Белый «Лексус» въехал в деревню Щукино, поднимая столб пыли. Июльское солнце нещадно палило, и даже тополя вдоль дороги стояли неподвижно, словно застыли в ожидании чего-то важного.
— Мам, а это здесь? — девятилетняя Маша прильнула к окну. — Совсем не похоже на нашу Москву.
— Здесь, доченька, — Наталья Сергеевна притормозила у старого колодца. — Вот тут я и выросла.
— А почему дома такие... маленькие?
— Раньше все так жили. Да и сейчас многие живут.
Наталья вышла из машины, поправила светлые льняные брюки и сняла солнцезащитные очки. Сердце билось как-то тревожно, хотя она и не понимала почему. Тридцать лет назад она уехала отсюда с одной сумкой и твёрдым намерением никогда не возвращаться.
— Ой, девки, глядите! — раздалось справа. — Это ж вроде Наташка Громова!
У калитки соседнего дома стояли три женщины. Наталья узнала их сразу: Зинка Петрова, Лидка Сомова и Валька Круглова. Когда-то они вместе ходили в школу.
— Здравствуйте, — Наталья улыбнулась и подошла ближе.
— Ты чё, на иномарке-то? — Зинка вытерла руки о застиранный фартук. — Небось мужа машина?
— Моя, — спокойно ответила Наталья.
— Да ладно! — Лидка хмыкнула. — Помню я, как ты в девяносто третьем уезжала. В обносках таких, что я своим курам лучше стелила.
— «Снова в обносках Громова ходит», — подхватила Валька. — Помните, как мы смеялись? А она всё губу дула, важная такая.
— Я не дулась, — Наталья почувствовала, как к щекам приливает жар. — Просто мне нечего было носить.
— Ага, а отец твой пил, как сапожник, — Зинка покачала головой. — Мы тебя не осуждаем. Но ты всегда нос задирала, будто мы тебе не ровня.
— Я никогда...
— Мама! — Маша выбежала из машины. — Можно я к той девочке подойду?
Во дворе Петровых качалась на старой шине маленькая девочка лет шести.
— Это моя внучка Кристина, — гордо сказала Зинка. — Дочка в город уехала, работает там, а внучку нам оставила. Мы растим.
— Можно, доченька, — кивнула Наталья.
Маша убежала, а женщины продолжили разглядывать Наталью.
— Так чего приехала-то? — спросила Лидка. — Небось отцовский дом продать хочешь?
— Нет, — Наталья покачала головой. — Просто... давно не была. Захотелось показать дочке, где я выросла.
— Выросла, — передразнила Валька. — В обносках выросла. А теперь вон какая важная. На «Лексусе» приехала.
— Валь, ну хватит уже про обноски-то, — одёрнула её Зинка. — Может, человек и правда соскучился.
— Соскучился, как же, — Лидка скривилась. — Тридцать лет не была, а тут вдруг соскучилась. Наташ, ты давай честно скажи: зачем приехала?
Наталья вздохнула. Она и сама не очень понимала, зачем. Просто однажды утром проснулась с мыслью, что надо вернуться. Что-то недосказанное осталось здесь, в Щукино.
— Я хотела попросить прощения, — тихо сказала она.
— Чего? — Зинка даже рот приоткрыла.
— Прощения. Я действительно была... высокомерной. Мне казалось, что я лучше всех, что заслуживаю большего. А вы просто жили своей жизнью, и я не имела права вас презирать.
— Так ты нас презирала? — Валька нахмурилась.
— Нет, я... — Наталья растерялась. — То есть да. Наверное. Мне казалось, что если я не буду похожей на вас, то выберусь отсюда. Что если я буду держаться отдельно, то стану другой.
— И стала? — спросила Лидка.
— Не знаю, — честно призналась Наталья. — Я уехала в Москву. Работала продавцом, потом училась вечерами. Познакомилась с мужем, он юрист. Мы живём хорошо. У меня есть дочь, квартира, машина. Но иногда мне снится эта деревня. И вы. И как мы сидели у колодца летними вечерами.
— Сидели, — согласилась Зинка. — Только ты сидела всегда чуть в стороне.
— Потому что боялась, — неожиданно для себя призналась Наталья. — Боялась, что если сближусь с вами, то никогда не уеду. Что привыкну, смирюсь и останусь здесь навсегда.
Женщины молчали. Где-то вдали мычала корова, хлопала калитка.
— А мы-то думали, ты нас за деревенщин держишь, — наконец сказала Лидка. — За дур необразованных.
— Нет, — покачала головой Наталья. — Я сама была необразованной дурой. Я думала, что главное — это уехать. А оказалось, что главное — это остаться человеком.
— Философ выискался, — хмыкнула Валька, но в голосе уже не было прежней злости.
— Валь, а помнишь, как мы Наташку провожали? — вдруг спросила Зинка. — На автобус-то?
— Помню. Стояла такая гордая, будто в Америку уезжала, а не в грязную Москву.
— Я тогда плакала, — сказала Наталья. — Просто внутри. Очень боялась, что не справлюсь.
— И как, справилась? — Лидка присела на лавочку у забора.
— По-разному. Первые годы было очень тяжело. Снимала угол у злой бабки в Люблино. Работала по двенадцать часов. Ела макароны и хлеб. Но училась. Каждый вечер сидела над учебниками.
— А мы тут тоже макароны ели, — усмехнулась Валька. — Девяностые были те ещё времена.
— Были, — согласилась Наталья. — И знаете, что самое страшное? Я тогда думала, что вам здесь легче. Что в деревне хоть огород есть, корова. А в Москве ничего нет.
— Легче, — фыркнула Зинка. — Ага. Корова сдохла у нас в девяносто пятом. Купить новую не на что. Огород сажали, а продать урожай некому — все сами сажают. Легче...
— Я не знала, — тихо сказала Наталья. — Прости.
— Да ладно уж, — Зинка махнула рукой. — Прошло сколько лет. Мы выжили все. Вот живём.
— А ты всё-таки молодец, — неожиданно сказала Лидка. — Что выбралась. Чего уж там. Не у всех хватило духу.
— Духу у тебя, Лидк, хватало на другое, — хихикнула Валька. — На мужиков местных.
— Валька!
— Да ладно тебе. Мы ж все свои. Наташ, а у тебя муж какой? Богатый?
— Обеспеченный, — осторожно ответила Наталья. — Хороший человек. Верный.
— Вот и славно, — Зинка встала. — Наташ, пошли в дом. Я самогонку вчера перегнала, хорошая получилась. Посидим, поговорим нормально.
— Я за рулём...
— Да ладно, одну рюмочку можно. Или ты нас опять стесняешься?
Наталья посмотрела на женщин. Они стояли перед ней — в застиранных платьях, с натруженными руками, с лицами, которые рано обветрились и постарели. И вдруг она поняла, что не стесняется. Что эти женщины живут свою жизнь достойно, и их не за что презирать.
— Не стесняюсь, — улыбнулась она. — Пошли.
Они прошли во двор Петровых. Маша с Кристиной уже весело болтали на качелях.
— Мам, можно я ещё покачаюсь? — крикнула Маша.
— Можно, солнышко.
— Солнышко, — передразнила Валька. — Наверное, в гимназию какую-нибудь ходит?
— В обычную школу, — ответила Наталья. — С углублённым изучением английского.
— То-то, — кивнула Валька. — А наша Кристинка в сад ходит простой. Но ничё, вырастет, может, тоже в Москву уедет.
— Может, и не надо в Москву-то, — задумчиво сказала Зинка, наливая самогон в гранёные стаканы. — Может, лучше здесь жить, спокойно.
— Зин, ты о чём? — удивилась Лидка. — Сама же дочку в город отправила.
— Отправила. А она там мыкается, снимает комнатку за тридцать тысяч. Работает в магазине за копейки. Внучку нам отдала, потому что присматривать некому и не на что. Вот и думаю: а может, лучше бы здесь осталась?
— Здесь что, работа есть? — спросила Лидка.
— Нет. Но и там её нет, по сути.
Наталья слушала их разговор и чувствовала странное облегчение. Оказывается, её отъезд тридцать лет назад был не предательством, не высокомерием, а просто... выбором. Одним из возможных путей.
— А вы жалеете, что остались? — спросила она.
Женщины переглянулись.
— Не-а, — первой ответила Валька. — Я тут родилась, тут и помру. Мне город не нужен. Суета одна.
— А я иногда жалею, — призналась Лидка. — Особенно зимой, когда печку топить надо, а дров мало. Или когда заболею, а до района сорок километров, и автобус раз в день. Вот тогда думаю: эх, была бы я в городе...
— А в городе свои проблемы, — возразила Наталья. — Пробки, очереди, вечная беготня. Соседей не знаешь. Живёшь как в аквариуме.
— Ну, на «Лексусе» в пробках, наверное, не так страшно, как на автобусе, — усмехнулась Валька.
— Валь, ты чего к машине-то прицепилась? — одёрнула её Зинка. — Человек заработал, купил. Или завидуешь?
— Да не завидую я, — отмахнулась Валька. — Просто обидно было всегда. Вот уехала Наташка, а мы тут остались. И казалось, что она лучше нас. Успешнее.
— А я не лучше, — тихо сказала Наталья. — Я просто другая. У меня своя жизнь, у вас — своя. И обе эти жизни имеют право быть.
— Философ, говорю же, — но Валька улыбнулась.
— Наташ, а давай честно, — Лидка наклонилась к ней. — Ты правда не презираешь нас? За то, что мы так живём?
Наталья посмотрела в её глаза — усталые, но добрые.
— Нет, Лидк. Не презираю. Раньше, может, и была дурой. А сейчас понимаю: вы молодцы. Вы сохранили деревню. Сохранили дома, огороды. Растите детей, внуков. Без вас эта земля бы умерла.
— Умирает она и так, — вздохнула Зинка. — Молодёжь вся разъехалась. Скоро одни старики останутся.
— А дом отцовский ты правда продавать не будешь? — спросила Валька.
— Нет. Я хочу его отремонтировать. Пусть стоит. Может, летом приезжать будем с Машей.
— Правда? — Зинка оживилась. — Вот это хорошо! А мы тебе поможем. Огород посадим, грядки сделаем.
— Я сама посажу, — улыбнулась Наталья. — Руки ещё помнят, как это делается.
— А в обносках-то больше не ходишь? — вдруг спросила Валька, и все рассмеялись.
— Нет, Валь. Теперь я одеваюсь прилично. Но знаешь, иногда вспоминаю ту старую куртку, в которой уезжала. Отец её на помойке нашёл когда-то. А я носила и думала — хоть что-то не от соседей.
— Да уж, времена были, — покачала головой Лидка. — Но мы их пережили.
— Пережили, — согласилась Наталья.
Они сидели ещё долго, вспоминая школу, учителей, первые дискотеки в сельском клубе. Маша с Кристиной носились по двору, и их смех разносился над притихшей деревней.
— Мам, а можно мы завтра приедем? — спросила Маша, когда они садились в машину.
— Приедем, доченька. Обязательно приедем.
— Наташ, ты и правда приезжай, — Зинка обняла её на прощание. — Мы тут заждались. Своих-то почти не осталось.
— Приеду. Честное слово.
«Лексус» тронулся с места, и Наталья помахала женщинам в зеркало заднего вида. Они стояли у калитки — три судьбы, три жизни, которые она когда-то считала неправильными.
— Мам, а почему ты плачешь? — спросила Маша.
— Не плачу, солнышко. Просто... пыль в глаза попала.
Но Маша была умной девочкой и не поверила. Она взяла маму за руку и тихо сказала:
— Мне здесь понравилось. Давай правда летом приедем?
— Обязательно приедем, — пообещала Наталья.
И впервые за тридцать лет она не чувствовала себя чужой в родной деревне.