— Опять ты мясо пересолила, — сказал он спокойно, не поднимая глаз от тарелки.
Голос ровный, будто говорит про погоду.
Она молчала. Только сдвинула кастрюлю с плиты, чтобы не булькала. В кухне было тихо, слышно, как капает вода из подтекающего крана.
— Хочешь — сам готовь, — ответила, не оборачиваясь.
— Я готовлю, — кивнул он. — На работе. Для людей. И все довольны.
Пауза растянулась. Он доедал мясо, не торопясь, разрезая мелко, как больной. Стук ножа о тарелку раздражал — ровный, монотонный.
— Десять дней дома, и будто в тюрьме, — пробурчал он. — Я понял многое.
Она наклонилась к окну, вглядываясь в серое небо. С улицы тянуло сыростью, дождь моросил с ночи. В подъезде опять пахло мокрыми валенками и сыростью.
— Что именно понял? — спросила она, будто через силу.
— Что мы чужие люди, — сказал он негромко, допивая чай. — Я ухожу.
Он положил ложку. Она подпрыгнула на блюдце. Всё. Вот так просто — десять дней, и человек решает, что всё закончено.
Она стояла у подоконника, держась за край, чтобы хоть что-то было под руками.
— Куда?
— К себе, — ответил.
— А это — не к себе? — усмехнулась.
— Нет. Здесь просто живу. Давно уже.
Он встал, пошёл в комнату, загремел в шкафу. Доставал вещи, рвал вешалки, как всегда, резко. Слышно было, как тихо ругается себе под нос.
Она стояла всё там же, у окна, глядя, как по стеклу катятся редкие капли. Думала о чём угодно — об этом борще, о батарее, что еле теплит, о треснувшей плитке на полу. Только не о нём.
Когда он вернулся с сумкой, выглядел усталым. Ни злым, ни спокойным — никаким.
— Не держи. Я не виноват. Просто понял.
Он открыл дверь, не оборачиваясь. В коридоре запахло холодным воздухом из подъезда — мокрой шерстью, сыростью, чужими куртками. Потом дверь захлопнулась.
Она не пошла за ним. Даже не присела.
Только достала из кастрюли оставшееся мясо, села и доела прямо из кастрюли. Мясо было пересолено, конечно. Но она не почувствовала.
Прошло два часа. В квартире стало неестественно тихо. Только гудел холодильник и поскрипывал пол под кухонным столом. Тепла не прибавилось. Батарея еле дышала.
Она набрала его номер. Не дозвонилась. В мессенджере точка зелёная, значит, онлайн. Читать не стал.
Она выключила телефон. Пошла в ванну. Увидела в зеркале себя — волосы спутаны, губы потрескались, блузка наизнанку.
Села на край ванны, долго смотрела на таймер стиралки — 14 минут до конца цикла. Машина гудела ровно, гипнотически.
На следующий день он не пришёл.
Ни утром, ни вечером.
Тихо ел дождь за окном — равномерно.
Дочка написала из другого города: «Мам, вы там что, поссорились опять?»
Ответить не смогла.
На третий день тихо звонила соседка Юля:
— Таня, может, вы уезжаете? Я смотрю — он чемодан тащил.
— Наверное, — ответила она.
— А ты чего, одна?
— Да вроде да.
Обе на секунду помолчали.
— Ну ты держись, — сказала Юля.
— Ага.
Татьяна закурила. Давно бросила, но пачка валялась в ящике со времён прошлого Нового года. Огонёк с трудом загорелся, спички отсырели.
На кухне пахло холодным борщом, и этот запах бесил. Он ел вчера именно его. Доедал, сказал «я ухожу» и положил ложку, как точку.
Она взяла кастрюлю и вылила всё в раковину. Потом вытерла раковину насухо. Рука дрожала, но от холода, не от злости. Наверное.
К вечеру пришёл сын. Постучал тихо, три раза.
— Мам, я слышал... Он уехал?
— Ага.
— Надолго?
Она пожала плечами.
— Навсегда, я думаю.
Сын постоял у двери, потер куртку.
— Так проще, может, — сказал. — Вы же давно... ну...
Она кивнула.
— Поесть будешь?
— Да потом, я на минуту.
Он ушёл быстро, будто боялся остаться.
Четвёртый день был самый тихий. Даже телевизор не хотелось включать.
Она пошла в магазин за хлебом, купила ещё кошачий корм, хотя кошку отдала соседке полгода назад. Привычка.
Возвращаясь, заметила его почерк в ящике — попытался положить конверт, но застрял. Внутри — ключи от квартиры и короткая записка:
Без подписи. Без даты.
Она положила письмо под сахарницу. Долго смотрела, потом взяла ножницы, разрезала пополам и бросила в ведро.
Мешок мусорный порвался, и клочки прилипли к полу.
На шестой день позвонила свекровь.
— Танечка, ты опять его обидела, да?
— Нет, мама Валя. Он сам.
— Да куда ж он сам. Мужика женщине надо уважать.
— Наверное.
— Ты же умная, что ты не так сказала?
Она хотела бросить трубку, но не стала. Просто не ответила.
К вечеру включила телевизор — там новости, кто-то спорит, кто-то хмурится. Фоном шумит дождь.
От него осталась одна кружка на полке. Ту, из которой он всегда пил.
Она достала её, поставила в раковину, налила воду и оставила. Пусть размокает, как всё.
На седьмой день случился стук в дверь.
Не звонок, а именно стук — глухой, как будто кулаком, но без злости.
Она открыла осторожно — на площадке стоял он.
В том же пальто, только теперь мятое, с каплями на плечах. Глаза тусклые, волосы мокрые.
— Забыл документы, — произнёс негромко. — Паспорт и водительское.
Она отошла в сторону, молча. Он прошёл — запах сырости сразу впился в воздух.
Он прошёл к комоду, открыл ящик. Нашел красную папку.
— Спасибо, — сказал.
Стоял у двери, не надевал ботинки, просто смотрел куда-то.
Она подошла ближе.
— Ты ночуешь где вообще? — спросила без упрёка.
Он пожал плечами.
— Нигде. Нашёл комнату на пару дней. Потом, может, съеду к знакомому.
Пауза.
— Холодно у тебя, — сказал он вдруг.
— У всех. Батареи еле тёплые.
Он кивнул.
Постоял.
Потом достал что-то из кармана. Маленький квадратный ключ.
— Положи, — сказал. — Потом поймёшь.
Хотел уйти, но руки почему-то сжали дверную ручку и не отпускали.
Она смотрела на ключ в ладони. Поняла, что не знает, от чего он. Ни один замок в доме не подходит под такой.
Хлопнула дверь подъезда. Снаружи снова зашумел дождь.
Татьяна осталась стоять у двери. Слышно было только, как вдалеке подвывает ветер и гудит стиралка в соседней квартире.
Она снова посмотрела на ключ, провела пальцем по шершавому металлу.
И вдруг вспомнила — такой у него был от гаража. Там, старый дом, под городом. Давным-давно не ездили туда.
Пальцы немного заныли. Она поняла: что бы он там ни оставил — он хочет, чтобы она поехала.
Но зачем?...
Развязка истории уже доступна для членов Клуба Читателей Дзен ЗДЕСЬ