Я всегда думала, что после Мальдив меня уже ничем не удивить. Ошибалась. Жизнь — она как бухгалтерская проверка: если кажется, что всё сошлось, жди корректировку задним числом.
Прошло полгода. Полгода тишины, в которой я научилась слышать себя. Без Дениса, без его мамы, без чужих голосов на моей кухне. Квартира снова стала моей — не по документам даже, а по ощущениям. Я знала, где скрипит пол, где утреннее солнце бьёт в глаза, и как тикают часы, когда в доме наконец никто не ноет.
В тот вечер я разбирала бумаги — привычка бухгалтера не лечится. Папка «Мама» лежала отдельно. Я редко туда заглядывала: сердце начинало колотиться, будто я опять девочка, которая боится услышать что-то окончательное.
Телефон зазвонил неожиданно резко.
— Елена Сергеевна? — голос был сухой, служебный, как справка о доходах. — Вас беспокоит нотариус Соколова. Речь идет о наследственном деле вашей матери.
Я медленно села.
— Слушаю.
— Речь идет о квартире на улице Лесной. Вы — единственная наследница. Но есть нюанс.
Слово «нюанс» я ненавидела с работы. Обычно за ним следовало что-то дорогое и неприятное.
— Какой? — спросила я, уже зная, что спокойно не будет.
— На квартиру претендует ещё один человек. Родственница по линии вашего бывшего мужа. Его сестра. Ирина.
Я даже рассмеялась. Громко, по-глупому.
— Вы шутите? — спросила я, утирая выступившие слёзы. — Она мне даже открытку на похороны не прислала.
— Тем не менее, она подала заявление, — невозмутимо продолжала нотариус. — Ссылается на устное обещание вашей матери.
Устное обещание. У нас в стране половина жизни держится на устных обещаниях и усталых женщинах.
— Спасибо, — сказала я. — Я подъеду.
Ирина появилась через два дня. Без звонка. Просто позвонила в дверь — длинно, требовательно, будто проверяла, дома ли я и жива ли.
Я открыла.
— Ну здравствуй, Леночка, — протянула она, осматривая прихожую с видом ревизора. — Неплохо ты тут устроилась.
— Проходи, — сказала я спокойно. — Или сразу начнём скандал?
Она усмехнулась, скинула сапоги — привычка, как у себя дома — и прошла на кухню.
— Чай есть? — спросила она, уже садясь. — Или ты теперь только кофе пьёшь, как все успешные разведенки?
— Кофе. Без сахара. И без лишних людей, — ответила я, ставя чашку.
— Зря ты так, — Ирина вздохнула, изображая усталость. — Мы же почти родные.
— Были, — уточнила я. — Пока вы с матерью не решили, что я — банкомат с ногами.
Она поморщилась.
— Не начинай. Я вообще-то по делу.
— По наследству? — я улыбнулась. — Смело. Даже нагло. Мне нравится.
— Мама Дениса… — начала она и осеклась. — Светлана Викторовна считала, что квартира на Лесной должна остаться в семье.
— В какой? — я наклонилась к ней. — В той, где воровство называют займом?
Она повысила голос:
— Ты всегда была сложной! Вечно с цифрами, с правилами! А жизнь — она другая!
— Вот именно поэтому у меня есть квартира, а у вас — воспоминания, — ответила я.
Ирина резко встала.
— Ты думаешь, я просто так пришла? — прошипела она. — У меня юрист. И свидетели. Мама говорила, что хотела отдать жильё Денису!
— Мама говорила много. Особенно вам, — я тоже поднялась. — Но завещание — бумага упрямая.
Она шагнула ближе. Слишком близко.
— Ты всё разрушила. Сначала семью. Теперь хочешь и память стереть.
Я посмотрела ей прямо в глаза.
— Нет. Я просто больше никого не пускаю в свою жизнь без разрешения.
Ирина попыталась пройти вглубь квартиры.
— Я ещё осмотрюсь…
Я перегородила путь.
— Нет. Ты осмотрелась. Теперь — вон.
— Ты меня выгоняешь? — удивилась она.
— Я возвращаю себе пространство, — сказала я и открыла дверь.
Она ушла, хлопнув так, что задрожали стены. Но внутри было тихо.
Я закрыла дверь, прислонилась к ней спиной и впервые за долгое время почувствовала не тревогу — а предвкушение.
Ирина вернулась через неделю. Я знала — вернётся. Такие не уходят окончательно, они берут паузу, как плохие актёры перед выходом на бис. И обязательно с реквизитом.
Звонок в дверь был не настойчивый — демонстративный. Короткий, уверенный, будто она не в гости пришла, а проверять, кто тут временно живёт.
Я открыла не сразу. Сначала допила кофе. Медленно. Из принципа.
На пороге стояла Ирина — при полном параде: строгая куртка, губы поджаты, в руках папка с бумагами. За её спиной маячил мужчина лет сорока пяти с лицом человека, который давно разочаровался в людях, но ещё верит в аванс.
— Ну наконец-то, — сказала Ирина, закатывая глаза. — Мы уже замёрзли.
— Вы не приглашены, — спокойно ответила я. — Особенно с сопровождением.
— Это мой представитель, — отчеканила она. — И мы имеем право здесь находиться.
— Нет, — я улыбнулась. — Вы имеете право стоять на лестничной клетке. А я — право не пускать вас в свою квартиру.
Мужчина кашлянул.
— Елена Сергеевна, — сказал он примирительно, — давайте без эмоций. Мы всего лишь хотим обсудить наследственное дело.
— Обсуждать будем с нотариусом. Или в суде. Здесь обсуждают только погоду и новости, — ответила я и уже хотела закрыть дверь, но Ирина резко выставила ногу.
— Ты никуда не денешься, — прошипела она. — Денис тоже считал, что ты слабая. А ты просто злая.
— Нет, Ира, — я наклонилась к ней. — Я усталая. А это гораздо опаснее.
Я резко толкнула дверь, и она отдёрнула ногу. Дверь закрылась. Замок щёлкнул — громко, окончательно.
С той стороны ещё что-то кричали. Про суд, про справедливость, про «мама так хотела». Я слушала это, прислонившись к стене, и вдруг поняла — мне не больно. Ни капли. Будто все эти люди давно перестали быть частью моей жизни, а я только сейчас это оформила официально.
Через месяц пришла повестка. Ирина всё-таки подала в суд. Ожидаемо. Там были свидетели — две соседки моей матери, которые «что-то слышали», «что-то помнили» и «вроде как обещала». Юрист у неё был бойкий, говорил много, быстро и ни о чём.
Я слушала всё это, сидя на кухне, и вдруг поймала себя на мысли: а ведь я когда-то любила Дениса. По-настоящему. До дрожи, до глупости, до желания верить.
— Лена, ну мама у меня сложная… — говорил он тогда, смущённо улыбаясь.
— Зато честная, — отвечала я и не знала, как сильно ошибаюсь.
Суд длился недолго. Бумаги против слов. Завещание против «устных намерений». Судья — женщина моего возраста — посмотрела на Ирину внимательно, долго.
— Вы хотите сказать, что ваша свекровь распорядилась чужой собственностью устно? — уточнила она.
— Она считала это семейным, — вспыхнула Ирина.
— Считать можно что угодно, — спокойно ответила судья. — Но закон — не семейный чат.
Решение огласили сразу. Иск отклонён. Без вариантов.
Ирина вышла из зала бледная, сжимающая папку, как спасательный круг.
— Ты довольна? — бросила она мне, догнав у выхода.
— Нет, — честно ответила я. — Я свободна.
Она хотела что-то сказать, но не сказала. Развернулась и ушла. На этот раз — по-настоящему.
В тот же вечер в дверь снова позвонили.
Я уже знала — кто.
Денис стоял на пороге, похудевший, с серыми глазами человека, который слишком много понял и слишком поздно.
— Можно войти? — спросил он тихо.
— Нет, — ответила я так же тихо.
— Я ненадолго. Просто поговорить.
— Говори отсюда.
Он кивнул.
— Я всё потерял, — сказал он. — Работу, мать, сестру…
— Нет, — перебила я. — Ты потерял меня. Остальное — следствие.
Он усмехнулся криво.
— Ты всегда была сильнее, чем я думал.
— А ты слабее, — ответила я. — Но это не преступление. Преступление — выбирать не тех.
Он постоял ещё секунду.
— Ты была моей первой любовью, — сказал он почти шёпотом.
— А ты — моим последним уроком, — ответила я и закрыла дверь.
Позже, ночью, я сидела на кухне с чашкой чая и думала о странной вещи: как легко люди называют «семьёй» то, что на самом деле — привычка, страх одиночества и чужие ожидания.
Квартира была тихой. Моей. Без вторжений.
Телефон мигнул сообщением от Ирки:
«Ну что, победила?»
Я улыбнулась и ответила:
«Нет. Просто больше не проигрываю».
Финал был не громким. Он был окончательным.
А это, поверьте, куда важнее.
Конец.