Шампанское в бокалах уже перестало шипеть. Салат «Оливье», приготовленный по маминому рецепту, которому я училась пять лет, чтобы добиться идеального вкуса, стоял нетронутый на моей тарелке. На экране диктор улыбался, готовясь к обратному отсчёту. Всё было как всегда — гирлянды, мандарины, слабая надежда, что в эту ночь случится чудо.
Муж, Андрей, сидел рядом, его рука лежала на моем плече тяжело и безжизненно, будто свинцовая. Мы оба считали секунды до конца этого года. Года, который снова ничего не принёс.
— Десять… девять… — зазвучало с телеэкрана.
Наташка, моя младшая сестра, вдруг встала. Бокал в её руке звонко стукнул о ножку стула.
— Восемь… семь…
— Эй, народ! Крикнула она, хотя нас в комнате было всего четверо, мы, она и наш папа. Мама на кухне доливала чайник.
— Шесть… пять…
— У меня есть тост! Важный!
— Четыре… три…
Я встретилась с Андреем взглядом. В его глазах мелькнуло то же раздражение. Наташка всегда любила быть в центре. Даже сейчас.
— Два… один…
Грянули куранты. «С новым годом!» — проревел экран.
— Я беременна! — выпалила Наташка поверх музыки и поздравительных фанфар.
Тишина в комнате стала абсолютной, ватной, давящей на уши. Я увидела, как лицо отца расплылось в огромной улыбке. Услышала визг мамы из кухни — «Что?!». Увидела, как рука Андрея медленно сползла с моего плеча.
А потом посмотрела на сестру. Она сияла. Сияла так, как могут сиять только те, кто получил свой подарок без очереди, просто потому что захотел. В её глазах не было ни капли сомнения, ни намёка на то, что эта новость может кого-то ранить. Это был её звёздный час.
Я не помню, как встала. Как прошла в спальню. Как заперла дверь. Звуки праздника, смех, поздравления, звон бокалов, доносились из гостиной приглушённо, будто из другого измерения. Я села на кровать и сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. Боль была острой, ясной. Единственным настоящим ощущением в этом кошмаре.
Пять лет назад всё было иначе. Мы с Андреем, только что расписавшись, строили планы. Двое детей. Разница в три года. Своя квартира. Мы даже имена придумали. Марк и София. Глупо, наивно, но мы верили.
— Ну что, — сказал Андрей тогда, обнимая меня. — Давай попробуем сделать нашего Марка к следующему Новому году?
Мы «пробовали» год. Два. На третьем пошли к врачу. Диагноз прозвучал как приговор, хоть и с оговорками «сложно, но возможно». «Неясного генеза». Организмы здоровы, а беременности нет. Это сводило с ума сильнее, чем конкретная причина.
Лечение стало черной дырой, которая засасывала всё — деньги, силы, настроение. Инъекции, которые делала я себе сама в живот. Бесконечные анализы, циклы, надежды и падения. Каждый месяц начинался с робкого «может, в этот раз?» и заканчивался тихим, личным горем, которое мы носили в себе, как клеймо.
Моя семья знала. Сначала поддерживала. Мама говорила — «Расслабься, и всё получится». Папа — «Главное, не переживайте». Наташка в первые годы отмахивалась — «Да бросьте вы эту мороку, усыновите и всё». Потом в её голосе появилось раздражение. Она считала, что мы слишком зациклились, что «из-за ваших грустных лиц на праздниках всем тошно».
А Наташка тем временем жила. Меняла парней, работы, увлечения. Всё у неё получалось легко, будто само падало в руки. Хорошая должность. Красивый мужчина. И теперь — беременность. С первого раза, как она позже хвастнуво рассказала маме по телефону. «Просто перестала предохраняться, и вот».
Наши роли закрепились. Я — вечно страдающая, загруженная проблемами старшая сестра, которая портит всем настроение. Она — лёгкая, успешная, а теперь и будущая мать, несущая продолжение рода.
Наступил март. Мы с Андреем молча ехали из очередной клиники. Очередной провал. В машине пахло лекарствами и отчаянием.
— Может, хватит? — тихо спросил Андрей, глядя на дорогу. — Лена, я больше не могу. Не могу смотреть, как тебе больно. Как ты себя терзаешь. У нас и так есть жизнь. Не идеальная, но наша.
— Ты хочешь сдаться? — голос сорвался на шепот.
— Я хочу, чтобы мы жили. А не выживали от цикла к циклу.
Это была наша первая большая ссора. Вернее, не ссора, а тихий крах. Мы не разговаривали два дня. Потом я подошла к нему, когда он сидел с ноутбуком.
— Ладно, — сказала я. — Делаем ещё одну попытку. Последнюю. И… что бы ни вышло, едем в отпуск. Куда угодно. Забываем про всё.
Он посмотрел на меня, и в его глазах я впервые за долгое время увидела не усталость, а облегчение. И любовь. Простую, человеческую любовь, которую мы почти похоронили под кипами медицинских бумаг.
— Договорились, — он взял мою руку. — Последняя попытка. А потом — только мы.
Эта мысль, как луч света, пробилась через толщу отчаяния. Мы снова стали командой. Не против бесплодного мира, а за нас самих. Мы начали строить планы на отпуск, смеяться, смотреть фильмы, не связанные с детьми. Жизнь потихоньку возвращала краски.
А потом грянул май. Семейный ужин по поводу дня рождения отца. Наташка, уже с небольшим животиком, которого она не уставала демонстрировать, болтала о планах на детскую, о выборе роддома.
— Лен, а ты не могла бы одолжить нам денег до конца года? — небрежно бросила она за десертом. — Мы тут присмотрели коляску супер-класса, ну ты понимаешь, для моего принца нельзя брать что попало. А вы всё равно на лечение копите, но, кажется, уже всё равно пора смириться, да?
Воздух выстрелил из лёгких. Я увидела, как Андрей резко поднял голову. У мамы на лице застыла виноватая улыбка. Отец смотрел в тарелку.
— Что внушительный «одолжить»? — тихо спросила я.
— Ну, тысяч двести. Вернём как только Макс премию получит.
Двести тысяч. Почти половина от той суммы, что была отложена на «последнюю попытку». На нашу последнюю надежду, за которой должно было последовать освобождение.
— У нас нет свободных денег, — сказал Андрей ровным, холодным тоном.
— Как нет? — Наташка фыркнула. — Вы же годами на ЭКО копите. Но раз ничего не получается, может, стоит уже потратить на что-то полезное? На реального ребёнка. Я же не чужой человек, я сестра. И ваш племянник будет.
В тот момент во мне что-то сломалось. Окончательно и бесповоротно. Это была не боль, не обида. Это была ясность. Хрустальная, ледяная ясность.
Я медленно встала. Отодвинула стул.
— Наталья, — сказала я. Меня трясло, но голос звучал чётко. Твоя беременность, не моя проблема. Твои запросы — не моя ответственность. И твоё циничное отношение к нашей боли — просто мерзко. Эти деньги — наши. Мы на них купим не коляску. Мы купим билеты. В отпуск. О котором ты, конечно, не знаешь и знать не хочешь.
Я посмотрела на родителей. Мама пыталась поймать мой взгляд, извиняясь. Отец всё так же смотрел в стол.
— Всё. Я ухожу.
Андрей встал следом, не сказав ни слова. Его молчаливая поддержка в тот момент значила больше любой речи.
Мы вышли в подъезд, и я прислонилась к холодной стене, закрыв лицо руками. Слёз не было. Был только густой, всепоглощающий гнев.
— Всё, — прошептала я. — Хватит.
На следующее утро мы подали документы на получение виз. А через неделю пошли на последнюю, как мы решили, консультацию к репродуктологу. Врач, пожилая женщина с умными усталыми глазами, просмотрела нашу историю.
— Знаете, — сказала она, закрывая карту. — Иногда организм настолько зацикливается на стрессе, на давлении, что блокирует сам себя. Вы сделали паузу? Планируете отдых?
— Уже купили билеты, — улыбнулся Андрей.
— Вот и отлично. Забудьте про всё. Про графики, про температуру. Просто живите. А потом, если захотите, возвращайтесь. С новыми силами. Или не возвращайтесь. Главное — чтобы вы были счастливы вместе.
Её слова стали тем самым разрешением, которого нам не хватало. Мы вышли из клиники, и я впервые за пять лет почувствовала себя свободной. Не бесплодной. Не больной. Свободной.
Мы улетели в сентябре. На море. Две недели мы просто жили. Завтракали, когда хотели. Плавали. Молчали. Смеялись. Никаких разговоров о детях. Никаких намёков. Однажды вечером, глядя на закат, Андрей обнял меня.
— Спасибо, что ты есть. Независимо ни от чего.
Это было главное. Важнее любой надежды.
Мы вернулись обновлёнными. Жизнь вошла в новое русло. Мы стали чаще выбираться, я записалась на курсы керамики, о которых давно мечтала. Мир перестал делиться на тех, у кого есть дети, и тех, у кого их нет.
Наташка родила в декабре. Мальчика. Я пришла в роддом на второй день с огромным букетом и конвертом. Не с деньгами. С сертификатом в хороший детский магазин. Сестра лежала уставшая, но счастливая.
— Лен, прости меня тогда, за ту глупость… — начала она, глядя на спящего сына.
— Не надо, — перебила я. — Всё уже прошло. Поздравляю. Он прекрасный.
Я сказала это и поняла, что не врала. Я искренне радовалась за неё. И не чувствовали боли. Только лёгкую грусть, как о чём-то далёком и неосуществившемся.
Новый год мы решили встречать вдвоём. Впервые за много лет. Накрыли стол, купили дорогое вино. Без оливье. Без селёдки под шубой. С устрицами и стейками, которые любили мы.
За пятнадцать минут до полуночи раздался звонок в дверь. На пороге стояла Наташка с мужем, закутанная в пуховик, и маленький свёрток в переноске.
— Не смогли без вас, — смущённо сказал её муж, Макс. — Скучно как-то. Можно к вам?
Мы переглянулись с Андреем. И кивнули.
Теперь они были здесь. И вот она, её фраза, прозвучавшая под бой курантов, как удар хлыста по старому шраму.
Я сидела на кровати в спальне и дышала. Глубоко. Ровно. За дверью слышались приглушённые голоса — мама что-то успокаивающе говорила Андрею, папа бормотал «ну что ж вы…». Потом шаги. Кто-то подошёл к двери.
— Лена? — это был голос Андрея. Тихий, но твёрдый. — Выходи. Пожалуйста.
Я потянулась к ручке. Мне вдруг страшно захотелось увидеть его лицо. Не лицо соучастника по несчастью, а лицо моего мужа.
Я открыла дверь. Он стоял в полумраке коридора один.
— Они ушли, — просто сказал он.
— Как ушли? Куда?
— Я попросил. Сказал, что у нас свои планы. Что твоя сестра уже испортила нам один Новый год, и второго мы не допустим.
Я смотрела на него, не веря.
— А ребёнок?.. Она же…
— Она взрослая женщина, Лен. Она справится. Ей пора научиться думать о других.
Он взял меня за руку и повёл обратно в гостиную. На столе стояли наши бокалы, нетронутые. На экране шли какие-то концертные записи. Было тихо.
— Знаешь, что я понял, пока ты сидела там? — сказал Андрей, наполняя бокалы. — Что мы всё это время ждали не ребёнка. Мы ждали, когда наша жизнь станет «настоящей», когда нам дадут пропуск в какую-то другую, правильную жизнь. Но она уже настоящая. Вот она. Со мной. И с тобой. И она чертовски ценна.
Он поднял бокал.
— За нас. За этот год. За нашу свободу. И за то, чтобы в следующем году мы были так же счастливы, как в эту минуту.
Мы чокнулись. Звук был чистым и звонким. Я сделала глоток. И почувствовала, как внутри, в итоге, отпускает та тяжесть, которую я таскала в себе целых пять лет. Она не растаяла от волшебства. Она была вытеснена чем-то более сильным. Выбором. Выбором быть счастливой здесь и сейчас.
Я поставила бокал, подошла к окну. За ним тихо падал снег, окутывая город в новогоднюю тишину. Андрей встал рядом.
— Спасибо, что выгнал их, — сказала я.
— Это было легко, — он улыбнулся. — Я просто защищал нашу территорию. Наше счастье.
Я обняла его и прижалась к плечу. Смотрела на снег и думала, что завтра будет новый день. Первый день года, который принадлежит только нам. Без долгов, без обязательств, без погони за призраком. Просто день нашей жизни. И это было больше, чем любая надежда. Это было настоящее.