Девушка отступает к стене. Спиной чувствует шершавую, сырую штукатурку. Она смотрит, как парень медленно спускается в погреб. Луч фонарика прыгает по гнилым ступеням, выхватывает из темноты паутину и пятна плесени. В его другой руке болтается лампочка, длинная тень от неё пляшет по стене, как петля. Он больше не боится её. Не боится того, что она — призрак.
Он подходит к центру подвала. Поднимается на цыпочки. Старая арматура патрона скрипит, когда он вкручивает лампочку. Щелчок. И свет, жестокий, электрически-белый, взрывается, заливая помещение. Пыль закручивается в его луче, будто мелкий пепел.
Этот свет позволяет ей наконец разглядеть его лицо. Истинное лицо. Не просто парня, а того, кто пришёл. Глаза — не глаза, а две дыры, полные червивого азарта. Зрачки расширены. Он смотрит на неё этим взглядом, будто лижет её со всех сторон.
— Я понял твой секрет, — его голос тихий, сиплый, будто он долго не разговаривал. — Я могу до тебя дотронуться.
Он делает шаг. Один. Ещё один. Запах от него — терпкий пот, старая кожа, что-то металлическое.
Он протягивает руку. Толстые, сильные пальцы касаются её щеки. Кожа под ними ледяная, но он только усмехается уголком рта. Его палец проводит по скуле, будто проверяя фактуру.
— Когда ты напугана… или когда в тебе кипит злость… ты можешь прикасаться к вещам. К живым людям. — Он подносит руку к своему рту, прикрывает усмешку, но глаза смеются. — А значит, я смогу делать с тобой всё, что захочу. И самое приятное…
Он делает паузу, наслаждаясь её молчанием.
— Ты не умрёшь. Как живые. А значит, я могу воплотить в этом погребе… абсолютно всё.
Он запрокидывает голову к потолку, и из его горла вырывается смех. Не человеческий смех, а звук, похожий на треск ломающихся костей. Он разносится по каменному мешку, ударяется в стены и возвращается эхом.
— Ты никогда не покинешь этот дом. Ты моя. Только моя.
Его рука тянется к её губам. Девушка вжимается в стену, пытается стать частью штукатурки, камня, тени. И прежде чем его пальцы касаются её рта, она растворяется. Воздух холодеет на миг. Она материализуется в другом углу.
Он медленно поворачивается. Смотрит на неё задумчиво, как учёный на интересный образец.
— Интересно, — бормочет он. — Если тебя зажать… если некуда деться… исчезнешь?
Он дергается к ней. Вспышка движения. Его рука, быстрая и цепкая, хватает её за шею. Пальцы впиваются в эфирную плоть, сжимают.
— Ну, давай же! — шипит он, и слюна брызгает из уголка его рта. — Исчезни!
Умершая не чувствует боли. Но она чувствует давление. Грубые, мозолистые руки. Они точь-в-точь как руки того старика. Того, который два года держал её здесь. Того, чьё лицо теперь глядит на неё с чертами его сына или внука — она так и не поняла. Она всего лишь шла к родителям. С тортом в руках. Хотела поздравить маму. И уже возле подъезда почувствовала — тупой удар в затылок, запах химии, темноту. А потом очнулась здесь. В этом каменном чреве.
— Пусти меня!
Злоба вырывается из неё сама, горячим шипящим потоком. Она замахивается и бьёт его по щеке со всей силы, на которую способна её призрачная сущность.
Хлопок! Звук сухой и громкий, как выстрел. Голова парня дёргается вбок. Он замирает. На его щеке расцветает белое пятно, которое медленно розовеет, превращается в чёткий отпечаток ладони. В его глазах вспыхивает не боль, а чистая, неподдельная ярость.
Он издаёт рык. Одним движением швыряет её через весь погреб.
Она влетает в полки. Банки гремят, падают, разбиваются. Что-то сладкое и кислое — компот или варенье — хлещет на пол, растекаясь липкой, пахучей лужей.
— Я научу тебя манерам, — говорит он, держась за щёку. Дышит тяжело, через нос.
Он поднимается по лестнице. Ступени скрипят под его весом. Дверь захлопывается.
Она поднимается. Её форма дрожит, мерцает. Она подходит к стене. Туда, где под слоем цемента лежит то, что осталось от неё. Кости в пластиковом мешке.
— Неужели и после смерти… этот ад? — что-то тёплое и густое скатывается по её щекам. Не слёзы, а капли ржавой воды с потолка.
Она заставляет себя успокоиться. Нужно избавиться от него. Навсегда.
Её взгляд падает на осколок стекла. Длинный, острый, как кинжал. Она наклоняется, пытается схватить его. Пальцы проходят сквозь него, будто сквозь дым. Разочарование обжигает горло.
Тогда она позволяет себе вспомнить того старика. Всё. Крошащиеся зубы от первого удара. Запах его немытого тела. Боль, которая убивала её каждый день. Злость подступает комком, горячим и живым. Она ненавидит. Ненавидит того старого извращенца. Ненавидит этого нового, с его молодым лицом и старыми глазами. Ненавидит стены, землю, этот дом.
Её пальцы сжимаются. И на этот раз они встречают сопротивление. Шершавость стекла. Холод. Она поднимает осколок. Он тяжелеет в её руке, становится реальным. Главное — не отпускать ненависть. Не отпускать ярость. Это топливо. Это то, что держит её здесь. И сейчас — это её оружие.
Проходит пять долгих минут. Шаги над головой. Он возвращается.
В одной руке у него ремень с массивной пряжкой. В другой — наручники, полированные, новые, блестящие.
— Будешь как собака сидеть, — говорит он просто, как о погоде.
Он подходит к ней, протягивает руку с наручниками. Девушка не отступает. Она делает шаг навстречу. Со всего размаха, молча, вонзает осколок стекла ему в плечо, прямо в мягкое место над ключицей.
Он кричит. Не яростно, а удивлённо, по-детски. Отступает. Тёплая кровь тут же пропитывает ткань рубашки, тёмным пятном расползается по серой материи.
Она исчезает. Появляется перед ним. И толкает его изо всех сил.
Он летит вперёд, неловко, широко раскинув руки. Его голова с глухим, костяным стуком ударяется о первую ступеньку. Тело обмякает. Лежит неподвижно. Глаза, ещё секунду назад полные зверского азарта, теперь смотрят в потолок погреба. Пусто.
Тишина. Она справилась.
Она поднимает взгляд к двери. Поднимается, выходит в узкий коридор, и идёт в гостиную. Но вскоре ударяется лбом о нечто невидимое. Твёрдое, как алмаз, холодное, как лёд. Она отшатывается. Снова пробует. Бьёт кулаками. Ничего.
— Что делать? — шепчет она, и её голос полон отчаяния, которое уже начинает гасить пламя её ярости.
— Попалась!
Голос раздаётся прямо за её ухом. Грубый, торжествующий. И тут же рука хватает её за волосы, тащит вниз, снова в погреб. Он бросает её на пол рядом с его же собственным телом.
— Смотри, что ты натворила! — он кричит, но в его крике нет боли, только дикая, неограниченная радость. Он стоит над своим трупом, а его призрак — ясный, чёткий — пылает гневным светом. — Думала, если убьёшь, избавишься? Нет, дурёха! Ты сделала только хуже! Теперь я такой же, как ты! А значит, ты больше не сможешь сопротивляться.
— Гори в аду, — она выплёвывает слова и исчезает. Появляется у стены.
— Не дождёшься, милочка, — его голос звучит уже рядом, в дюйме от неё. — Ты отплатишь за мою смерть. Будем вечность вместе.
Он прижимает её к стене. Его руки теперь имеют ту же холодную, нечеловеческую силу, что и её. Она бьётся, но он сильнее. Его ухмылка в сантиметре от её лица.
И тут воздух в углу погреба начинает плыть. Дрожать. Из ничего проявляется дверь. Не простая. Красная. Глубокого, как запёкшаяся кровь, оттенка. Она медленно, со скрипом, открывается. И из неё вырывается не свет, а жар. Сухой, иссушающий жар пустыни в полдень. От него трещит краска на стенах, и кажется, что сам воздух вот-вот воспламенится.
Парень отпускает её и оборачивается. Из распахнутого адского проёма к нему тянется рука. Длинная, костлявая, обугленная.
— Нет! — кричит он и исчезает. Появляется на ступенях, у выхода.
Рука исчезает в пламени. И из двери, неспешной, уверенной походкой, выходит мужчина. Он одет в строгий красный костюм, идеально сидящий на его худощавой фигуре. Лицо бледное, аскетичное. А глаза… они совсем чёрные. Бездонные.
— Вечно с вами морока, — говорит мужчина голосом, в котором нет ни тембра, ни тона. Просто звук. Он поворачивается к парню, замершему на ступенях. Протягивает руку.
И парень, сопротивляясь, скрипя всем своим существом, оказывается рядом, в обжигающих объятиях.
— От меня не убежишь, — констатирует мужчина. — А теперь идём. Пытки ждать не будут.
Он поднимает вторую руку. Невидимая сила подхватывает девушку, тащит её по воздуху. Он ловит её за шею. Делает шаг к пылающей двери.
— Я ничего не сделала, — хрипит она. Горло сжимается, словно обручем.
Он смотрит на распростертое тело у лестницы, потом обратно на неё. Его чёрные глаза не отражают света.
— Как же это. А кто тогда его убил?
— Он издевался надо мной, — её пальцы впиваются в его рукав, ткань шерстит под призрачными ногтями. Она дёргается, пытаясь вырваться.
— Ну и что, — его голос плоский, как лезвие. Он не шевелится. — Ты совершила убийство. Намеренно. А значит, тебе тоже гореть в аду. Правила просты.
В этот момент дверь в подвал взрывается. Не открывается — именно взрывается. Щепки, пыль, обломки древесины разлетаются веером. В проёме, в клубах поднявшейся пыли, стоит черноволосый парень в безупречном белом костюме. На его груди серебряная булавка в виде маленькой косы. Он спокойно смахивает соринку с плеча.
— Я уже устал тебя повсюду искать, — его голос низкий, усталый. Голубые глаза, холодные, как горные озёра, находят девушку. Он поправляет галстук и начинает спускаться. Ступени не скрипят под его каблуками. Вообще не издают звука. — Отпусти её. Она со мной.
Мужчина в красном медленно поворачивает голову. Его шея похрустывает, будто изнутри.
— Когда такое было, чтобы жнец отбирал душу у ада? — в его безглазых впадинах мерцает алое зарево. — Уходи. А то ведь и тебя могу забрать.
Парень подходит ближе. Игнорирует угрозу. Он смотрит на демона с лёгким, почти скучающим презрением.
— Да выкинь ты уже этот мусор, — говорит он. И, не дожидаясь, хватает призрак маньяка за шиворот. Тот верещит, цепляется когтями за воздух. Жнец одним резким движением швыряет его в пылающий проём красной двери. Крик обрывается, будто его перерезали.
Он смотрит на девушку.
— Выйди пока. На улицу. Я снял тот барьер. Подыши свежим воздухом… — он на миг замолкает, уголок его рта дёргается. — А, точно. Ты же мёртва. Но ты меня поняла.
Девушка кивает. Её форма мерцает и тает, как пар на морозе. Она исчезает.
В погребе остаются двое. Воздух густеет от ненависти.
— Пойдёшь вместо неё, — шипит демон и хватает жнеца за запястье. Его пальцы жгут, как раскалённые угли, на безупречной белой ткани сразу проступает чёрный след.
— Нет, — жнец даже не смотрит на свою руку. — Моё место здесь, на земле. В отличие от тебя, грязное отродье.
Он проворачивает руку. Движение слишком быстрое для глаза, просто смазанная полоса. Раздаётся звук — хруст рвущегося полена и хлюпающий, мокрый скрежет. Рука демона выворачивается под немыслимым углом, острая кость пробивает кожу и ткань рукава, торчит наружу, белая и чистая.
— И больше не прикасайся ко мне, — говорит жнец тихо. — А то ведь тебя и бессмертие не спасёт.
— Поганец! — рычит демон. Боль не останавливает его, а лишь подстёгивает ярость. Его свободный кулак, обёрнутый сгустком багрового пламени, бьёт жнеца в грудь.
Удар выбивает воздух. Его отбрасывает через весь погреб. Он врезается в стену спиной. Штукатурка осыпается душным снегом. Осколки застывают в воздухе вокруг него, зависают на миг, а потом падают.
Жнец отходит от стены. Отряхивает пиджак. Рядом с его ногой с глухим стуком падают кости.
— А вот и тело, — он бросает взгляд на останки. И в этот момент демон уже рядом.
Второй удар приходится в лицо. Жнец летит боком, в другую стену. Треск бетона перерастает в рёв. По фундаменту дома бегут чёрные зигзаги трещин. С потолка сыпется пыль.
Жнец выкарабкивается из груды обломков, отряхивает штукатурку с плеча. Его голос всё так же спокоен, ровен.
— Так ведь и дом недолго разрушить.
— Плевал я на этот дом! — орёт демон, и из его рта вырывается сноп искр.
— Раз так, — говорит жнец, — то и я сдерживаться не буду.
Рывок. Просто пустота на том месте, где он стоял. И он уже рядом. Его кулак врезается демону в лицо. Тот не отлетает — он взмывает вверх, как кукла, проламывает потолок подвала, деревянные балки, слой досок. Оказывается на кухне, в облаке пыли и щепок.
Жнец уже там. Стоит среди летающих обломков. Бьёт ногой в грудь демона. Тот летит через всю кухню, вминается в холодильник. Металл рвётся с хрустом жести, холодильник складывается пополам, обнимая демона стальными объятиями.
— Знатно я тебя уделал, — жнец поправляет галстук. На его лице — лёгкая, утомлённая улыбка.
— Это ещё не всё! — Демон вырывается из металлической ловушки. Его кожа тлеет, обнажая под ней то ли мышцы, то ли раскалённую лаву. Он широко раскрывает пасть.
Из неё вырывается река огня. Не просто пламя — жидкий, ядовито-оранжевый поток, который не горит, а пожирает. Он заливает кухню. Стены плавятся, как воск. Шторы вспыхивают и превращаются в пепел за секунду. Пластик стекает чёрными каплями. Весь мир становится жёлтым, алым, невыносимо горячим.
— А твой огонь неплох, — раздаётся голос жнеца сверху.
Демон запрокидывает голову. Жнец стоит на потолке, в самом эпицентре ада, и смотрит вниз.
— Но я бы сделал пожарче.
— Шутить вздумал… — начинает демон и резко обрывает. Его гневное лицо искажается внезапным, животным страхом. Он выпрямляется. — Да, мой господин, — бормочет он в пустоту.
В центре огненного вихря материализуется дверь. Та же, красная, но теперь она сделана из тёмного, почти чёрного дерева. Демон, понурив голову, бредёт к ней. Открывает. На пороге он оборачивается, бросает жнецу взгляд, полный такой первобытной ненависти, что от неё стынет даже пламя вокруг.
— Повезло тебе. Но в следующий раз я тебя сожгу. Даже праха не останется.
— Глупый, — жнец спускается по воздуху, будто по невидимой лестнице. — Я ведь не живой. О каком прахе ты говоришь?
Демон фыркает — звук, похожий на лопнувший паровой котёл, — и шагает в дверь. Она захлопывается. Исчезает. Вместе с ней гаснет и адское пламя. Остаётся лишь обычный, жаркий пожар, пожирающий обстановку кухни.
Жнец проходит сквозь стену огня и выходит на улицу.
Девушка стоит посреди заросшего бурьяном участка. Смотрит вверх, на звёзды, которые видны сквозь дымную пелену. Они кажутся ей невероятно близкими.
— Извини, что так долго не мог тебя найти, — говорит он, останавливаясь рядом.
— Что теперь со мной будет? — её голос дрожит. — Я ведь убила его!
— Не переживай. Ты сделала доброе дело, — он говорит это без пафоса. — Теперь он не сможет никому навредить. Будет вечность гореть. И никто ему уже не поможет.
— У вас тут… — она указывает пальцем на его галстук. На нём чёткое чёрное пятно ожога.
— Побывал в огне, — он проводит ладонью по шёлку. Ткань выравнивается, цвет возвращается, будто время отматывается назад.
За его спиной раздаётся новый, резкий взрыв. Окна первого этажа вылетают наружу, и длинный язык пламени вырывается в ночь, лижет тёмное небо.
— Там же моё тело, — она делает шаг к дому.
— Не переживай. Огонь не успеет его тронуть. Скоро приедут пожарные. Соседи уже вызвали. Потом тебя найдут. Опознают. И твои родители смогут наконец тебя похоронить, — говорит он. — А теперь нам пора.
— Куда же?
— Вон туда, — он поднимает палец и указывает прямо в звёздную высь. — Люди не видят. Но прямо над их головами есть город. Из света и тишины. По-вашему — рай. Там ты и будешь жить. А потом, когда придёт время, встретишься с родителями.
Он берёт её за руку. Его прикосновение не холодное и не горячее. Оно просто есть. Твёрдое. Надёжное.
Они отрываются от земли. Трава под ними пригибается от внезапного ветра. Дом, охваченный огнём, остаётся внизу, превращаясь в маленький тлеющий уголёк среди темноты. Они летят навстречу звёздам, которые перестают быть точками, а раскрываются, как врата, в ослепительное, безмолвное сияние.
Благодарю за внимание. Если не читали, кто такой этот маньяк, читайте в предыдущем рассказе: Погреб.
Моя книга: Роза любви.