— Да перепиши ты на меня дачу сейчас! — голос Валеры срывался, в нём дрожали и злость, и отчаяние. — Я продам её, отдам долги — и всё! Новый год встречу спокойно. Ну что тебе, тёть, жалко, что ли?
Валентина Никитична молча смотрела в окно. За стеклом моросил дождь, серый и липкий, будто с неба текло небо само. В кухне пахло хлоркой — утром мыла пол, потом поставила кастрюлю с борщом и забыла выключить плиту: теперь борщ остыл, потемнел, на верхушке жирные круги.
— Валер, — тихо сказала она, не оборачиваясь. — Это же не игрушка. Дача — единственное, что осталось.
— Осталось, осталось… — передразнил он раздражённо. — Ты же туда не ездишь, живёт она там одна, что ли? Хоть бы крыша не провалилась. А у меня коллекторы завтра дверь выломают. Смешно тебе, да? Мне не до шуток.
Он ходил по кухне, цепляя стул ногой. Слишком громко сопел. Сырой запах его куртки мешался с ейным привычным — сыростью от батарей, промокшими тряпками.
— Деньги я тебе верну, клянусь! — продолжал он быстро, будто боялся, что она вставит слово. — Продам дачу — и всё, чисто будет.
Она повернулась. Глаза покраснели: не от жалости, скорее от усталости.
— А ты мне клялся три года назад. Помнишь? Когда холодильник свой новый взывал «инвестицией».
— Ну было! — вспыхнул он. — Все ошибаются!
— А потом мотор сломался, и ты опять просил у меня.
Он махнул рукой.
— Господи, да что ты копаешь старьё это! Речь о даче идёт, не о холодильнике. Ты думаешь, я по-хорошему прошу?
Это «по-хорошему» прозвучало грубо. У Валентины Никитичны кольнуло где-то под сердцем: голос сестры — Елены — всегда звучал ровно так же перед тем, как захлопнуть трубку.
Она тихо отошла к шкафчику, достала чашку, налила остывший борщ. Любая пауза казалась спасением.
— Ешь, — сказала. — С дороги, наверно, замёрз.
— Не хочу я твоего борща! — резко ответил он. — Ты меня не слышишь?! Меня!
Он ударил кулаком по столу. Ложка подпрыгнула, борщ хлынул на скатерть. Валентина Никитична спокойно взяла тряпку и вытерла.
— Вот так всегда, — буркнул он, понурив голову. — Я к тебе как к родной, а ты всё свои обиды припоминаешь.
— Родная я тебе, пока деньги нужны, — тихо ответила она.
Его глаза блеснули злостью.
— Да мне не деньги нужны, а шанс! Один шанс всё исправить!
Она не стала спорить. Какой шанс? Исправить что? Слишком поздно уже. Ей виделось другое: как пятнадцать лет назад он, ещё долговязый, смеялся на огороде, подбрасывая яблоко в ладони; как обещал маме — её сестре — что «не подведёт».
— Ладно, — сказала она медленно, — приходи завтра. Посмотрим, что можно сделать.
— Завтра? — он ухмыльнулся. — Да ты тянешь время! У тебя же документы в ящике, я знаю!
Он подошёл близко, чересчур близко. Мокрая рука коснулась её плеча. Отвратительное ощущение — липкость и запах дешёвого одеколона.
— Оставь, — тихо сказала.
Он отступил, выдохнул:
— Знаешь что, тётя… Ты просто не хочешь понять. Я ведь из-за тебя всему конец положу, клянусь.
— Валера, — строго произнесла она. — Не произноси пустых клятв.
Они замолчали. За окном морось стала гуще, словно небо смыло границы мира.
Вечером она нашла под окном чёрный след ботинка — грязи намесил, когда курил у двери. Дрожь пошла по телу, но не от страха, а от какой-то горькой жалости: к нему, к себе, ко всему прошлому.
Телефон лежал на подоконнике — экран погас, батарейка села. На кухне стучала вода: протек кран. Она подставила миску, села напротив и уставилась на капли.
Дача всплыла в памяти сразу — зелёная, влажная от росы трава, яблони, запах перекопанной земли. Там всё было тихо. И муж, покойный Николай, ходил неторопливо, ругаясь на сорняки. "Вот бы нас теперь с ним туда", — подумала она.
На следующий день Валера вернулся. Без звонка, без приветствия. Сразу на кухню.
— Ну чего? Передумала?
Она, как и вчера, сидела у окна. На плите подгорели котлеты, запах шёл едкий.
— Нет, Валер. Я звонила нотариусу. Без твоего паспорта ничего не сделать.
— Да я принёс! — выкрикнул он и вытянул измятый документ. — Вот!
— Всё равно я не подпишу.
Он застыл.
— Что?
— Не подпишу, — повторила.
Долгая пауза. Тиканье настенных часов будто громом било. Он сел на табурет, провёл рукой по лицу.
— Понятно, — наконец сказал. — Значит, ты меня похоронила.
Она только вздохнула.
— Никого я не хороню. Просто больше не хочу врать — тебе, себе.
Он вдруг заговорил быстро, сбиваясь:
— Да ты же знаешь, они меня загонят в угол! У меня нет никого! Только ты и осталась! Разве ты не помнишь, как я тебе помогал, когда дядя Коля умер?
— Помню, — спокойно ответила. — Принёс веник и сказал: "Хоть что-то, от сердца". Помню.
Он вскочил опять. Ходил кругами, кашлял, хватался за голову.
— Ну ладно, я сам справлюсь. Без тебя. Раз уж ты у нас такая правильная, — проговорил наконец. — Будь здорова. Новый год встретишь с котлетами и хлоркой.
Он ушёл, грохнув дверью.
Вечерний воздух был тяжёлым. Морось не прекращалась. Валентина Никитична вышла во двор — проверить замок на калитке. Пальцы немели. За оградой — только мокрый асфальт и редкие фары.
Возвращаясь, услышала тихий звук за дверью — вроде бы шаги. Замешкалась. Словно кто-то стоял в подъезде и ждал.
Она прижала сумку к груди, повернула ключ — заело. Попробовала снова — заклинило.
Из-за угла лестничной площадки донёсся знакомый кашель. Тот самый, сырой, утренний.
— Валера? — позвала она.
Ответа не было. Только шаг — тяжёлый, медленный.
Сердце дернулось.
— Это ты? — сказала громче.
Шаги смолкли. Потом — резко, в один рывок — ручку дёрнули снаружи.
— Валера! — почти вскрикнула она. — Что ты творишь?!
Голос за дверью тихо сказал:
— Ты сама заставила, тётя…
Щёлкнул замок.
Развязка истории уже доступна для членов Клуба Читателей Дзен ЗДЕСЬ