Счёт за коммуналку снова пришёл на её имя. Восемь тысяч двести. Любовь посмотрела на цифры и впервые подумала: а что, если не платить?
Мысль была дикой, невозможной — за шестьдесят три года она ни разу не пропустила ни одного платежа. Но руки, державшие конверт, дрожали не от страха. От злости.
— Люба, ты чего застыла? — Пётр заглянул из комнаты. Телевизор бубнил за его спиной что-то про погоду.
— Счёт пришёл.
— А, ну да. — Он почесал небритую щёку. — Я хотел сказать... В управляющей компании опять какая-то заморочка с документами. Говорят, проще оставить как есть.
Проще. Любовь знала это слово наизусть. Проще — значит, она заплатит. Проще — значит, её карта, её пенсия, её проблема.
— Ты обещал полгода назад, — сказала она.
— Ну Люба, ну что ты начинаешь. — Пётр поморщился, как от зубной боли. — У меня давление скачет, ты же знаешь. Не могу я по этим конторам бегать.
Давление. Таблетки от давления — полторы тысячи в месяц. Тоже из её пенсии.
Любовь положила конверт на тумбочку и пошла на кухню. За спиной щёлкнул пульт — Пётр переключил на футбол.
Вечером позвонила Оксана. Любовь узнала этот голос — чуть выше обычного, с вопросительной ноткой в конце фраз. Голос, которым дочь просила деньги.
— Мам, выручи, а? Мухтару прививки нужны, а у меня до зарплаты три дня.
— Сколько?
— Три тысячи. Ну, может, три с половиной.
Любовь открыла кошелёк. Там лежало четыре тысячи — на продукты до конца недели.
— Оксана, у меня сейчас туго.
— Мам, ну это же собака! Ей плохо будет без прививок!
Собаку Оксана завела год назад — французского бульдога за сорок тысяч. Любовь тогда промолчала, хотя хотела спросить: откуда деньги на породистую собаку, если на ветеринара приходится занимать у матери?
— Хорошо, — сказала она. — Переведу.
— Спасибо, мамочка! Ты лучшая!
Оксана повесила трубку. Любовь перевела деньги и посмотрела на остаток: девятьсот рублей. На неделю.
Денис пришёл без звонка — как всегда. Семнадцать лет, длинный, нескладный, с вечно недовольным лицом.
— Бабуль, дай денег на кроссовки.
Даже не «привет». Даже не «как дела».
— Сколько?
— Три тыщи. У пацанов нормальные, а у меня...
— У тебя родители есть.
— Да у них вечно денег нет. — Денис скривился. — А ты же пенсионерка. У вас всегда есть.
У вас всегда есть. Любовь посмотрела на внука — он уже уткнулся в телефон, листал что-то, ждал денег как само собой разумеющееся.
— У меня нет, — сказала она.
— В смысле? — Денис поднял глаза.
— Нет денег. Я отдала маме на ветеринара. Осталось девятьсот рублей.
Внук помолчал секунду, потом пожал плечами:
— Ну ладно. Тогда завтра дашь, когда появятся.
Он ушёл, не попрощавшись. А Любовь осталась стоять в прихожей, глядя на закрытую дверь.
Ночью она не спала. Пётр храпел в спальне, телевизор давно выключился, а Любовь сидела на кухне и смотрела на листок бумаги, где записала цифры.
Пенсия: 13 000
Коммуналка: 8 200
Лекарства (Петя): 1 500
Продукты: 4 000
Итого: 13 700
Минус семьсот. Каждый месяц — минус. А ещё просьбы Оксаны, «кроссовки» для Дениса, «одолжи до понедельника» от Петра.
Пенсия мужа — одиннадцать тысяч. Куда уходит — она не знала точно. Гараж, рыбалка с Михалычем, пиво в ларьке у дома. Его пенсия была его пенсией. Её — общей.
Любовь достала старый фотоальбом. Вот она в двадцать пять — молодая учительница русского и литературы, с короткой стрижкой, в платье с белым воротничком. Вот Эрмитаж на открытке — она тогда вырезала из журнала «Огонёк» и вклеила в дневник. Написала: «Обязательно поеду».
Сорок лет прошло. Не поехала.
Она закрыла альбом и подумала: когда я стала невидимой?
Не сразу. Постепенно. Сначала — маленькие уступки. «Люба, ты же понимаешь». «Мам, ну ты же добрая». «Бабуль, ну тебе же не трудно». А потом уступки стали нормой. А потом норма стала ею.
Она превратилась в функцию. В банкомат. В существо, у которого нет своих желаний, потому что её желания никому не интересны.
Часы показывали три ночи. Любовь встала, подошла к окну. Во дворе горел одинокий фонарь, и в его свете было видно, как ветер гоняет мусор по асфальту.
Я хочу, — подумала она. — Хочу, чтобы меня спросили. Хочу купить себе пальто — не на распродаже, не самое дешёвое. Хочу, чтобы внук сказал «спасибо» и спросил, как у меня дела. Хочу в Петербург.
Хочу перестать быть удобной.
Разговор случился через два дня — за ужином. Пришла Оксана, привела Дениса. Пётр сидел во главе стола. Любовь накладывала всем еду — как всегда.
— Мам, ты завтра с Дениской посидишь? — спросила Оксана, не отрываясь от телефона. — Мне на корпоратив.
— А с отцом нельзя?
— Ну мам, ты же знаешь папу. Ему неудобно.
Неудобно. Слово-триггер.
— А мне удобно? — спросила Любовь.
Оксана подняла глаза:
— Что?
— Мне удобно — сидеть с внуком, платить за коммуналку, давать деньги на ветеринара?
— Мам, ты чего?
— Я устала, — сказала Любовь. Голос был ровным, но внутри всё дрожало. — Устала быть банкоматом.
Пётр отложил вилку:
— Люба, ну что ты начинаешь...
— Я не начинаю. Я заканчиваю. — Она посмотрела на мужа. — Пятнадцать лет ты получаешь свою пенсию и тратишь на себя. Гараж, рыбалка, пиво. А я плачу за квартиру, в которой живём мы оба.
— Ну мы же договаривались...
— Мы не договаривались. Ты сказал — так проще. И я согласилась. Потому что всегда соглашалась.
Оксана нахмурилась:
— Мам, но ты же сама предлагала помочь...
— Один раз. Десять лет назад. С тех пор ты не предлагаешь — ты просишь. А я не отказываю, потому что я мать. Но знаешь что? Ты тоже взрослый человек. У тебя работа, зарплата. А у меня пенсия тринадцать тысяч, из которых после всех платежей остаётся минус.
— Минус? — не понял Денис.
— Минус семьсот рублей каждый месяц. Я живу в долг. У меня нет денег на кроссовки для тебя, потому что у меня нет денег на хлеб для себя.
Тишина.
Потом Оксана сказала — тем голосом, который Любовь знала с детства, обиженным, защищающимся:
— А кто с Дениской сидел, когда я на работу устраивалась? Кто нам помогал, когда Серёжа ушёл?
— Я. И я не жалею. Но это было десять лет назад. С тех пор ты встала на ноги. Купила машину. Собаку за сорок тысяч. Сумку за десять — я видела в твоём инстаграме.
Оксана покраснела:
— Это подарок был...
— Оксана, мне всё равно, подарок или нет. Мне не всё равно, что ты просишь у меня три тысячи на ветеринара, а у меня после этого остаётся девятьсот рублей на неделю.
Пётр кашлянул:
— Люба, ну ты же могла сказать...
— Я говорила, Петя. Полгода назад. Год назад. Два года назад. Ты каждый раз обещал разобраться — и забывал. Потому что тебе удобно забывать.
Муж открыл рот, закрыл. Отвёл глаза.
— Знаете, чего я хочу? — Любовь почувствовала, как дрожит голос, но не остановилась. — Хочу, чтобы меня спрашивали, прежде чем на моё имя что-то оформлять. Хочу, чтобы внук говорил «здравствуй» и «спасибо». Хочу купить себе нормальное пальто — я это ношу уже шесть лет, на локтях дыры. Хочу съездить в Петербург — мечтаю сорок лет, ни разу не получилось.
Денис уставился в тарелку. Оксана кусала губу. Пётр смотрел в сторону.
— Я не требую денег. Не требую благодарности. Я требую одного — перестаньте относиться ко мне как к функции. Я человек. У меня есть чувства. И мне больно — каждый день.
Любовь встала из-за стола. Ноги подкашивались, но она дошла до окна и встала спиной к семье. В глазах стояли слёзы.
Долго молчали.
Потом Денис сказал — тихо, непривычно:
— Бабуль... я не знал. Честно. Я думал, у пенсионеров деньги есть. Нам в школе говорили, что пенсия — это типа зарплата.
— Тринадцать тысяч — это не зарплата, Дениска. Это выживание.
— Извини.
Одно слово. Но Любовь почувствовала, как что-то дрогнуло внутри.
Оксана подошла к ней:
— Мам... я не думала, что так. Правда. Я думала, тебе хватает.
— Ты не думала, потому что не спрашивала.
Дочь кивнула. Не стала спорить.
Пётр кашлянул:
— Я завтра пойду в управляющую. Переоформлю счёт.
— Пойдёшь?
— Пойду.
Любовь обернулась, посмотрела на него:
— Петя, ты обещал это восемь раз.
— Я знаю. — Он помолчал. — Но ты никогда раньше так не говорила. Я думал, тебя всё устраивает.
— Меня ничего не устраивало. Я просто молчала.
Прошёл месяц.
Пётр сходил в управляющую компанию — Любовь не верила до последнего, но он принёс бумаги с новым оформлением. Теперь счёт приходил на его имя. Платили пополам.
Оксана привезла продукты — один раз. Потом забыла. Потом вспомнила, привезла снова. Нерегулярно, неидеально, но — привозила.
Денис позвонил на прошлой неделе. Просто так. Спросил, как дела. Разговор был коротким, неловким, но он был.
Любовь стояла у окна и смотрела на ноябрьский двор. Деревья облетели, лужи подёрнулись первым льдом. В кошельке лежало две тысячи — до пенсии четыре дня. Негусто, но хватит.
В Петербург она пока не поехала. Может, весной. Может, никогда. Но открытка с Эрмитажем снова висела на холодильнике — она достала её из альбома и прикрепила магнитом.
Не как напоминание о несбывшемся. Как обещание себе.
Семья не стала идеальной за месяц — да и не станет никогда. Пётр по-прежнему забывал о договорённостях. Оксана по-прежнему думала в первую очередь о себе. Денис всё ещё был подростком со всеми вытекающими.
Но кое-что изменилось.
Любовь научилась говорить «нет». Не всегда — привычка соглашаться въелась слишком глубоко. Но иногда.
Вчера Оксана попросила посидеть с Денисом — в субботу, когда Любовь собиралась в поликлинику.
— Не могу, — сказала она. — У меня врач.
И Оксана не стала спорить. Просто сказала:
— Ладно, попрошу Машку.
Маленькая победа. Незаметная. Но для Любови — огромная.
Она больше не была невидимой. По крайней мере, для себя самой.
И это — начало.