Утро встретило Артёма промозглым ветром и запахом гнилого лука. Адрес привел его не в стеклянный бизнес-центр, а в промзону за окружной дорогой. Огромные ангары, фуры, грязь, мат грузчиков и стаи бродячих собак.
— Ты от Верки? — перегородил ему дорогу шкаф размером с медведя. Дядя Паша. Лицо у него было такое, словно он кирпичи на завтрак ел.
— Ну я, — Артём поправил модную прическу. — Мне сказали, тут работа есть. Офис где?
Дядя Паша загоготал. Звук был похож на камнепад.
— Офис, говоришь? Вон твой офис! — он ткнул пальцем в открытые ворота ангара, откуда несло сыростью и овощной гнилью. — Раздевалка там. Получай робу, перчатки — и вперед.
— Какую робу? — опешил Артём. — Я думал...
— Индюк тоже думал, да в суп попал. Твоя задача — перебирать лук. Фура пришла, половина гнилья. Надо отсортировать. Норма — три паллета в день. Оплата сдельная. Сделаешь норму — получишь свои бабки. Не сделаешь — гуляй, Вася.
Паша сунул ему в руки вонючий, засаленный комбинезон и строительные перчатки.
— Переодевайся. Время пошло.
Артём хотел развернуться и уйти. Гордость вопила: «Беги! Это для гастарбайтеров! Ты выше этого!». Но перед глазами стояли кроссовки. Лимитка. Мечта. И мамины слова про «неудачницу». Если он сейчас уйдет, он проиграл.
Он сцепил зубы и пошел в раздевалку.
Первый час был адом. Второй — преисподней.
Лук был скользкий, вонючий, покрытый плесенью. Запах въедался в кожу, в волосы, в ноздри. Артём стоял у конвейера, перебирая бесконечный поток овощей. Спина заныла через тридцать минут. Ноги гудели. Руки в перчатках мокли от гнилостного сока.
Вокруг работали мужики. Суровые, молчаливые. Они смотрели на «белоручку» с усмешкой, но не трогали.
— Эй, пацан, шевелись! — орал бригадир. — Линия стоит!
К обеду Артём не чувствовал рук. Он сидел на ящике, жевал сухой бутерброд, который дала мама, и смотрел на свои ладони. Мозоль на большом пальце лопнула.
«Зачем мне это? — думал он. — Я сдохну тут».
Но вечером дядя Паша, проходя мимо, бросил:
— Слабак. Мамке привет передавай, скажи, не вытянул сынок.
Артёма передернуло. Скулы свело.
— Я завтра приду, — буркнул он.
Две недели превратились в бесконечный день сурка.
Подъем в шесть. Автобус. Промзона. Вонь. Гниль. Тяжелые мешки. Боль в пояснице такая, что выть хотелось.
Он приходил домой чернее ночи. Падал в ванной, пытаясь отмыть этот въедливый запах лука, который, казалось, стал его частью.
Вера молчала. Она ставила перед ним тарелку с ужином — мясо, гарнир, салат. Сытно, много.
— Как дела? — не спрашивала. Знала.
— Спасибо, — только и мог выдавить Артём, проглатывая еду не жуя.
Он больше не сидел в телефоне. У него не было сил. Он падал в кровать и вырубался.
Его мир сузился до размеров паллета с луком. Он начал понимать цену каждой копейки.
Однажды он услышал, как один из грузчиков говорит по телефону: «Да, доча, купил тебе куклу. Красивую. Папа заработал».
Артём посмотрел на свои руки. Они были в ссадинах, грязь забилась под ногти так, что не вычистить.
«Цена пота и крови», — всплыла фраза из какого-то фильма. Теперь он знал, что это значит.
День расплаты. Или зарплаты.
Артём стоял перед дядей Пашей. Тот пересчитал купюры.
— Держи, боец. Честно заработал. Не ожидал, думал, сбежишь на второй день. Уважаю.
Он протянул конверт. Пухлый, тяжелый.
Там лежала сумма, равная стоимости тех самых кроссовок. Плюс небольшая премия «за вредность».
Артём взял деньги. Они пахли не типографской краской, а потом, луком и усталостью.
— Спасибо, дядь Паш.
Он вышел за ворота. Солнце светило, но воздух казался ему теперь другим. Вкусным. Без гнили.
Он поехал в торговый центр. В тот самый бутик.
Зашел внутрь. Вокруг блеск, зеркала, ароматы дорогого парфюма. Продавцы-консультанты, вылизанные, как манекены.
Артём подошел к полке. Вот они. Лимитка.
Он взял кроссовок в руки. Легкий. Тряпичный. Подошва из пены.
Он смотрел на него и пытался вызвать в себе тот восторг, что был две недели назад.
Но восторга не было.
Вместо «крутизны» он видел две недели ада. Он видел тонны перелопаченного гнилого лука. Он чувствовал боль в спине.
«Вот это? — думал он. — Вот этот кусок резины и ткани стоит того, чтобы умирать на складе четырнадцать дней? Стоит моей спины? Стоит того унижения?»
Он посмотрел на ценник. Цифры больше не были абстрактными. Теперь каждая тысяча имела вес. Вес мешка с картошкой.
— Молодой человек, будете мерить? — подскочил консультант.
Артём посмотрел на него. На его чистые, холеные руки.
— Нет, — сказал он. — Они того не стоят.
Он поставил кроссовок на полку. Развернулся и вышел.
Внутри было странное чувство. Пустота? Нет. Облегчение. Словно он сбросил мешок с плеч.
Он спустился на первый этаж, в супермаркет.
Долго выбирал торт. Взял «Киевский», самый дорогой и вкусный. Потом зашел в цветочный. Купил букет хризантем — они стоят долго и пахнут осенью.
Домой он пришел тихий. Вера сидела на кухне, сводила дебет с кредитом в ноутбуке. Она выглядела уставшей. Под глазами тени, на ногах — старые растоптанные тапочки.
Артём положил торт и цветы на стол.
Рядом положил конверт с деньгами. Почти вся сумма была цела.
— Мам, — сказал он. Голос был хриплым, ломающимся, но в нем появились мужские нотки.
Вера подняла глаза. Увидела цветы. Увидела деньги.
— Купил? — тихо спросила она.
— Нет, — Артём сел напротив. — Я передумал.
— Почему? Не было размера?
— Были. Просто... — он помялся, подбирая слова. — Они — ерунда, мам. Кусок тряпки. Не стоят они того, чтобы так горбатиться. Я там посчитал... Это ж сколько фур надо разгрузить ради понтов? Бред.
Он пододвинул конверт к ней.
— Возьми. Купи себе сапоги. Нормальные, кожаные. А то у тебя те, осенние, уже протекают, я видел. Ты их клеила.
Вера замерла. В горле встал ком. Она смотрела на сына и не узнавала его. Исчез тот капризный мальчишка, требующий «дай». Перед ней сидел парень с мозолистыми руками и взглядом человека, который узнал цену деньгам.
— Артём... — голос дрогнул. — Это твои деньги. Ты их заработал. Потом и кровью, как говорится.
— Вот именно, — кивнул он. — Мои. И я решаю, как их тратить. Я не хочу кроссовки. Я хочу, чтобы у тебя ноги не мерзли. А себе я еще заработаю. Дядя Паша сказал, летом можно на полный день выйти. Там платят нормально.
Он встал, подошел к чайнику.
— Чай будешь? С тортом?
Вера смотрела на него сквозь пелену слез, которые предательски навернулись на глаза. Но она быстро сморгнула их.
— Буду, сынок. Наливай.
Урок был усвоен. И оценка за этот урок была — «отлично».