чемодана. — Адвокат свяжется с тобой на следующей неделе. Я не собираюсь тебя обижать, Аня. Квартира останется тебе. Я буду оплачивать сиделку еще три месяца. Думаю, этого времени хватит, чтобы ты... разобралась со своими делами.
«Разобралась со своими делами». Эвфемизм для «сдохла или нашла другого спонсора».
Он подкатил чемодан к двери. Колесики мягко проехали по дорогому паркету. В дверях он остановился, но не обернулся.
— Прощай. Ключи оставлю на тумбочке в прихожей.
Хлопок входной двери поставил точку. Тишина, которая навалилась на квартиру, была оглушительной. Анна осталась одна. В огромной четырехкомнатной квартире в центре Москвы, с телом, которое отказывалось повиноваться, и сердцем, которое только что разбили вдребезги.
Первые полчаса она просто лежала, позволяя слезам течь по вискам в уши. Ей было жаль себя. Жаль потраченных пятнадцати лет. Жаль той иллюзии стабильности, которую она строила. Но потом, сквозь пелену жалости, начало пробиваться другое чувство. Холодное, острое, как скальпель хирурга. Злость.
Анна всегда была бойцом. В мире финансов акулы не выживают, если показывают брюхо. Болезнь сломила ее тело, но, кажется, Игорь совершил фатальную ошибку — он недооценил ее разум. Он думал, что оставляет умирающее животное. Он не знал, что раненый зверь опаснее всего.
С огромным трудом, стиснув зубы до скрежета, Анна села на кровати. Голова закружилась, черные точки заплясали перед глазами. Она переждала приступ тошноты и потянулась к тумбочке, где лежал ее телефон и планшет.
— Сири, позвонить доктору Левинсону, — прохрипела она.
Гудки тянулись вечность.
— Анна Сергеевна? — голос врача был удивленным. — Что-то случилось? Вам хуже?
— Нет, Марк Давидович, — ответила она, и с удивлением заметила, что голос стал тверже. — Мне нужно знать правду. Всю правду, без прикрас и утешений. Сколько у меня времени, если я перестану жалеть себя и начну драться? И есть ли экспериментальные методы, о которых вы молчали из-за их рискованности?
Повисла пауза. Левинсон был старым врачом, он видел многое.
— Есть протокол, Анна Сергеевна. Он агрессивный. Очень тяжелый. Шансы пятьдесят на пятьдесят. Либо он убьет вас за месяц, либо выведет в стойкую ремиссию. Но это Швейцария. И это очень, очень дорого.
— Деньги не проблема, — отрезала Анна. — Я хочу, чтобы вы подготовили документы. И еще... мне нужна медсестра. Не просто сиделка, которая будет менять утки, а профессионал. Прямо сейчас.
Закончив разговор, она открыла банковское приложение. Пальцы дрожали, но она справилась с паролем. Игорь был уверен в своей безопасности. Он думал, что контролирует всё. Но он забыл, кто именно управлял их семейным портфелем инвестиций все эти годы. Да, счета были разделены, но у Анны был доступ к оффшорным трастам, которые она сама же и создавала для «оптимизации налогов». Он был бенефициаром, но она была протектором траста с правом вето и правом смены бенефициара в случае «непредвиденных обстоятельств».
Анна усмехнулась. Уход мужа к любовнице при наличии тяжелобольной жены — чем не непредвиденное обстоятельство?
Она начала переводить средства. Транзакция за транзакцией. Мелкие ручейки, сливающиеся в бурную реку, уходящую на счета в Сингапуре и Кайманах, к которым у Игоря не было доступа без ее цифровой подписи. Она не забирала всё — это было бы слишком очевидно и дало бы ему повод для судебных исков. Она замораживала активы. Блокировала возможность продажи недвижимости. Перекрывала кислород его архитектурному бюро, которое фактически держалось на кредитных линиях, одобренных под ее гарантии.
К вечеру, когда в дверь позвонила новая медсестра — крепкая женщина с суровым лицом и мягкими руками, присланная агентством, — Анна закончила свою финансовую диверсию. Она чувствовала себя истощенной, но живой. Впервые за полгода она чувствовала не боль, а азарт.
— Меня зовут Ольга, — представилась медсестра, помогая Анне принять душ. — Доктор Левинсон сказал, что вы готовитесь к войне.
— К войне? — Анна посмотрела на свое отражение в зеркале. Бледная кожа, впалые щеки, темные круги под глазами. Но в глубине зрачков горел злой огонек. — Можно и так сказать, Ольга. Скажите, вы умеете хранить секреты?
— Я работала в семьях олигархов, Анна Сергеевна. Мое молчание стоит дороже моих услуг, и оно включено в прайс.
— Отлично. Тогда слушайте. Никто, особенно мой муж, не должен знать, что я готовлюсь к отъезду. Для всех я угасаю. Я становлюсь овощем. Я перестаю отвечать на звонки. Вы будете моим голосом для внешнего мира.
Следующая неделя прошла в лихорадочной подготовке. Игорь пару раз присылал смс: «Как ты? Надеюсь, сиделка приехала». Анна не отвечала. Ольга писала с ее телефона короткие, сухие отчеты: «Пациентка спит. Состояние стабильное тяжелое».
Тем временем Анна продавала свои драгоценности. Не все, только те, что подарил Игорь. Колье с бриллиантами, браслеты Картье, кольца с сапфирами. Она вызвала оценщика прямо на дом. Он морщился, видя ее состояние, но платил наличными. Эти деньги пошли на оплату частного медицинского борта до Цюриха.
В день отлета Анна чувствовала себя странно. Она сидела в инвалидном кресле посреди гостиной, одетая в дорожный костюм, который висел на ней мешком. Квартира была такой же, как и всегда — стильной, холодной, чужой.
— Вы уверены, что не хотите оставить записку? — спросила Ольга, проверяя документы.
— Нет, — Анна покачала головой. — Лучшая записка — это пустые счета и заблокированные карты. Он поймет. Не сразу, но поймет.
Они выехали через подземный паркинг. Тонированный минивэн медицинской службы мчал их в аэропорт Остафьево. Анна смотрела на серую Москву и не чувствовала ностальгии. Этот город перемолол ее, выжал соки и выбросил. Теперь она летела за новой жизнью. Или за смертью. Но это будет её выбор, а не приговор, вынесенный равнодушным мужем.
Когда самолет набрал высоту, Анна впервые за долгое время позволила себе бокал шампанского. Врачи запрещали, но сейчас правила устанавливала она. Она сделала глоток, пузырьки приятно защекотали небо.
В этот момент в кармане Ольги завибрировал телефон Анны.
— Это он, — сказала медсестра, глядя на экран. — Игорь. Звонит уже третий раз подряд.
— Не бери, — спокойно сказала Анна. — Пусть понервничает. Кстати, какое сегодня число?
— Двадцать пятое, — ответила Ольга. — День зарплаты в его бюро.
Анна улыбнулась. Она знала, что именно сейчас происходит в офисе Игоря. Главный бухгалтер пытается провести платежи поставщикам и зарплаты сотрудникам, но система выдает отказ. «Счет заблокирован по требованию финмониторинга». Или «Превышен лимит овердрафта». Или просто «Ошибка доступа». Игорь сейчас мечется по своему стеклянному кабинету, орет на банк, звонит своему менеджеру, а тот лепечет что-то невнятное про «изменение статуса ключевого гаранта».
Игорь звонит ей не из беспокойства. Он звонит, потому что понял: ключ к деньгам — у умирающей жены.
— Дай телефон, — попросила Анна.
Она взяла аппарат, глядя на фото улыбающегося Игоря на экране. Нажала «Ответить».
— Аня! Наконец-то! — голос Игоря был взвинченным, в нем слышалась паника, которую он безуспешно пытался скрыть за раздражением. — Что происходит? Почему заблокированы корпоративные карты? Мне звонят из банка, несут какую-то чушь про отзыв доверенности! Ты что-то нажала не туда? Дай трубку сиделке, пусть она объяснит!
— Здравствуй, Игорь, — сказала Анна. Голос её был тихим, но чистым, без прежнего хрипа. — Я ничего не нажала «не туда». Я просто забрала своё.
— Что значит «забрала своё»? Ты не в себе? Ты понимаешь, что у меня стройка встанет?! Люди останутся без зарплаты! Аня, немедленно разблокируй счета! Я приеду сейчас, мы поговорим...
— Не трудись, — перебила она. — Меня нет дома.
— В смысле нет? А где ты? В больнице? В какой?
— Я там, где ты меня не найдешь. Ты сказал, что устал жить с больной женой. Я освободила тебя от этой ноши. Радуйся. Живи. Наслаждайся своей студией и той девицей с ароматом ванили. Но за банкет теперь платишь ты сам.
— Аня, ты не понимаешь, что делаешь! Это мошенничество! Я подам в суд! Я объявлю тебя недееспособной!
— Попробуй, — усмехнулась она. — Но учти, все документы оформлены безупречно. Я ведь лучший аналитик в городе, помнишь? Был у тебя такой... трофей. Прощай, Игорь.
Она нажала «Завершить вызов», затем вытащила сим-карту и бросила её в бокал с остатками шампанского.
— Красиво, — одобрительно кивнула Ольга. — А теперь вам надо поспать. Впереди Цюрих.
Анна закрыла глаза. Самолет уносил её прочь от прошлого. Она не знала, выживет ли она. Но она точно знала одно: партия только началась. И в рукаве у неё был еще один козырь, о котором Игорь даже не догадывался.
Дело в том, что перед отъездом она нашла в его кабинете папку. Папку с чертежами нового торгового центра, тендер на который он выиграл месяц назад. Чертежи были странными. Анна, хоть и не была архитектором, умела читать схемы. И она заметила несоответствие в расчетах несущих конструкций. Экономия материалов. Критическая, преступная экономия, которая позволяла положить в карман миллионы, но ставила под угрозу жизни тысяч людей.
Она скопировала эти файлы.
И теперь эти документы лежали в зашифрованном облаке, настроенном на автоматическую отправку в прокуратуру и прессу, если Анна не будет вводить специальный код каждые три дня.
Это была её страховка. Её гарантия безопасности. И её последний аргумент.
Анна заснула под мерный гул турбин, и ей впервые за полгода не снились больничные коридоры. Ей снилось море. Холодное, бурное, очищающее.
Швейцария встретила Анну не открыточными видами, а стерильной белизной больничной палаты и запахом, от которого кружилась голова — смесью дорогого антисептика, горного воздуха и страха. Клиника «Эдельвейс» пряталась в ложбине между горами, словно драгоценная жемчужина в каменной раковине. Здесь было тихо. Так тихо, что Анна поначалу слышала, как бьется её собственное, измученное сердце.
Первые две недели превратились в размытое пятно. Это был ад, но ад комфортабельный, с видом на озеро. Процедуры, о которых говорил доктор Левинсон, действительно выжигали болезнь каленым железом. Анна лежала под капельницами часами, чувствуя, как по венам течет огненная лава. Её знобило, кости выкручивало, а сознание то проваливалось в темную яму, то взмывало к заснеженным пикам за окном.
Но рядом всегда была Ольга. Эта суровая женщина оказалась ангелом-хранителем с железной хваткой. Она держала Анну за руку, когда боль становилась невыносимой, вытирала пот со лба прохладным полотенцем и читала вслух русские классические романы. Голос Ольги — низкий, ровный — становился якорем, который не давал Анне уплыть в небытие.
— Терпите, Анна Сергеевна, — шептала она, когда Анна стонала сквозь зубы. — Боль — это признак того, что вы еще живы. Мертвым не больно. А мы с вами умирать не собираемся. Нам еще нужно купить то красное платье, которое мы видели в витрине Цюриха.
Однажды утром, когда за окном сыпал мелкий снег, в палату вошел лечащий врач, доктор Филипп Дюбуа. Это был мужчина лет пятидесяти пяти, с благородной сединой и глазами цвета выдержанного коньяка. Он не был похож на тех суетливых московских светил медицины, которые смотрели на Анну как на сломанный механизм. Филипп смотрел на нее как на женщину.
— Bonjour, мадам, — он мягко улыбнулся, проверяя показатели мониторов. — Сегодня ваши лейкоциты решили, что пора прекратить войну и начать переговоры. Анализы лучше, чем мы ожидали.
Анна попыталась улыбнуться, но губы были сухими.
— Значит, я не умру на этой неделе?
— На этой неделе у нас по плану первый выход на террасу, — парировал доктор, поправляя ей одеяло. — А умирать... это слишком скучно для такой женщины, как вы. Я читал ваше досье. Женщина, которая управляла миллионами, наверняка сможет управлять собственным иммунитетом.
Его слова, сказанные с легким французским акцентом, почему-то согрели ее больше, чем самое теплое одеяло. Впервые за долгое время она почувствовала себя не «пациенткой с аутоиммунным», а просто Анной. Женщиной, которой говорят комплименты.
А в Москве в это время рушился другой мир. Мир, который казался Игорю незыблемым, как египетские пирамиды, оказался карточным домиком.
Игорь сидел в своем кабинете, обхватив голову руками. Перед ним лежала стопка неоплаченных счетов и уведомлений из банка. За окном серым маревом висела московская зима, грязная и неприветливая.
— Игоречек, ну когда мы поедем на Мальдивы? — голос Вероники, звонкий и капризный, раздался от двери. Она вошла, цокая каблуками, в шубке, которую он купил ей месяц назад. Тогда это казалось мелочью, сейчас — непозволительной роскошью.
Игорь поднял на нее красные от недосыпа глаза. Вероника была красива той глянцевой, красотой из соц сетей, которая хороша на картинке, но утомляет в быту. Ей было двадцать шесть. Она пахла ванилью и беззаботностью. Раньше этот запах сводил его с ума, теперь — вызывал тошноту.
— Никаких Мальдив не будет, Вероника, — глухо сказал он. — И шубу, возможно, придется вернуть.
— Ты шутишь? — её идеально нарисованные брови взлетели вверх. — Это что, какая-то проверка?
— Это не проверка. Это задница. Полная, беспросветная задница. Анна заблокировала всё. Счета, трасты, даже доступ к резервному фонду фирмы. Я не могу заплатить поставщикам бетона. Стройка стоит вторую неделю. Неустойки капают каждый час.
Вероника надула губы. В ее кукольной головке не укладывалось, как это возможно — быть мужчиной, ездить на «Мерседесе», но не иметь денег на путевку.
— Так позвони ей! Наори! Заставь! Ты же мужик! Она же больная, что она может сделать?
«Она может уничтожить меня, не вставая с инвалидного кресла», — подумал Игорь, но вслух не сказал. Он вдруг с пугающей ясностью вспомнил, как Анна вела дела. Как она, сидя в этом же кресле напротив, одним звонком решала вопросы, над которыми его юристы бились месяцами. Он привык считать её успех своим. Привык думать, что это он — глава семьи, добытчик, гений. А она... ну, она просто «помогала с бумажками».
Как же жестоко он ошибался. Анна была не тылом. Она была фундаментом. И теперь, когда фундамент ушел, его великолепное здание начало крениться.
— Я звонил, — буркнул он. — Телефон отключен. Дома никого. Соседи говорят, видели, как она уезжала с чемоданами.
— Сбежала? — ахнула Вероника. — С твоими деньгами? И ты сидишь? Игорь, надо в полицию!
— В какую полицию, дура?! — он впервые повысил на нее голос, и Вероника отшатнула. — Деньги юридически — её! Или общие! Она гениальный финансист, она обставила всё так, что я даже подкопаться не могу. Я гол как сокол, понимаешь ты это или нет?!
Вероника посмотрела на него с нескрываемым разочарованием. В её глазах погас огонек обожания, уступив место холодному расчету.
— Ну, знаешь... Я не нанималась жить с банкротом, который орет на меня. Я поеду к маме. Позвони, когда решишь свои проблемы.
Она развернулась и ушла, хлопнув дверью. Запах ванили исчез, оставив после себя запах пыли и застарелого кофе. Игорь остался один. Впервые за двадцать лет он почувствовал, что такое настоящее одиночество. Не то приятное уединение в кабинете с бокалом виски, а холодная, липкая пустота, от которой хочется выть.
Он налил себе водки — виски закончился вчера, а новый купить было не на что. Выпил залпом. В голове немного прояснилось. Ему нужно найти Анну. Нужно поговорить. Не угрожать — это бесполезно, он уже понял. Нужно давить на жалость. Анна всегда была милосердной. Она простит. Она должна простить. В конце концов, они прожили вместе пятнадцать лет. Неужели она перечеркнет всё из-за одной интрижки и пары грубых слов?
Он потянулся к телефону, набирая номер её лучшей подруги, Лены. Лена наверняка знает, где она.
Прошел месяц. В Альпах наступила весна — робкая, но неотвратимая. Снег на южных склонах начал таять, обнажая бурую землю, готовую вот-вот взорваться зеленью.
Анна сидела на террасе клиники, укутанная в кашемировый плед. Рядом на столике дымился травяной чай. Она смотрела на озеро и не узнавала себя.
Болезнь отступила. Не ушла совсем, но затаилась, загнанная в угол агрессивной терапией и волей к жизни. Анна похудела, ее лицо заострилось, но в этом появилась какая-то новая, аристократическая красота. Исчезла одутловатость от гормонов, глаза стали огромными и глубокими, как горные озера.
— Вам идет этот цвет, — раздался голос доктора Дюбуа. Он присел за соседний столик, держа в руках две чашки кофе. — Цвет весеннего неба.
На Анне был голубой шарф, который Ольга купила ей в местном бутике.
— Спасибо, Филипп. Знаете, я сегодня впервые дошла до конца аллеи без трости.
— Я видел, — он кивнул, и его взгляд стал серьезным. — Вы совершили чудо, Анна. Медицина сделала свою часть, но остальное сделали вы. Ваша злость, ваша обида... они сгорели, как топливо. Но теперь...
— Что теперь?
— Теперь вам нужно найти новое топливо. Злость — хороший старт, но на ней далеко не уедешь. Она разрушает двигатель. Вам нужно что-то созидательное.
Анна задумалась. Он был прав. Первые недели она жила желанием отомстить Игорю, доказать ему, что он ошибся. Но сейчас, глядя на величественные горы, она ловила себя на мысли, что Игорь становится ей безразличен. Его образ тускнел, как старая фотография на солнце. Его предательство, которое казалось концом света, теперь выглядело как мелкая пакость незрелого человека.
— Я не знаю, Филипп. Я разучилась просто жить. Я умею работать, умею бороться, умею решать проблемы. А просто быть счастливой... кажется, я забыла, как это.
Филипп накрыл ее руку своей ладонью. Его рука была теплой и надежной.
— В субботу в городе будет концерт органной музыки. Бах. Это очищает душу. Я хотел бы пригласить вас. Не как пациента. Как... друга.
Сердце Анны пропустило удар. Давно, очень давно мужчина не приглашал ее на свидание просто так. Не для того, чтобы обсудить сделку, не потому, что это «статусный ужин», а просто чтобы послушать музыку.
— Я... я с удовольствием, — прошептала она, и румянец, давно забытый гость, коснулся ее щек.
В этот момент телефон, лежащий на коленях, завибрировал. Анна вздрогнула, выдергивая руку из-под ладони Филиппа. На экране высветился номер. Незнакомый. Но интуиция, отточенная годами в бизнесе, завопила сиреной.
Она взяла трубку.
— Алло?
— Анечка... — голос Игоря был жалким, надтреснутым, пьяным. — Анюта, это я. Не вешай трубку, умоляю.
Анна замерла. Еще месяц назад этот голос заставил бы её рыдать. Сейчас она чувствовала лишь брезгливость, смешанную с удивлением: как она могла любить этого человека?
— Откуда у тебя этот номер? — спросила она ледяным тоном.
— Лена... я вымолил у Лены. Пришлось стоять у нее под дверью на коленях. Аня, прости меня. Я был идиотом. Я был слепым кретином. Мне так плохо без тебя. Не из-за денег, клянусь! Просто... дом пустой. Я не могу спать. Я все осознал.
Он врал. Анна слышала эту ложь в каждой интонации. Он не осознал потери её. Он осознал потерю комфорта, который она обеспечивала.
— Что с деньгами, Игорь? — спросила она прямо. — Банки прижали?
— Да к черту деньги! — закричал он, переигрывая. — Хотя... да, ситуация критическая. Меня хотят судить за мошенничество, Аня! Ты должна помочь. Мы же семья. Ты не можешь вот так бросить меня в тюрьму. Я твой муж!
Анна посмотрела на Филиппа, который деликатно отвернулся, делая вид, что любуется пейзажем, но весь его вид выражал готовность защитить её. Сравнение было не в пользу мужа. Там, в трубке, был испуганный мальчик в теле взрослого мужчины, привыкший, что «мамочка» все решит. Здесь, рядом, сидел взрослый человек, который уважал её силу.
— Ты сказал, что устал жить с больной женой, — медленно произнесла Анна, смакуя каждое слово. — Ты собрал чемодан. Ты ушел. В тот момент наш брак закончился. У тебя нет жены, Игорь. У тебя есть только проблемы, которые ты создал сам.
— Аня, не будь стервой! Я знаю, что ты где-то в Европе. Я найду тебя! Я приеду, и мы поговорим иначе! У меня есть права!
— У тебя есть ровно три дня, — перебила она его жестко. — Три дня, чтобы добровольно явиться в прокуратуру и признаться в махинациях с тендером на торговый центр.
В трубке повисла мертвая тишина. Слышно было только тяжелое дыхание Игоря.
— Откуда... откуда ты знаешь?
— Я знаю всё. Я видела чертежи. Я видела сметы. Папка с доказательствами зашифрована. Если со мной что-то случится, или если ты попытаешься меня найти, она уйдет в прессу автоматически. Но я даю тебе шанс. Явка с повинной смягчит наказание.
— Ты... ты чудовище, — прошептал он. В его голосе был неподдельный ужас.
— Нет, милый. Я просто женщина, которая больше не позволит вытирать о себя ноги. Прощай.
Она нажала «отбой» и заблокировала номер. Руки дрожали, но внутри разливалось странное, незнакомое чувство. Свобода. Полная, абсолютная свобода. Она сбросила балласт.
— Все в порядке? — Филипп повернулся к ней, тревожно вглядываясь в лицо.
Анна сделала глубокий вдох. Воздух пах весной, талым снегом и надеждой.
— Да, Филипп. Теперь все в порядке. Я просто закрыла дверь в прошлое. На два оборота.
— Тогда, может быть, мы обсудим субботу? — улыбнулся он. — После концерта мы могли бы поужинать в маленьком ресторанчике у воды. Там подают лучшую форель в кантоне.
Анна улыбнулась ему в ответ — искренне, открыто, как не улыбалась уже много лет.
— Я люблю форель. И я очень люблю музыку Баха.
Она еще не знала, что Игорь так просто не сдастся. Загнанная в угол крыса способна на безумный прыжок. Но сейчас, в эту минуту, она была счастлива. Она была жива, она была красива, и, кажется, она снова начинала любить эту сложную, непредсказуемую жизнь.
Органная музыка Баха заполняла старинный собор Гроссмюнстер, поднимаясь к сводам, словно молитва, отлитая в звуке. Вибрация низких нот проникала в само тело, резонируя с каждым ударом сердца. Анна сидела на жесткой деревянной скамье, закрыв глаза, и чувствовала, как по щекам текут слезы. Но это были не те слезы отчаяния, которыми она оплакивала свой брак полгода назад. Это были слезы очищения. Музыка словно вымывала из нее остатки яда, боли и обиды, освобождая место для чего-то нового.
Рядом сидел Филипп. Он не пытался взять ее за руку, не шептал успокаивающих слов. Он просто был рядом — надежный, молчаливый, понимающий. Его присутствие ощущалось как теплая стена, защищающая от ледяных ветров одиночества.
Когда последние аккорды растворились в тишине под куполом, Анна открыла глаза.
— Спасибо, — тихо сказала она. — Я думала, что мое сердце окаменело. Оказалось, оно просто спало.
Филипп повернулся к ней. В полумраке собора его глаза казались почти черными, но в них светилась нежность.
— Камень не умеет плакать, Анна. А вы... вы сотканы из жизни. Пойдемте. Вечер в Цюрихе слишком прекрасен, чтобы тратить его на грусть.
Они вышли на набережную реки Лиммат. Воздух был прохладным и влажным, пахло водой и жареными каштанами. Анна опиралась на руку Филиппа, и впервые за долгие месяцы ей не хотелось эту руку отпускать. Она чувствовала себя героиней старого французского кино — элегантной, мудрой и, вопреки всему, любимой.
В это же время в аэропорту Шереметьево разыгрывалась драма совсем иного жанра.
Игорь нервно поправлял воротник плаща. Он стоял в очереди на паспортный контроль в зоне бизнес-авиации. Билет до Дубая стоил последних денег, которые он сумел выскрести, продав свой «Мерседес» перекупщикам за полцены буквально час назад.
Он не собирался идти в прокуратуру. Анна блефовала, был уверен он. Она не посмеет его посадить. Она слишком мягкотелая, слишком... интеллигентная. Это всё пустые угрозы обиженной женщины. Но рисковать он не хотел. План был прост: пересидеть в Эмиратах пару месяцев, пока всё уляжется, а потом, возможно, попытаться наладить контакт через общих знакомых. Или найти новых инвесторов. Он ведь талантливый архитектор, черт возьми!
Очередь двигалась медленно. Игорь чувствовал, как по спине, под дорогой рубашкой, течет холодный пот. Ему казалось, что все смотрят на него. Что пограничник в стеклянной будке знает про тендер, про украденные миллионы, про обрушенные перекрытия на бумаге.
— Ваш паспорт, — сухо произнесла женщина в форме.
Игорь протянул документ дрожащей рукой. Он пытался улыбнуться своей фирменной, обаятельной улыбкой, которая раньше открывала любые двери, но мышцы лица свело судорогой, и получилась жалкая гримаса.
Женщина долго сканировала страницу, потом подняла на него тяжелый, немигающий взгляд. Пальцы её застучали по клавиатуре.
— Игорь Владимирович, задержитесь.
— В чем дело? — его голос сорвался на фальцет. — У меня вылет через сорок минут!
— Ожидайте, — она нажала кнопку под столом.
Через секунду к кабинке подошли двое полицейских.
— Гражданин Корсаков? Пройдемте с нами.
— Вы не имеете права! — взвизгнул он, привлекая внимание всей очереди. — Я ничего не сделал! Это ошибка! Это всё моя жена! Она сумасшедшая! Она мстит мне!
— Пройдемте, гражданин, — один из полицейских крепко взял его под локоть. Хватка была профессиональной, жесткой. — Вы находитесь в федеральном розыске. Статья 159, часть 4. Мошенничество в особо крупном размере. И покушение на дачу взятки должностному лицу. У нас полный пакет документов от вашего главного бухгалтера.
Игорь обмяк. Ноги стали ватными. Значит, Анна не блефовала. И более того — она была не одна. Она, видимо, заранее "обработала" и главбуха.
Его вели через терминал, как преступника. Люди оглядывались. Кто-то узнал его — известного архитектора, чье лицо мелькало в светской хронике, — и поспешил достать телефон, чтобы снять позорное видео. Вспышки камер жалили глаза.
«Устал жить с больной женой», — эхом пронеслось у него в голове. Теперь он будет отдыхать. Долго. Лет восемь, в колонии общего режима, где никому не будет дела до его тонкой душевной организации и любви к комфорту.
Прошло три месяца. Альпийское лето было в самом разгаре. Луга покрылись ковром из цветов, и воздух звенел от пения птиц и звона колокольчиков на шеях коров.
Анна сидела в плетеном кресле в саду небольшого шале, которое Филипп снимал на лето. Она чувствовала себя удивительно — не выздоровевшей окончательно (болезнь была коварна и требовала постоянного контроля), но живой. Ремиссия была устойчивой. Врачи называли это чудом, но Анна знала: чудо имеет имя. Его звали Любовь. И еще — Свобода.
Ольга, которая так и осталась при ней — теперь уже не столько как сиделка, сколько как компаньонка и подруга, — принесла планшет.
— Анна Сергеевна, тут новости из Москвы. Думаю, вам стоит это увидеть. Чтобы поставить окончательную точку.
Анна взяла планшет. На экране была статья из известного делового издания. Заголовок гласил: «Падение архитектурной империи: Игорь Корсаков признан виновным и приговорен к семи годам лишения свободы». Ниже была фотография из зала суда. Игорь сидел за решеткой — осунувшийся, лысеющий, в дешевой серой одежде. В его глазах была пустота. Ни лоска, ни высокомерия. Только страх загнанного зверька.
Анна смотрела на фото и пыталась найти в себе злорадство. Или жалость. Или хотя бы гнев. Но внутри было тихо, как на поверхности горного озера в безветренный день. Этот человек стал для неё чужим. Просто персонажем из прошлой жизни, который сыграл свою роль — роль катализатора, заставившего её проснуться, — и ушел со сцены.
— Семь лет, — задумчиво произнесла она. — Раньше я бы бросилась нанимать лучших адвокатов. Я бы продала всё, чтобы вытащить его. А сейчас...
— А сейчас вы просто перевернете страницу, — закончила за неё Ольга. — Кстати, Филипп просил передать, что ужин будет готов через час. И он что-то там колдует с вином и свечами. Уж очень у него торжественный вид.
Анна улыбнулась, откладывая планшет экраном вниз.
— Думаешь, он решится?
— Мужчины, Анна Сергеевна, существа пугливые, но Филипп — француз. А они знают толк в романтике. И потом, он смотрит на вас так, как Игорь не смотрел даже в день свадьбы. Он видит вас, а не ваш банковский счет или удобную функцию жены.
Вечером они ужинали на веранде. Солнце садилось за пики гор, окрашивая снежные шапки в розовый и золотой. Филипп был немногословен, заметно волновался. Он налил ей вина, долго крутил бокал в руках.
— Анна, — начал он, глядя ей прямо в глаза. — Я не юноша и не буду читать стихи. Мы оба взрослые люди со своим багажом. У меня за плечами развод и взрослая дочь. У вас... у вас была война, в которой вы победили.
Анна слушала, затаив дыхание.
— Я врач, — продолжал он. — Я привык чинить тела. Но когда я встретил вас, я понял, что вы починили мою душу. Вы научили меня тому, что сила — это не отсутствие слабости, а умение продолжать идти, даже когда больно. Я не предлагаю вам стать моей сиделкой или домохозяйкой. У меня есть домработница. Я предлагаю вам стать моим партнером. Моим другом. Моей любимой женщиной. Оставайтесь здесь. Со мной.
Он достал из кармана маленькую бархатную коробочку. Там не было огромного бриллианта, как в кольцах, которые дарил Игорь, чтобы откупиться от чувства вины. Там было изящное кольцо старинной работы, с глубоким синим сапфиром.
— Это кольцо моей бабушки, — сказал Филипп. — Она прожила с дедом пятьдесят лет, и они держались за руки до последнего вздоха. Я хочу, чтобы мы тоже держались за руки, Анна.
Анна посмотрела на сапфир, в котором отражалось вечернее небо. Вспомнила тот день, когда Игорь захлопнул за собой дверь, оставив её умирать. Тот день казался концом света. Но на самом деле это было начало. Если бы он не ушел, она бы так и угасала в той золотой клетке, окруженная ложью. Его предательство стало её спасением.
Она протянула руку Филиппу.
— Я останусь, Филипп. Я останусь.
Он надел кольцо на её палец. Оно подошло идеально.
Позже, когда совсем стемнело и на небе высыпали крупные, яркие звезды, Анна подошла к перилам веранды. Где-то далеко, в другой жизни, осталась Москва с её суетой, предательством и тюремными камерами. А здесь была тишина, запах хвои и тепло любимого человека, который подошел сзади и обнял её за плечи.
— О чем ты думаешь? — спросил он тихо.
— Я думаю о том, что жизнь удивительна, — ответила Анна. — Иногда нужно потерять всё, чтобы найти себя. И знаешь, Филипп... Я больше не боюсь. Ни болезни, ни старости, ни одиночества. Потому что я знаю: пока мы живы, всё можно изменить.
Она повернулась к нему и впервые сама поцеловала его — долгим, нежным поцелуем, в котором был вкус вина, надежды и настоящей, выстраданной любви.
История болезни закончилась. Началась история жизни.
