— Смотри, какая красотка! — Вера распахнула дверь и, не снимая куртки, метнулась к окну. — Видишь? Синяя, блестит как конфетка!
Я оторвался от ноутбука и подошёл. Внизу, на парковке, и правда стояла машина — седан, новый, с иголочки.
— Ну... нормально, — пожал плечами. — Чья?
Вера повернулась ко мне, глаза горят, щёки раскраснелись от холода или от волнения.
— Моя.
Повисла пауза. Я смотрел на жену, пытаясь понять, шутит она или нет. Но лицо у неё было абсолютно серьёзное.
— То есть как — твоя?
— Купила. Сегодня оформили. Вот ключи!
Она достала из кармана брелок и помахала им передо мной, словно выигранным призом.
Мы прожили вместе восемь лет. Обсуждали всё: отпуск, мебель, новый холодильник, даже когда она записалась на курсы по маникюра, мы неделю взвешивали все «за» и «против». А тут — бац, и машина. Просто так. Без единого слова.
— Послушай, а зачем она тебе? — я старался говорить спокойно. — Мы же обходились прекрасно.
— Григорий, мне тридцать два года, — Вера скинула куртку на стул. — Я хочу ездить сама, куда хочу и когда хочу. Не ждать тебя после работы, не просить довезти до мамы на выходных. Это моё решение.
— И деньги откуда?
— Накопила. Премии, подработки. Частично в кредит, но небольшой, я справлюсь.
Вот оно что. Значит, копила, планировала, оформляла кредит — и всё это время молчала. Мне даже не намекнула.
— Понятно, — кивнул я. — Ну, поздравляю.
Она замерла, видимо, ожидая другой реакции. Может, радости, восторга? Но я не мог. Внутри как будто что-то сжалось, ушло в глухую оборону.
— Ты не рад? — голос у неё стал тише.
— Рад, конечно. Просто неожиданно.
Вера вздохнула, подошла, попыталась обнять, но я мягко отстранился.
— Мне ещё работу доделать нужно. Извини.
Она постояла, потом развернулась и ушла в спальню. Дверь закрылась тихо, без хлопка, но этот звук почему-то отозвался во мне громче любого скандала.
Я сел обратно за компьютер, уставился в экран, но буквы расплывались. В голове вертелась одна мысль: почему она не спросила? Почему не посоветовалась?
На следующий день я проснулся раньше Веры. Зашёл на кухню, хотел сварить кофе, но увидел, что зёрен почти нет — на днище банки осталось грамм пятьдесят. Открыл холодильник: пусто. Обычно Вера закупалась в субботу, но в эти выходные она явно была занята другим — выбором своего синего чуда.
«Ладно, — подумал я, — схожу сам».
В магазине ходил между рядами, складывал в корзину всё необходимое. Дошёл до кофе. Взял привычную пачку, глянул на ценник — и остановился. Тысяча двести рублей. За полкило.
Я вспомнил, как Вера вчера помахала ключами. Вспомнил её слова: «Частично в кредит». И вдруг меня накрыло: а кто будет этот кредит выплачивать? Понятное дело, она. Но мы ведь семья, у нас общий бюджет. Значит, так или иначе, эти деньги уйдут из общего котла. И получается, я тоже буду оплачивать её внезапное желание кататься «куда хочу и когда хочу».
Положил дорогой кофе обратно. Взял соседний — за шестьсот.
Дома Вера заглянула в пакет, достала новую пачку.
— Это что за кофе?
— Обычный. Арабика.
— Но мы всегда покупали другой.
— Тот дорогой. Решил попробовать что-то новое, — я развернулся к ней спиной и начал раскладывать продукты по полкам.
Вера помолчала, потом вздохнула.
— Хорошо.
Она ушла к себе, а я остался стоять перед холодильником, чувствуя странное удовлетворение. Мелочь, ерунда какая-то, а внутри словно что-то встало на место.
Дальше — больше. Я стал замечать, сколько всего мы тратим. Туалетная бумага — трёхслойная, мягкая, по триста рублей за упаковку. А если взять обычную, двухслойную, выйдет вдвое дешевле. Гель для душа — ещё одна статья расходов. Зачем дорогой, если и дешёвый моет так же?
Я начал экономить. Не на всём, конечно. Основные продукты — мясо, овощи, молоко — покупал как обычно. Но всякие излишества вычеркнул. Никаких креветок по пятницам, никаких пирожных просто так. Сыр — не импортный, а российский. Чай — в пакетиках.
Вера замечала. Молчала, но я видел, как она морщится, когда открывает новый рулон туалетной бумаги. Видел, как листает этикетки, словно пытаясь понять, что изменилось.
Однажды вечером она не выдержала.
— Григорий, ты чего такой странный стал?
— В смысле?
— Ну вот это всё, — она обвела рукой кухню. — Ты же обычно не заморачивался. А сейчас каждую копейку считаешь.
— Просто решил быть рациональнее, — пожал плечами я. — Кризис всё-таки, нужно экономить.
— Кризис, говоришь? — Вера скрестила руки на груди. — Григорий, скажи прямо: ты из-за машины?
— При чём тут машина?
— Ну так скажи!
Я встал из-за стола, отошёл к окну. Синий седан блестел внизу под фонарём. Красивый, действительно красивый.
— Послушай, — начал я медленно, — ты приняла решение сама. Не посоветовавшись. Теперь у тебя есть машина, кредит, расходы на бензин, страховку, обслуживание. Я не против. Правда. Но я тоже имею право решать, на что тратить деньги. Вот и решил, что буду экономить. Тоже сам.
Вера смотрела на меня так, словно видела впервые.
— То есть ты мстишь мне туалетной бумагой?
— Я не мщу. Я просто...
— Что? Показываешь мне место?
— Нет!
Я сам себя не узнавал. Зачем я вообще это затеял? Какой смысл в этой экономии, если она только отдаляла нас друг от друга?
— Знаешь что, Григорий, — голос Веры стал тихим, но твёрдым, — когда я покупала машину, я не думала, что ты отнесёшься так... по-детски. Я думала, что ты хотя бы попробуешь понять.
— Понять что? Что я для тебя просто водитель был?
— Нет! — она шагнула ко мне. — Что я устала зависеть! Устала ждать! Устала просить! Я хочу чувствовать себя свободной, понимаешь?
Её глаза наполнились слезами, и я вдруг осознал: всё это время я думал только о себе. О своей обиде, о своём уязвлённом самолюбии. А она... Она просто хотела быть самостоятельной.
— Прости, — выдохнул я. — Я идиот.
Вера вытерла глаза.
— Да уж.
Мы стояли напротив друг друга, не зная, что сказать дальше. За окном загудел мотор — кто-то заводил машину.
— Слушай, а давай прокатимся? — предложил я.
— Сейчас? Уже одиннадцатый час.
— Ну и что? У тебя же машина теперь.
Вера улыбнулась, первый раз за несколько дней.
— Ладно. Поехали.
Мы оделись, спустились вниз. Вера села за руль, я — рядом. Она завела двигатель, и мы тронулись.
Город был тихим и почти пустым. Фонари размазывали свет по асфальту, редкие прохожие спешили по своим делам. Вера вела аккуратно, сосредоточенно.
— Знаешь, — сказал я, глядя в окно, — я ведь правда рад за тебя.
— Серьёзно?
— Серьёзно. Просто не сразу дошло. Мне показалось, что я тебе больше не нужен. Глупость, конечно.
Вера притормозила на светофоре, повернулась ко мне.
— Ты мне нужен. Всегда был и будешь. Просто иногда мне хочется что-то решать самой, понимаешь?
— Понимаю. Теперь понимаю.
Загорелся зелёный, и мы поехали дальше. Вера повезла меня к набережной. Мы вышли из машины, прошлись вдоль реки. Вода была тёмной и неподвижной, отражала огни противоположного берега.
— А кофе и правда невкусный, — вдруг сказала Вера.
Я рассмеялся.
— Знаю. Извини.
— И бумага жёсткая.
— Тоже знаю.
— Больше так не делай, ладно?
— Ладно.
Мы шли рядом, плечом к плечу, и я вдруг подумал: как странно устроены отношения. Мы любим друг друга, но порой ведём себя так, словно враги. Обижаемся на мелочи, копим недовольство, боимся сказать правду. А потом вдруг — разговор, прогулка, и всё встаёт на свои места.
— Слушай, а давай в отпуск куда-нибудь махнём? — предложил я. — На машине. Куда-нибудь к морю, или в горы.
— Правда хочешь?
— Конечно. Ты за рулём, я штурман.
Вера улыбнулась, и я увидел в её глазах ту искорку, которой не было последние дни.
— Договорились.
Мы вернулись к машине, сели внутрь. Вера не спешила заводить мотор, сидела, глядя в лобовое стекло.
— Знаешь, Григорий, наверное, я тоже виновата. Могла бы предупредить. Но мне казалось, что ты всё равно будешь против.
— Может, и был бы. Но это не значит, что не надо было говорить.
— Да. Ты прав.
Она завела двигатель, и мы поехали домой. По дороге зашли в круглосуточный супермаркет. Я взял нормальный кофе и трёхслойную бумагу. Вера купила креветки.
— Завтра пятница, — пояснила она.
— И пирожные возьмём?
— Обязательно.
Дома мы пили чай с этими самыми пирожными и говорили обо всём подряд: о работе, о планах, о том отпуске, который обязательно устроим летом. Синий седан стоял внизу, на парковке, и больше не казался мне чем-то чужим и враждебным. Это была просто машина. Верина машина.
А туалетная бумага... Ну что ж, пусть она будет мягкой. Жизнь и так порой слишком жёсткая.