Зимой лес звучит иначе. Летом он шумит, весной — журчит, а зимой он звенит. Этот звон стоит в ушах, тонкий, как натянутая до предела струна. Лопнет — и перережет горло.
Я возвращался из Сосновки пешком. Глупость, конечно. Но «Газель» сдохла на трассе, а ночевать у чужих я не привык. Я местный, каждую просеку знаю. За спиной в чехле давила плечи моя кормилица — тульская гармонь. Отыграл юбилей у председателя, душу отвел, денег заработал, и теперь шагал бодро, подскрипывая валенками в такт мыслям.
Луна висела полная, белая, как глаз вареной рыбы. Тени от елей ложились на сугробы синими шпалами. Мороз давил под двадцатку, но мне было жарко от ходьбы.
Где-то на полпути, у Волчьего Яра — проклятого места, где и волки-то не воют, — я услышал музыку.
Сначала подумал — ветер в макушках сосен гудит. Но нет. Звук был ритмичный, дробный, с присвистом. Играли на гармони, да так лихо, что у меня пальцы сами дернулись подыграть.
Только мелодия была... неправильная. Вроде наша, «Барыня», но сыгранная задом наперед. Будто меха рвали не на вдох, а на разрыв аорты.
Любопытство — главный враг музыканта. Кто в глухом лесу, в три часа ночи, гулянку устроил?
Я свернул с просеки. Снег здесь был истоптан свежими следами, но странными — будто копытами месили. Пахло не хвоей, а сладкой гнилью и перегаром.
Я вышел на поляну и остолбенел.
Посреди леса стояли столы, грубо сколоченные из свежих, сочащихся смолой досок. На столах — «богатство»: куски льда, нарезанные ломтями как хлеб, еловые шишки в мисках и четверти с мутной, черной жидкостью.
А вокруг столов шла пляска.
Мужики — человек двадцать, все в тулупах нараспашку, морды красные, шапки на затылках. Здоровенные, как медведи. Только пар от них не шел. Они дышали пустотой.
А женщины...
Я прижался к шершавой коре сосны, чувствуя, как сердце проваливается в пятки.
Женщины были в белых подвенечных платьях. Легких, летних, кружевных. Ткань стояла колом, промерзшая до звона. Лица у невест были белее снега, губы — синие, глаза подернуты мутной ледяной пленкой.
Это были мертвые.
Я узнал Таньку, что утонула прошлым летом. Узнал Верку с соседнего хутора, что повесилась два года назад.
Они не плясали сами. Их кружили кавалеры. Мужики грубо хватали ледяных кукол за талии, подбрасывали, переставляли. Девушки двигались рывками, с сухим треском промерзших суставов.
— Горько! — рявкнул бородатый верзила, похожий на лесоруба. Голос — как удар обухом по бревну.
Он впился в синие губы Таньки поцелуем, высасывая из неё остатки могильного холода.
Я попятился. «Бесовская свадьба». Бабка рассказывала: нечисть берет в жены «заложных» покойниц, чтобы напитаться энергией смерти. Им нужен холод, чтобы чувствовать себя живыми.
ХРУСТЬ.
Под моим валенком лопнула сухая ветка. Звук в морозном воздухе прозвучал как выстрел.
Музыка оборвалась. Гармонист — горбатый мужичок на пне — резко обернулся. Его шея хрустнула, повернувшись на 180 градусов. Лица у него не было. Гладкая кожа.
— Гость! — проревел Бородач. — Живой! С горячей кровью!
Двадцать пар глаз уставились на меня. В них плясали угольки ада.
Меня окружили мгновенно. От них несло сырой землей.
— Музыкант! — Бородач ткнул кривым пальцем в мой чехол. — Наш-то сдох. Пальцы стер.
Он пнул пень, и горбатый гармонист рассыпался трухой.
— Играй, — приказал демон. — Живая музыка нужна. Мертвая не греет. Дашь жару — уйдешь живым. Сфальшивишь — сожрем вместе с гармонью.
Бежать было некуда. Я достал инструмент. Руки дрожали.
— Выпей для сугреву, — Бородач сунул мне стакан с черной жижей.
— На работе не пью, — буркнул я. — Примета плохая.
Я набросил ремни. Пальцы коснулись кнопок. Я понимал: если буду играть в их ритме — замерзну здесь насмерть. Или они меня загоняют.
Они хотели веселья? Они хотели буйства?
У русской пляски есть один закон: если темп взят, его нельзя сбрасывать. Инерция.
— Поехали! — крикнул я, стараясь, чтобы голос не дрожал.
Меха вздохнули. Я ударил «Барыню».
Мужики заухали, схватили своих ледяных невест и пошли кругом.
Топот стоял такой, что земля гудела.
Я играл и видел, как тяжело гнутся спины мертвых девушек. Они были промерзшими. Хрупкими. Лед твердый, но он не любит резких рывков.
Я начал ускорять темп.
Сначала чуть-чуть. Потом еще.
Черти приняли вызов. Азарт — их слабость. Они начали крутиться волчком, стараясь перещеголять друг друга.
— Шире круг! — заорал я. — Жги, ребята! Эх, хвостатые!
Я перешел на галоп. Мои пальцы, разогретые адреналином, летали по кнопкам. Центробежная сила росла.
Я видел, как «невесты» начинают отрываться от земли. Они летели по кругу, удерживаемые только железными хватками своих кавалеров.
Скорость стала критической.
— Давай! Давай! — ревел Бородач, раскручивая Таньку.
ТРЕСЬ!
Звук был страшный. У одной из невест, которую крутил рыжий бес, просто оторвалась рука. Отлетела в сугроб, звеня как фарфор.
Бес зарычал, но остановиться не мог — ритм держал его в капкане.
ХРУСТЬ! БАМ!
У Таньки голова мотнулась так резко, что шея не выдержала. Голова запрокинулась под неестественным углом, держась на лоскуте кожи.
— Стой! — заорал Бородач, пытаясь затормозить.
Но физику не обманешь. Разогнанные тела по инерции продолжали движение.
Невесты начали рассыпаться. От резкого торможения и перегрузок отлетали кисти рук, ломались ледяные подолы, трескались тела.
Поляна превратилась в мясорубку, где вместо мяса был лед.
Я резко сжал меха, оборвав музыку на визгливом аккорде.
Тишина.
На снегу лежали груды ледяных обломков и тряпья. Свадьба была уничтожена. «Товар» испорчен.
Черти стояли, тяжело дыша дымом. В их руках остались только куски.
Бородач медленно повернулся ко мне. Его лицо пошло трещинами лавы.
— Ты... — прошипел он. — Ты сломал их...
Сейчас меня убьют. Сейчас.
Я набрал в грудь воздуха и заорал, как орет пьяный прораб на стройке:
— Я сломал?! Я играл, как просили! Это ты, косолапый, бабу удержать не можешь! Руки-то дырявые! Кто так девку крутит?! Ты ж её об сосну приложил, дурень!
Наглость — второе счастье.
Бородач опешил. Он посмотрел на свои руки, потом на Рыжего, который стоял рядом.
— Это он толкнул! — взвизгнул Рыжий, показывая на Бородача. — Я видел! Он меня подсек!
Свадьба без драки — не свадьба. Им нужно было выплеснуть злость. И я дал им повод.
— Ах ты, паскуда! — взревел Бородач и бросился на Рыжего.
Началась свалка. Дикая, звериная куча-мала. Они рвали друг друга, забыв про музыканта. Клубок из тел, шерсти и мата катался по поляне, ломая столы.
Я не стал ждать развязки. Я рванул в лес. Я бежал так, что легкие горели огнем. Я не чувствовал веса гармони, не чувствовал холода.
Остановился только у первых домов деревни. Упал в сугроб и лежал минут десять, глядя на звезды. Руки тряслись так, что я не мог расстегнуть воротник.
Гармонь я ту не бросил. Она мне жизнь спасла. Но в церкви я её освятил, батюшка долго косился, но водой побрызгал.
На ту поляну я больше не ходок.
Но говорят, весной там нашли целую просеку поваленных деревьев, будто ураган прошел. И клочки белых платьев на ветках висели.
С тех пор я только одно правило соблюдаю строго: если просят сыграть «побыстрее» — отказываюсь. Тише едешь — дольше живешь. И пальцы целее будут.
Все персонажи и события вымышлены, совпадения случайны.
Так же вы можете подписаться на мой Рутуб канал: https://rutube.ru/u/dmitryray/
Или поддержать меня на Бусти: https://boosty.to/dmitry_ray
#страшныеистории #мистика #деревенскиебайки #хоррор #реальнаямистика