Прошло пять лет. Пять, блин, лет. Иногда Егору казалось, что он всё ещё стоит на той площади, а звонок от бывшей — дело пятиминутной давности. Но потом он смотрел на спящую рядом Наташу, на её рассыпанные по подушке волосы, на кольцо на её пальце, и мир вставал на свои, уже прочные, места. Они поженились через год после того самого предложения. Купили квартиру. Вернее, вложились в неё — взяли ипотеку, конечно, куда в наше время без неё. Квартира была в новостройке, на окраине, но своя, просторная, с видом на парк. Их маленькая крепость.
А потом родился Миша. И вот тогда всё и началось. Нет, с Наташей всё было по-прежнему хорошо, даже лучше. Но появилась Светлана Петровна. Мать Егора.
Они с отцом Егора развелись лет двадцать назад, и с тех пор Светлана Петровна жила одна в старой «хрущёвке» в центре. Жила, копила обиды на мир, на бывшего мужа, на подруг, которые «разъехались по коттеджам», и, как выяснилось, на невестку. Особенно после рождения внука.
— Егорушка, ты только послушай, — голос матери в трубке звучал как сигнал воздушной тревоги. — Она же ребёнка на улицу в такую погоду вывела! Минус два! У него же ушки отмёрзнут! У всех дети как дети, а твоя… ненормальная какая-то!
Егор, уткнувшись лбом в холодное стекло балконной двери, молчал. На кухне Наташа, явно слышавшая этот разговор, с силой гремела кастрюлями. Он понимал её: она — детский врач-педиатр. Она знала про детские ушки больше, чем Светлана Петровна за всю её жизнь. Но попробуй объясни это матери.
— Мам, она врач, — устало произнёс он. — Она лучше знает.
— Врач! — фыркнула в трубку Светлана Петровна. — Эти ваши врачи только и умеют, что деньги с людей драть. А материнское сердце — оно подсказывает! Оно не обманет! Ты передай ей, пусть внука моёго не морозит!
Разговор закончился, как обычно, тяжёлым молчанием и щелчком. Егор обернулся. Наташа стояла в дверях кухни, скрестив руки. На лице — смесь ярости и глубочайшей усталости.
— И что передать? — спросила она ледяным тоном.
— Нать, ну не заводись ты. Ты же знаешь, она просто…
— Просто что? Просто считает меня дурой, которая не может ребёнка одеть? Просто каждую неделю находит новый повод для истерики? Егор, я больше не могу. Я с работы прихожу — у меня тридцать больных детей в день. Я домой прихожу — у меня тут ещё одна, взрослая, но с уровнем развития того же трёхлетки. Хватит!
Егор подошёл, попытался обнять её. Она отстранилась.
— Нет. Не надо. Ты каждый раз пытаешься заткнуть дыры в этой плотине, но она уже вся в трещинах. Она не хочет, чтобы мы жили хорошо. Она хочет, чтобы мы жили так, как она считает нужным. А иначе — скандал, слёзы, «ой, все меня бросили, одна я бедная-несчастная».
Это было похоже на правду. И это было страшно. Потому что Светлана Петровна действительно была одна. И чувство вины, это липкое, противное чувство, начинало душить Егора каждый раз, когда он пытался поставить маму на место. Она его вырастила, подняла одна после ухода отца, выучила. А теперь он, такой неблагодарный, живёт в красивой квартире с какой-то… Наташей. Так, видимо, рассуждала она.
Конфликт достиг первой кульминации через месяц. Повод был, на первый взгляд, ничтожный.
Светлана Петровна приехала в гости без предупреждения. В руках — гигантский пакет с игрушками, явно купленными на последние деньги пенсии. И… ключ. Обычный ключ.
— Вот, — сказала она, торжественно положив ключ на тумбу в прихожей. — Чтобы мне по десять раз не звонить, когда к внуку еду. А то вы, небось, спите в выходной до обеда, а я на улице мёрзну.
Наташа, кормившая Мишу завтраком, застыла с ложкой в воздухе. Егор почувствовал, как по спине пробежали мурашки.
— Мама, — начал он тихо, — мы не договаривались о ключе. Так нельзя.
— Что значит нельзя? — брови Светланы Петровны поползли вверх. — Я что, чужая? Я — мать! Я — бабушка! Это мой дом тоже!
— Это НАШ дом, — чётко, по слогам, произнесла Наташа, не отрывая взгляда от тарелки с кашей. — Наш с Егором. И Мишин. Ключи — только у нас.
— А я, значит, посторонняя? — голос матери зазвенел. — Так, что ли? Приехала… Я тебе, Егор, всю жизнь отдала, квартиру свою старую продала, чтобы ты институт закончил, а теперь я «посторонняя» в жизни собственного сына? Из-за тебя! — она резко ткнула пальцем в сторону Наташи.
Тут встал Егор. Физически встал, заслонив собой жену и сына.
— Мама, прекрати. Сейчас же прекрати. Ключ забери. Приезжать — только предупредив. Это правила.
— Какие ещё правила?! — завизжала Светлана Петровна. Её лицо исказилось обидой и гневом. — Я для тебя правила устанавливала, когда ты сопливым пацаном был? Нет! А теперь она тут правила устанавливает! Да я её…
Она сделала шаг вперёд. Егор схватил её за руку. Несильно, но твёрдо.
— Всё. Поезжайте домой. Сейчас. Пока я говорю нормально.
В её глазах что-то надломилось. Обида сменилась ледяным, страшным презрением.
— Так. Поняла. Выгнал родную мать. Ради этой… Выгнал. Ну ладно. Запомни, Егор. Ты пожалеешь.
Она схватила свой пакет с игрушками (ключ так и остался лежать на тумбе, Егор потом выбросил его в мусоропровод) и выбежала, хлопнув дверью так, что с полки свалилась фарфоровая кошка — подарок Наташиной бабушки.
Тишина в квартире повисла густая, как холодец. Потом Миша тихо заплакал. Наташа молча взяла его на руки, прижала к себе и ушла в детскую, даже не взглянув на мужа.
Егор опустился на стул. В висках стучало. Он чувствовал себя последним ублюдком. Он только что выгнал собственную мать. Но если бы он этого не сделал… Он посмотрел в сторону прихожей, где на полу валялись осколки кошки. Если бы он этого не сделал, следующей могла бы стать Наташа. Или что-то ещё хуже.
Он не знал тогда, что слова матери — «ты пожалеешь» — были не просто эмоциональной вспышкой. Это была декларация войны. И война эта велась не на жизнь, а на смерть. А главным полем битвы должна была стать… та самая старая «хрущёвка» в центре. Квартира Светланы Петровны.
Потому что через неделю после скандала раздался звонок от тёти Гали, маминой сестры. Голос был деловито-сочувствующим, таким, каким говорят о тяжёлой болезни.
— Егор, ты присядь. У нас тут неприятные новости. Светлана… она документы оформила. Завещание. Всю свою квартиру она переписывает на… ну, на того парня. На Андрея.
У Егора похолодело внутри. Андрей. Сын той самой женщины, с которой ушёл его отец двадцать лет назад. Его сводный брат, которого он видел раза три в жизни и который, по слухам, успел погореть на нескольких мошеннических схемах и сейчас сидел без работы. На этого Андрея.
— Завещание? — переспросил он тупо. — Но почему?..
— А ты сам подумай, — вздохнула тётя Галя. — Она говорит: «Мой родной сын меня на порог не пускает, а Андрюша звонит, интересуется». Видишь, как бывает. Обиделась она на тебя, Егорушка, смертельно. Говорит, раз я вам не нужна живая, так хоть после смерти квартиру мою получит тот, кто меня ценит.
Это был мастерский удар ниже пояса. Чистой воды шантаж. Но шантаж, оформленный по всем законам. Светлана Петровна была в здравом уме и твёрдой памяти, имела право завещать своё имущество кому угодно. Даже бомжу с вокзала. Даже ненавистному Андрею.
Егор положил трубку и долго сидел в темноте, глядя в окно на огни парка. Он понимал мотив. Это была месть. Месть за неповиновение, за то, что он выбрал Наташу, за то, что посмел установить в своём доме свои правила. Лишить наследства — последнее, что она могла сделать, чтобы причинить боль. И она делала это с холодной, расчётливой жестокостью.
Он не сказал Наташе сразу. Оттягивал. Боялся её реакции. Боялся, что она скажет: «Я же говорила!» И она имела бы право это сказать.
Но тайное всегда становится явным. Через месяц Светлана Петровна сама всё выложила, устроив очередную сцену по телефону на повышенных тонах, которую Наташа не могла не услышать.
Когда Егор закончил разговор и вышел из спальни, он увидел жену. Она сидела на кухне, перед ней — чашка холодного чая. Лицо было странно спокойным.
— Так, — тихо сказала она. — Значит, так. Твоя мать, обидевшись на нас, решила оставить свою трёшку в центре города мошеннику Андрею. Тому самому, который, если верить слухам, последнюю квартиру проиграл в онлайн-покер. Правильно я понимаю?
— Нать…
— Молчи. Дай договорить. Я сейчас буду говорить очень цинично, но по-другому не могу. Эта квартира — не просто стены. Это твоё потенциальное наследство. Наши с тобой деньги. Деньги на образование Миши. Наша подушка безопасности. Мы тут в ипотеке по уши, ещё двадцать лет платить, а там — готовая квартира в центре. И она хочет всё это отдать какому-то… проходимцу. Из-за того, что мы не дали ей ключ.
Она подняла на него глаза. В них не было злости. Была усталость и холодная, рациональная ярость.
— Егор, это уже не семейный конфликт. Это экономическая диверсия против нашей семьи. И мы должны на это реагировать. Не как обиженные дети, а как взрослые люди. По закону.
— Что мы можем сделать? — развёл он руками. — Она в своём праве.
— Во-первых, мы можем попытаться оспорить завещание после… ну, ты понял. Доказать, что она была под влиянием, что этот Андрей её обманул. Но это долго, дорого и не факт, что выгорит. Во-вторых… — Наташа замолчала, глядя в окно.
— Что «во-вторых»?
— Во-вторых, мы можем купить у неё эту квартиру. Прямо сейчас. По рыночной цене. Оформить всё официально. И вывести её из-под удара. Чтобы она не могла ей распорядиться во вред себе и нам.
Егор остолбенел.
— Ты с ума сошла? Какая рыночная цена? У нас каждая копейка на счету! Ипотека, ребёнок! Да она ни за что не продаст! Она же делает это специально, чтобы нас дёргать!
— Не продаст нам — продаст ему, — холодно парировала Наташа. — За копейки. Или подарит. Или он её так «уговорит», что мы потом и не узнаем, как это вышло. Я читала про такие случаи. Стариков окружают, на них давят, оформляют дарственные… А потом выставляют на улицу. Ты хочешь, чтобы твою мать, как последнюю дуру, кинули на деньги и на жильё? Даже если она нас ненавидит, мы не можем этого допустить.
В её словах была чудовищная, железная логика. Логика врача, который видит гангрену и знает, что надо резать, чтобы спасти жизнь. Даже если пациент орёт и сопротивляется.
— И как ты это представляешь? Придём и скажем: «Продай нам квартиру, а то тебя кинут»? Она нас съест.
— Не мы, — поправила Наташа. — Ты. Ты должен с ней поговорить. Мужчина к мужчине… то есть, к женщине. Без меня. Объяснить риски. Предложить честную сделку. Мы возьмём ещё один кредит, купим её жильё. Она получит деньги, будет жить там же, но уже как наша арендаторша, за символическую плату. Или уедет в хороший пансионат. Или купит себе однокомнатную в новом районе. У неё будут деньги, и она не будет зависеть от нас. И от Андрея.
Это звучало безумно. Сложно, дорого, рискованно. И абсолютно правильно.
— Она никогда на это не пойдёт, — прошептал Егор.
— Тогда у неё есть все шансы закончить жизнь в нищете, когда Андрей выкинет её из её же квартиры, — безжалостно констатировала Наташа. — И виноваты в этом будем мы. Потому что мы видели угрозу и ничего не сделали. Ты хочешь этого?
Нет. Он не хотел. Он ненавидел эту ситуацию. Ненавидел мать за её манипуляции, ненавидел Андрея за его наглость, ненавидел себя за слабость. Но больше всего он ненавидел мысль, что Наташа, его спасение, его тихая гавань, оказалась втянута в эту вонючую грязь из-за него.
— Хорошо, — сказал он, чувствуя, как каменеет внутри. — Я поговорю.
Разговор был назначен на нейтральной территории — в тихой кофейне в центре. Светлана Петровна пришла в своём лучшем пальто, с гордо поднятой головой, как королева, согласившаяся на аудиенцию. Егор заказал ей капучино и кусок торта «Прага», который она любила.
— Ну, — начала она, не притрагиваясь к еде. — Что за срочность? Признаёшь, что был неправ? Прощения пришёл просить?
Егор глубоко вдохнул.
— Мама, я пришёл поговорить о серьёзном. О квартире.
Лицо матери мгновенно стало настороженным.
— Что о квартире? Моя квартира — моё дело.
— Мама, я знаю про завещание на Андрея.
Она даже не смутилась. Напротив, её глаза злорадно блеснули.
— А, тётя Галя проболталась. Ну да, знаешь. И что? Мне никто не указ. Хочу — тебе оставлю, хочу — коту дворовому. А хочу — хорошему, чуткому человеку, который не забывает старую женщину.
— Андрей — мошенник, — отрезал Егор. — Он тебя обведёт вокруг пальца, и ты останешься без всего.
— Ой, какая забота! — язвительно протянула она. — Раньше надо было думать. А теперь поздно. Решение принято.
— Я предлагаю тебе другую схему, — продолжил Егор, игнорируя её тон. — Мы с Наташей покупаем у тебя твою квартиру. По рыночной стоимости. Официально, через договор купли-продажи. Деньги — полностью твои. Ты можешь продолжать в ней жить, мы будем сдавать её тебе за чисто символическую плату. Или ты можешь купить себе что-то другое, а разницу положить в банк. Ты будешь финансово независима. И в безопасности.
Он ожидал крика, истерики, обвинений в жадности. Но Светлана Петровна вдруг стала очень тихой. Она отодвинула чашку и посмотрела на него долгим, изучающим взглядом.
— Это её идея, да? — тихо спросила она. — Твоей Натальи. Отобрать у матери последнее.
— Это не отобрать! Это защитить! — не выдержал Егор. — От тебя же самого! От твоей же глупой обиды!
— Моя обида не глупая! — вспыхнула она. — Меня выгнали! Из дома сына! Мне ключ не дали! Я что, должна радоваться?!
— Мама, ты ведёшь себя как ребёнок! Из-за ключа ты готова лишить себя крыши над головой и отдать всё аферисту!
— Не аферисту! Он мне как сын! — крикнула она, и в её голосе впервые прозвучала неуверенность. Словно она и сама в это не очень верила.
— Хорошо, — сказал Егор, понимая, что логика не работает. Он перешёл на последний, отчаянный аргумент. — Давай проверим. Позови его сюда. Прямо сейчас. Скажи, что хочешь оформить на него дарственную прямо завтра. Не завещание, а дарственную. Посмотри на его реакцию. Если он действительно «как сын», он откажется. Скажет: «Светлана Петровна, что вы, живите долго, вам это не нужно». Ну? Звони.
Она смотрела на него широко раскрытыми глазами. В них мелькал страх. Страх проверить. Страт узнать правду.
— Я… я не буду ему звонить. Это унизительно.
— Это не унизительно. Это разумно. Или ты боишься, что я прав?
Она молчала. Долго. Потом медленно поднялась.
— Я всё поняла. Ты не заботиться пришёл. Ты с её подачи пришёл квартиру у старой матери выкупить подешевле. Чтобы я потом у вас же в арендаторах сидела. Нет, сынок. Не дождётесь. Квартира моя будет там, где я скажу. А вы… живите как знаете. Больше ко мне не приходи. И не звони.
Она развернулась и пошла прочь, гордая и несломленная в своих глазах. И такой безнадёжно одинокой, что у Егора сжалось сердце. Он проиграл этот раунд. С треском.
Он вернулся домой и всё рассказал Наташе. Она слушала молча, кивая.
— Я так и думала. Гордыня сильнее инстинкта самосохранения. Что ж… Значит, план «Б».
— Какой ещё план «Б»? — устало спросил Егор.
— Мы ничего не можем сделать с её решением. Но мы можем сделать кое-что с Андреем, — сказала Наташа, и в её глазах зажёгся холодный, почти детективный огонёк. — Если он мошенник, у него наверняка есть хвосты. Судимости, долги, невыполненные обязательства. Мы можем… присмотреться к нему. Узнать, чем он дышит. И, возможно, найти рычаги, чтобы он сам отказался от этой авантюры.
Егор смотрел на жену, эту милую, пушистую, казалось бы, Наташу, и не узнавал её. Перед ним был стратег, полководец, защищающий свою семью. И ему стало одновременно страшно и спокойно. Страшно от того, во что они погружались. Спокойно — потому что он был не один.
— Хорошо, — сказал он. — Давай узнаем.
Так началась их тихая, подпольная война. Война за будущее. За квартиру, которая стала не просто квадратными метрами, а символом всего: власти, обиды, манипуляций и надежды на справедливость. Они не знали тогда, что очень скоро эта война выйдет из тени. И первым же выстрелом в неё станет… визит самого Андрея.
Андрей пришёл через две недели. Без звонка, конечно. Дверь в их ипотечную крепость открыл Егор, и на пороге увидел улыбающегося парня лет тридцати пяти, с щегольской бородкой, в дорогой, но слегка потрёпанной куртке. В руках — бутылка не самого дешёвого коньяка.
— Братан! — раскатисто произнёс Андрей, пытаясь обнять Егора. — Давно не виделись! Решил зайти, познакомиться с семьёй. Можно?
Егор, ошеломлённый наглостью, молча отступил, впуская его. Из гостиной вышла Наташа с Мишой на руках. Её лицо стало каменным.
— О, вот и хозяйка! — Андрей протянул коньяк. — Для тёщи, значит, не гожусь, а для брата — в самый раз. Шучу! Рад познакомиться, Наталья. Я — Андрей. Тот самый.
— Догадалась, — сухо ответила Наташа, даже не взглянув на бутылку. — К визитам предупреждать не принято?
— А мы ж родня! — парировал Андрей, устраиваясь на диване без приглашения. — Какие предупреждения? У вас мило. Новенько. Ипотека, поди?
— Андрей, — тихо начал Егор, стоя посреди комнаты. — Зачем ты пришёл?
— По делам, брат, по делам. И людям надо. Слышал, ты с маман нашей, со Светланой Петровной, конфликт имеешь. Нехорошо. Она женщина пожилая, ранимая. Обидели вы её сильно.
— Это не твоё дело, — отрезала Наташа, усаживая Мишу в манеж.
— А вот теперь — моё, — улыбка Андрея стала шире, но до глаз не дошла. — Она ко мне, как к родному, потянулась. Доверяет. И я, как честный человек, не могу смотреть, как родной сын её доводит. Решил выступить миротворцем.
— Миротворцем? — едко переспросил Егор. — С коньяком? Или с завещанием в кармане?
Андрей сделал вид, что обиделся.
— Ой, какая прямолинейность! Завещание — её волеизъявление. Я тут ни при чём. А мирить — так мирить. Я вам предложение сделаю, от которого вы не сможете отказаться.
Наташа и Егор переглянулись.
— Какое? — спросил Егор.
— Вы же хотите квартиру в центре? Ну, мамину. Я это понимаю. Видное наследство. И вы боитесь, что я его отниму. Так вот, я не жадный. Я предлагаю цивилизованный раздел. Светлана Петровна оформляет дарственную на меня. А я, сразу после оформления, продаю вам половину доли в квартире. За полцены от рыночной стоимости! Выгода налицо: вы получаете половину квартиры дёшево, я получаю свои деньги, мама ваша спокойна, что жильё частично осталось в семье. Все в шоколаде!
Это было настолько цинично, настолько откровенно грязно, что у Егора перехватило дыхание. Этот проходимец предлагал им выкупить у него же их же потенциальное наследство, украденное у старушки с помощью манипуляций.
— То есть, — медленно проговорила Наташа, подходя ближе, — схема такая: ты выманиваешь у пожилой женщины квартиру, а потом продаёшь её законным наследникам. Частично. А сам остаёшься совладельцем. Чтобы потом можно было либо выжить нас оттуда, либо требовать выкупа твоей доли уже по полной, заоблачной цене. Классика жанра, Андрей. Прям по учебнику мошенничества для начинающих.
Андрей перестал улыбаться.
— Вы, Наталья, слишком подозрительны. Я пытаюсь решить вопрос миром. А вы… оскорбляете.
— Нет, — вдруг твёрдо сказал Егор. Его голос прозвучал неожиданно громко. — Нет, Андрей. Никаких сделок. Убирайся. И передай маме, что её затея с завещанием приведёт только к одному: мы подадим в суд на оспаривание твоей дарственной или завещания, если что. У нас есть свидетели её нестабильного эмоционального состояния, есть свидетельства твоего сомнительного прошлого. Суды — долгие, нервные, дорогие. Ты готов к этому?
Андрей встал. Его лицо исказила злоба.
— Готов? Я этим живу, браток! У меня знакомые есть, понимаешь? Не в таких конторах, как ты, офисный планктон. А серьёзные люди. Так что не гони волну. Предложение стоит. Подумайте. Но недолго. Через месяц будет поздно. Я уговорю её на дарственную. И тогда вы будете выкупать не половину, а всю квартиру. Но у меня. И по моей цене.
Он направился к выходу. На пороге обернулся.
— И коньяк всё-таки оставлю. Выпейте за здравие Светланы Петровны. А то мало ли что… Может, последний раз выпьете, пока она жива.
Это была прямая угроза. Дверь захлопнулась. В квартире повисла тяжёлая, звенящая тишина. Миша, чувствуя напряжение, тихо хныкнул.
Наташа подошла к столу, взяла бутылку коньяка и, не говоря ни слова, понесла её к мусорному ведру.
— Стой, — сказал Егор. — Не надо.
Она обернулась, удивлённая.
— Мы его сдадим в полицию, — тихо, но чётко произнёс Егор. — Как вещественное доказательство. Вместе с записью разговора.
— С какой записью?
Егор достал из кармана брюк телефон. На экране шла запись.
— Включил, когда он вошёл. У нас теперь есть его голос. И его предложение «половины доли за полцены». И угроза насчёт «последнего раза». Этого мало, но это начало.
Наташа смотрела на него с изумлением, в котором медленно проступала гордость.
— Ты… когда успел?
— Когда понял, что он не просто так пришёл. Это война, Нать. Ты сама сказала. А на войне все средства хороши.
Они сели на кухне, включили запись. Слушали голос Андрея, его наглые, скользкие предложения. Сердце сжималось от бессильной ярости. Но теперь у них было оружие.
— Суд, о котором ты говорил… — начала Наташа. — Это серьёзно. И дорого. И нет гарантий.
— Знаю, — кивнул Егор. — Но есть другой путь. Прямой путь. К маме. Последний раз.
На этот раз он поехал не один. С ним была Наташа. И Миша. Это был их козырь. Последний аргумент.
Светлана Петровна открыла им не сразу. Посмотрела в глазок, увидела всех троих, и минуту они слышали за дверью нерешительные шаги. Наконец, дверь открылась.
— Что, снова? — буркнула она, но её взгляд сразу потянулся к Мише, которого Наташа держала на руках, завёрнутого в тот самый, серый, вязаный шарф.
— Можно войти, мама? — спросил Егор. — На пять минут.
Она молча отступила. В старой, но уютной квартире пахло пирогами и лавандой. Всё было вылизано до блеска. Её маленькая империя.
Они сели на диван. Наташа не стала юлить.
— Светлана Петровна. К нам приходил Андрей.
Мать напряглась.
— И что?
— Он предложил нам схему. Вы дарите ему квартиру, а он потом продаёт нам половину. Дёшево. Только вот «дёшево» для нас — это все наши сбережения и новый кредит. А для вас — это потеря жилья и зависимость от него. Он вас выкинет отсюда в ту же секунду, как документы будут у него в кармане.
— Врёшь! — вырвалось у Светланы Петровны, но в голосе уже не было прежней уверенности. — Он… он хороший парень.
— Вот его слова, — Егор положил на стол телефон и нажал кнопку воспроизведения.
Голос Андрея, наглый и самодовольный, заполнил комнату. Светлана Петровна слушала, не двигаясь. Сначала с высокомерным видом, потом с нарастающим ужасом. Когда прозвучала фраза про «последний раз выпить», её лицо посерело. Она смотрела не на них, а куда-то в пустоту, и в её глазах медленно угасала последняя надежда. Надежда на то, что этот человек — её спасение, её месть, её новый «сын».
Запись закончилась. В тишине было слышно, как тикают старые часы-ходики на кухне.
— Он… так сказал? — прошептала она.
— Да, — тихо ответил Егор. — Мама, мы не хотим твоей квартиры. Мы хотим, чтобы ты была в безопасности. Мы предлагаем то же, что и раньше. Честную покупку. Ты получишь деньги. Будешь независима. И сможешь жить здесь сколько захочешь. Просто это уже будет юридически наша собственность, и Андрей не сможет на неё посягнуть. Это не отъём. Это защита. От него. И… от твоей собственной обиды, которая тебя съедает.
Светлана Петровна подняла на него глаза. В них стояли слёзы. Не театральные, а настоящие, горькие, старушечьи.
— Вы меня… не выгоните?
Наташа, не говоря ни слова, подняла Мишу и протянула его свекрови. Та инстинктивно приняла внука, прижала к себе. Мальчик, чувствуя родное, уткнулся носом ей в плечо.
— Мы никого не выгоняем, — сказала Наташа. — Мы защищаем своих. Даже если они нас ненавидят. Даже если они делают всё, чтобы нас оттолкнуть. Вы — мама Егора. Бабушка Миши. Вы — наша семья. А семью не бросают. Даже когда это очень, очень тяжело.
Это были простые слова. Но они, наконец, пробили броню. Светлана Петровна заплакала. Тихо, без рыданий. Плечи её тряслись.
— Я… я так испугалась… — выговорила она сквозь слёзы. — Что я одна… что вы меня бросите… И он звонил, такой внимательный… А я…
— Мы знаем, — Егор подошёл, обнял её и сына. — Мы всё знаем. Всё кончено, мама. Он к тебе больше не придёт.
Они вызвали нотариуса на дом через три дня. Оформили договор купли-продажи. Квартира перешла в собственность Егора и Наташи. Деньги были перечислены на счёт Светланы Петровны. Она тут же, при них, написала официальный отказ от предыдущего завещания и новое — в пользу Егора. На всякий случай.
Андрей позвонил через неделю. Голос был сладким, как сироп.
— Светлана Петровна, я документы подготовил, заезжаю за вами, поедем к нотариусу…
— Андрей, — перебила его Светлана Петровна твёрдым голосом, который она отыскала в себе после той встречи. — Больше не звони. Квартира продана. Моим детям. И если ты появишься в моём радиусе километра, я вызову полицию. И у них есть на тебя кое-какие записи. Всё. До свидания.
Она положила трубку и впервые за много месяцев вздохнула полной грудью. Она снова была в безопасности. Она была не одна.
А вечером того дня Егор и Наташа сидели на своём балконе, смотрели на тёмный парк и пили чай. Миша спал.
— Страшно было? — спросила Наташа, положив голову ему на плечо.
— Жутко. Казалось, всё рухнет.
— Но не рухнуло.
— Потому что мы были вместе, — сказал Егор и обнял её крепче. — Знаешь, я тут подумал… тот Новый год, когда она меня бросила… это было не конец. Это было начало пути именно сюда. К тебе. К нам. К этой крепости.
— Крепости с одной съёмной жительницей в лице твоей мамы, которая, я уверена, завтра приедет без предупреждения с пирогом, — усмехнулась Наташа.
— Пусть приезжает, — рассмеялся Егор. — У неё теперь есть ключ. Наш. Данный от чистого сердца. Она его уже не потеряет.
Он посмотрел на кольцо на пальце Наташи, которое блеснуло в свете из гостиной. То самое кольцо. Шарф лежал на спинке кресла. Всё было на своих местах. Всё было правильно.
Иногда счастье — это не про то, чтобы получить всё, что хочешь. Иногда счастье — это просто отстоять то, что у тебя уже есть. Отстоять любой ценой. Даже если для этого приходится вступать в войну, вести переговоры и включать диктофон. Потому что за эти метры, за этот быт, за эту, казалось бы, обыденную жизнь идёт самая главная битва. И они её выиграли. Вместе.
Финал.
А Светлана Петровна на следующий день действительно приехала с пирогом. Без звонка. Но теперь это было не вторжение. Это был визит. Она осторожно позвонила, и, когда Наташа открыла, смущённо протянула ещё тёплый яблочный пирог.
— Для Мишутки… и для вас.
И в её глазах, впервые за долгое время, было не упрёк и не обида. А тихое, робкое спокойствие. И благодарность. Самую крепкую стену в мире нельзя купить за деньги. Её можно построить только из прощенных обид, принятых извинений и понимания, что иногда любовь выглядит как жёсткий, но честный разговор. И они эту стену построили. Окончательно.
Конец.