Дом достался Надежде не то чтобы случайно, а будто в насмешку судьбы.
Стоял он на самом краю деревни, кособокий, с подслеповатыми окнами, заросший крапивой так, что и крыльца не видать. Тётка её, Клавдия Захаровна, царствие ей небесное, жила там бирюком, никого не пускала, и Надюшку тоже не больно-то жаловала.
— Нечего тебе тут делать, — ворчала она, когда маленькая Надя прибегала с пирожками от матери. — Грязь только топтать.
А когда тётки не стало, выяснилось вдруг, что дом этот, никому не нужный, на Надю и отписан.
Мать Надина, Анна Петровна, только руками всплеснула:
— Охо-хо, доченька, да на кой нам эта развалюха? Там же работы — непочатый край! Продать бы его за копейки, да кто купит?
Свекровь, Тамара Ильинична, так та вообще нос воротила:
— Фи, Надежда. Ты у нас дама городская, при муже, при должности. Зачем тебе этот курятник? У нас вон дача есть, культурная, с беседкой. А там — глушь, тараканы. Откажись, не позорься.
А Надя приехала туда раз, другой.
Постояла посреди двора, где лопухи в рост человеческий. Потрогала бревна старые, теплые, солнцем нагретые.
И так ей вдруг жалко стало этого дома. Словно живой он, брошенный, сиротка. Стоит, скрипит ставнями на ветру, жалуется.
Взялась Надя за дело.
Муж её, Паша, сначала бурчал: "Денег у нас не густо, куда вкладывать?". Но Надя лаской, да уговорами, да где сама, своими ручками.
Всё лето она там пропадала.
Крапиву выкосила. Забор поправила. Печку, что дымила нещадно, перебрали с печником местным, дядей Ваней.
Окна отмыла — глянули они на мир весело, с блеском.
Паша, глядя на жену, тоже втянулся. Мужик он был рукастый, только ленивый немного. А тут — крышу подлатал, крыльцо новое срубил.
Вложили они туда всё, что было отложено на "чёрный день", и ещё, что за лето заработали.
К осени дом было не узнать.
Стоит красавец, боками свежими отсвечивает, наличники резные (Надя их сама красила, в синий, небесный цвет) глаз радуют. В палисаднике — астры да георгины, что Надя посадила, бушуют.
Красота, да и только.
И вот, в один из последних теплых дней, когда Надя сидела на веранде, пила чай с мятой и любовалась делом рук своих, калитка скрипнула.
На пороге стояла Тамара Ильинична. И не одна.
Рядом с ней, переминаясь с ноги на ногу, стояла золовка, Валюша. Сестра Пашина.
Валюша была дама видная, громкая, но невезучая. Замужем была три раза, и всё как-то "не по-людски", как говорила свекровь. То муж гулящий, то пьющий, а последний так и вовсе сбежал, оставив Валюшу с кредитами и двумя котами.
— Ой, батюшки! — всплеснула руками свекровь, оглядывая дом. — Ну и хоромы! Ну и Надежда! Ай да хозяюшка!
Надя улыбнулась, встала навстречу:
— Здравствуйте, мама. Здравствуй, Валя. Проходите, чайку попьем.
— Попьем, попьем, — закивала Тамара Ильинична, проходя в дом по-хозяйски, не разуваясь. — Ох, как тут у вас... воздушно! И печка теплая. И полы не скрипят. Пашка делал?
— Паша помогал, — скромно сказала Надя. — Но больше я сама. И красила, и мазала.
— Молодец, — похвалила свекровь, усаживаясь за стол. — Валюша, глянь, какая кухня! Просторная! Тебе тут удобно будет пироги печь.
Надя замерла с чайником в руке.
— Кому удобно?
Тамара Ильинична улыбнулась сладко, как лиса в курятнике.
— Так Валюше нашей. Мы вот по какому делу, Надюша. У Вали ситуация — аховая. С квартиры съемной её попросили (ну, там история темная, хозяева злые). Жить ей негде. Ко мне — сама знаешь, тесно, у меня давление, мне покой нужен. А у вас тут — хоромы! Пустуют почти, вы же в городе работаете. Вот мы и решили: пускай Валя тут поживёт.
Надя поставила чайник на стол. Медленно так поставила.
— Поживёт? — переспросила она. — Здесь?
— Ну а где же? — удивилась Валя, оглядывая стены. — Тут хорошо. Тихо. Я котов привезу. Грядки, опять же. Я, Надь, тебе помогу с огородом. Ты же городская, тебе трудно. А я — привычная.
— Подождите, — у Нади голос дрогнул, но внутри уже поднималась та самая волна, как тогда, когда тётка Клава её маленькую ругала ни за что. Обида горькая. — Я этот дом всё лето восстанавливала. Мы сюда душу вложили. Это наша дача. Мы сюда отдыхать приезжать будем.
— Ой, да ладно тебе! — махнула рукой свекровь. — Отдыхать! Раз в неделю на шашлыки? А дом присмотра требует. Чтобы топили. Чтобы живой дух был. Вот Валя и будет... хранительницей очага. Ты, Надя, не жадничай. Родне помогать надо. Не по-христиански это — сестру мужа на улице оставлять.
— У Вали работа в городе, — тихо сказала Надя. — Отсюда три часа на электричке.
— А она уволилась! — радостно сообщила свекровь. — Нервы лечить будет. На природе. А ты, Надя, нам ключики давай. Мы вещички кое-какие уже в машине привезли.
Надя посмотрела в окно. У ворот стояла машина свекрови, забитая баулами под завязку.
Значит, решили уже всё. Без неё.
— Паша знает? — спросила Надя.
— Паша? — свекровь отвела глаза. — Паша сын мой. Он матери не откажет. Он же мужчина. Добрый. Не то что некоторые... куркули.
— Куркули? — Надя почувствовала, как щеки вспыхнули. — Это я-то куркуль? Я, которая этот дом из руин подняла? Когда вы нос воротили? "Курятник", говорили? А теперь, на всё готовое — "Валюша поживёт"?
— Ты, милая, голос-то не повышай, — нахмурилась Тамара Ильинична. — Дом этот — семейное достояние. Пашка в него тоже вкладывался. А значит, мы имеем право. Мы — семья.
— Семья... — прошептала Надя.
Вспомнила она, как таскала воду ведрами, чтобы полы отмыть. Как занозы из пальцев вытаскивала. Как спина ныла по ночам.
А Валюша в это время на море ездила, фоточки выкладывала: "Я и пальма".
А теперь — "удобно пироги печь".
— Нет, — сказала Надя твердо. — Не будет Валя тут жить.
В комнате повисла тишина. Слышно было, как муха бьется о стекло.
— Что?! — Тамара Ильинична аж привстала. — Ты... ты выгоняешь нас? Родную кровь?
— Дом мой. По документам — мой. Я его не для того поднимала, чтобы Валя тут своих котов разводила и... нервы лечила. У неё руки-ноги есть. Пускай работает и снимает жильё. Как все.
— Ах ты... змея! — зашипела Валя. — Мама, ты слышишь? Она нас гонит!
— Слышу, доченька, слышу. Пригрели змею на груди! Сыночка моего окрутила, квартиру его к рукам прибрала, теперь и дачу захапала! Ну, я Паше скажу! Я ему глаза-то открою!
— Звоните, — сказала Надя. — Прямо сейчас звоните.
Она не боялась. Паша, хоть и мягкий, но справедливость любил. И он знал, как Надя плакала над каждой гнилой доской, как радовалась каждой победе.
Свекровь схватила телефон. Набрала номер. Включила громкую связь, чтобы Надя слышала, как её сейчас "раскатают".
— Алло, сынок! Паша! Ты представляешь! Мы к Наде приехали, по-хорошему, Валюшу попросили приютить на недельку-другую... А она! Она нас на порог не пускает! Хамкой обзывает! Гонит в шею! Разберись с женой своей!
На том конце помолчали.
Потом голос Паши, спокойный такой, усталый:
— Мам, а вы зачем туда поехали?
— Как зачем? Валюше жить негде!
— Мам, я же говорил тебе вчера. Я Вале денег дал. На первый взнос за комнату. Десять тысяч.
Свекровь осеклась. Валя покраснела.
— Ну... дал. Так этого мало! Там условия плохие! А у Нади — курорт!
— Мам, — в голосе Паши зазвенела сталь, которой Надя раньше редко слышала. — Этот дом — Надин. Понимаешь? Её. Она его выходила, как ребёнка. Я там только гвозди забивал. Я не имею права распоряжаться. И вы не имеете.
— Ты... ты подкаблучник! — взвизгнула свекровь. — Она тебя околдовала! Мать родную на бабу променял!
— Мам, не начинай. Езжайте домой. Валя пускай работу ищет. Хватит ей на моей шее сидеть. И на Надиной тем более.
Гудки.
Паша повесил трубку.
Надя стояла, прижав руки к груди. Сердце колотилось, как птичка. Заступился. Не предал.
Тамара Ильинична посмотрела на телефон, потом на Надю. Глаза у неё были злые, колючие.
— Ну что, довольна? — прошипела она. — Поссорила сына с матерью? Торжествуешь?
— Я не ссорила, — тихо сказала Надя. — Вы сами пришли. С мечом.
— Ничего, — Валя встала, одернула кофточку. — Отольются кошке мышкины слезки. Попомни мои слова, Надежда. Земля круглая.
Они ушли. Громко хлопнули дверью.
Надя видела в окно, как они запихивают баулы обратно в багажник, как свекровь размахивает руками, что-то доказывая Вале.
Потом машина пыхнула дымом и уехала.
Надя осталась одна.
Тишина в доме стала другой. Не звенящей от напряжения, а мягкой, уютной.
Печка тихо потрескивала.
Надя села на стул, положила голову на руки и заплакала.
Не от горя. От облегчения.
И от того, что поняла: она не сиротка. У неё есть дом. И есть Паша.
А "родная кровь"... она, бывает, и похуже чужой будет.
Вечером приехал Паша.
Привез торт. "Наполеон". Надин любимый.
Зашел, обнял её крепко.
— Прости, Надюш. Я не знал, что они вот так... нахрапом.
— Ничего, — Надя уткнулась ему в плечо. — Главное, что ты не поверил.
— Как я мог? — он погладил её по волосам. — Я же видел твои руки. Все в мозолях. Разве я мог отдать это Вальке, чтобы она всё загадила?
Они пили чай с тортом.
За окном стемнело. Осень вступала в свои права. Ветер шумел в трубе.
А в доме было тепло.
И Надя знала: никакой тайфун, никакой ураган, никакая "мама" этот дом у неё не отнимет.
Потому что дом — это не бревна. Это любовь. А любовь нужно защищать.
Вот такая история, мои хорошие.
Берегите свои границы. И свои дома. И тех, кто за вас горой стоит.
Обнимаю.
━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━