Стояла мерзкая слякотная московская ноябрьская ночь. Дождь стучал по стеклу так назойливо, словно мелкий пакостник выбивал морзянку: «деньги-деньги-деньги». Полина сидела на полу посреди абсолютно пустой гостиной в своей новой трехкомнатной наследственной квартире и смотрела на единственный включенный торшер. Тень от него ложилась на паркет длинной и уродливой, как её последний разговор с бывшим. Прошло уже три месяца с того дня, как судья хлопнула деревянной колотушкой и произнесла «брак расторгнут». Три месяца тишины и подозрительного спокойствия. И вот оно, долгожданное «но».
Днём пришло письмо. Не электронное, а настоящее, на плотной бумаге, с гербовой печатью какой-то конторы, название которой ничего не говорило. «Юридический центр «Правонаследие». Адвокат Ларин». В письме вежливо, но настойчиво предлагалось явиться для беседы по поводу «возникших неясностей в вопросе наследства покойной Марины Степановны Клюевой». Подпись — размашистая, с росчерком. Полина позвонила нотариусу, которая вела дело. Та сказала, что всё чисто, оформлено идеально, и посоветовала игнорировать. Но игнорировать письмо, пахнущее дорогим парфюмом и угрозой, было невозможно. Словно тебе сунули в руку гранату без чеки и сказали: «Не бойся, она учебная». А внутри всё сжалось в холодный комок.
— Может, позвонить? — прошептала она в тишину, и эхо в пустых комнатах издевательски повторило: «Позвонить… звонить…»
Она не позвонила. Она поехала. Прямо сейчас, в десять вечера, потому что днём её съедало бы любопытство, а ночью — страх. А так, в этот подвешенный час между днём и ночью, можно было сохранить лицо. Контора, как и следовало ожидать, оказалась в одной из сталинских высоток, в кабинете с панорамными окнами на ночную Москву. Ларин оказался не старым пердуном в пиджаке с локтями, а молодым, поджарым, в идеально сидящем костюме. Он напоминал хищную птицу, которая только что позавтракала и уже присматривает следующую жертву.
— Полина Сергеевна, — он поднялся из-за стола, улыбнулся беззубо, лишь губы растянулись. — Простите за столь поздний час. Я знаю, вы работаете, и днём вам неудобно. Присядьте.
Она села в кожаное кресло, которое мягко и предательски обняло её, не давая встать.
— Какие неясности? — сразу в лоб спросила Полина, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Наследство оформлено, свидетельство у меня. Квартира моя.
— Абсолютно верно, — кивнул Ларин, играя дорогой ручкой. — Юридически — безупречно. Вопрос, скорее, этического свойства. И… семейного.
— Какая ещё этика? Тётя Марина не оставила завещаний в пользу кого-либо ещё. У неё никого не было.
— Вот-вот, «никого не было», — Ларин сделал многозначительную паузу, наслаждаясь моментом. — Кроме вас, племянницы, которая навещала её раз в год на Пасху с куличом. А кто ухаживал за ней последние пять лет, когда она с трудом передвигалась? Кто возил её по врачам? Кто сидел ночами у её постели, когда начиналась одышка?
Полина похолодела.
— Вы хотите сказать…
— Я хочу сказать, что у покойной была близкая подруга. Очень близкая. Практически член семьи. Галина Игоревна Лобанова.
Стул под Полиной перестал быть мягким. Он стал ледяным и колючим. Свекровь. Бывшая свекровь. Тётя Марина и Галина Игоревна? Они общались, да, Полина что-то слышала краем уха. «Старая приятельница», — отмахивался Игорь. Но чтобы так…
— Галина Игоревна, — продолжил Ларин, — имеет документальные подтверждения своей заботы: чеки за лекарства, оплаченные с её карты, показания соседей, которые видели её у дверей квартиры Марины Степановны почти ежедневно. Она утверждает, что между ними существовала устная договорённость. Что Марина Степановна обещала ей… как бы это сказать… «вознаградить» её за многолетний уход. Долю в имуществе.
— Устная договорённость на семьдесят восемь квадратных метров в центре Москвы? — Полина фыркнула, но в голосе уже слышалась трещина. — Это смешно. Это ничтожно с юридической точки зрения.
— С юридической — да, — согласился Ларин. — Но с точки зрения морали… Судья, рассматривающий возможный иск о «неосновательном обогащении», может встать на сторону истинной… простите, считающей себя таковой… «душеприказчицы». Особенно если к материалам дела приложат, например, фотоальбом, где они вместе все эти годы. Или совместные поездки на дачу. Это создаёт определённый… эмоциональный фон.
— Шантаж, — выдохнула Полина. — Чистейшей воды шантаж. Она что, думает, я отдам ей часть? После всего, что было?
— Галина Игоревна не требует части, — голос Ларина стал тихим, почти шепотом, отчего стало ещё страшнее. — Она готова урегулировать вопрос миром. Она предлагает выкупить у вас эту квартиру по рыночной цене.
Полина рассмеялась. Сухо, отрывисто.
— Рыночной цене? Так она её и хотела продать! Теперь просто сменила тактику! Сначала — через сына, теперь — через суд!
— Цена будет справедливой, — настаивал Ларин, не обращая внимания на её смех. — Мы готовы провести независимую оценку. Вы получите деньги и избавитесь от головной боли. А Галина Игоревна… обретёт то, что, как она считает, заслужила. Символическую компенсацию за годы заботы.
— Она хочет купить квартиру, чтобы тут же её перепродать с наценкой! Или поселиться здесь! Прямо над моей головой! — Полина вскочила. Кресло шипнуло, отпуская её. — Ни за что! Вы передайте этой… этой… что я скорее сгорю в этой квартире, чем увижу её имя в документах!
Ларин тоже медленно поднялся. Его лицо стало каменным.
— Тогда, Полина Сергеевна, готовьтесь к суду. Это будет некрасиво. Очень некрасиво. Вам придётся доказывать, что вы — не алчная племянница, снявшая сливки с чужой беды. А Галина Игоревна предстанет святой, посвятившей себя одинокой больной женщине. Уверяю вас, общественное мнение, да и мнение суда, будет не на вашей стороне. И не думайте, что это закончится быстро. Это может тянуться годами. Арест на имущество, запрет на сдачу, продажу… Вы хотите жить в осаде?
Полина смотрела на него, и её трясло. Не от страха, а от бешенства. Беспомощного, всесокрушающего бешенства.
— Вон, — прошипела она. — Вон из моего… из этого кабинета. И передайте своей клиентке, что никаких переговоров не будет. Вообще. Никаких.
Она развернулась и вышла, хлопнув дверью так, что стеклянная перегородка в приемной задребезжала. В лифте её накрыла истерика. Слез не было. Были сухие, надрывные всхлипы, от которых болело горло. Так вот как. Не получилось в лоб, через сына — теперь в тихую, через суд. Через жалость. Через «моральный облик». Галина Игоревна не успокоилась. Она просто сменила оружие.
Дома, в пустой квартире, Полина включила все светильники. Тени разбежались. Она села на подоконник, прижалась лбом к холодному стеклу. За окном была её Москва. И где-то в этой же Москве, в своей хрущёвке на окраине, сидела Галина Игоревна и придумывала новый ход. Со своим адвокатом-стервятником.
Телефон завибрировал. Неизвестный номер. Полина сжала его в руке, но не отключила. Может, это Ларин? Или уже она сама?
— Алло? — голос её дрогнул.
— Полиночка? — в трубке послышался сладкий, сиропный голос, от которого Полину стошнило. Галина Игоревна. — Родная моя, ты уже дома? Встреча с адвокатом была? Ну как, всё обсудили?
— Что вы хотите? — скривила губы Полина, представляя её самодовольное лицо.
— Хочу мира, доченька! — вздохнула свекровь. — Чтобы всё было по-хорошему. Я же не злая. Я понимаю, тебе квартира досталась, ты рада. Но совесть-то у меня неспокойна. За Марину. Я ведь ей, родной, почти дочь была. А ты… ты даже на похороны не приехала, работы много было, помню.
Удар был ниже пояса. Точный и грязный. Полина действительно не поехала на похороны, был срывной проект. Она винила себя потом месяцами.
— Не трогайте тётю, — глухо сказала Полина. — Вы её вообще в гроб загоняли своими советами и рассказами, как все вокруг плохие.
— Ой, что ты говоришь! — Галина Игоревна сделала обиженный голос. — Ладно, не буду тебя расстраивать. Подумай над предложением, Полин. Квартирка тебе всё равно большая, одной скучно. Денег получишь — и свободна. Или… — она сделала театральную паузу, — или мы с Игорейком как-нибудь сами к тебе зайдём, поболтаем. Он очень хочет помириться, знаешь ли. Всего-то три месяца прошло, а он уже сам не свой. Мается.
Это была уже откровенная угроза. «Зайдём». С ключами, которые у неё наверняка остались? Игорь… Неужели он в этой грязной игре? Снова?
— Игорь имеет право звонить мне сам, если хочет, — отрезала Полина. — А вы… вы даже не пытайтесь сюда приходить. Я уже поменяла замки.
— Ой, наивная! — рассмеялась в трубке Галина Игоревна. — От хороших замков есть отмычки получше. И не только от замков. Подумай, дочка. Подумай хорошенько. Мир дороже. Я жду твоего звонка.
Щелчок. Полина медленно опустила телефон. Она сидела у окна до самого утра, смотря, как ночь отступает и серый ноябрьский рассвет заливает город грязным молоком. Осада начиналась. И она была совершенно одна в своей крепости из кирпича и бетона. Война только началась. И она поняла, что драться придётся не на жизнь, а на смерть. За то, что по праву её. За свою свободу. За тишину. Против всей этой липкой, удушающей паутины из прошлого, которая снова пыталась её опутать.
Прошло две недели. Две недели нервного ожидания, когда каждый звонок в дверь заставлял вздрагивать, а почтовый ящик проверялся с ощущением, что там лежит повестка в суд. Но ничего не происходило. Ни звонков от Ларина, ни новых писем. Галина Игоревна тоже затаилась. Эта тишина была хуже открытой агрессии. Она давила, заставляла постоянно оборачиваться. Полина почти не спала, питалась кофе и сухими завтраками, и начала ненавидеть стены своей прекрасной квартиры. Они стали не убежищем, а золотой клеткой, вокруг которой тихо похаживал хищник.
Именно в этот момент на сцене появился он. Сергей. Бывший муж. Не Игорь, а тот самый, первый, с которым она расписалась в нелепо юном двадцатидвухлетнем возрасте и прожила в бедности и страсти три года. Тот, которого она бросила, когда поняла, что их любовь — это просто гормональный ураган, не оставивший после себя ничего, кроме пары смешных фото и шрама на душе. Сергей нашел её в соцсетях. Написал: «Привет, взрыв прошлого. Вижу, ты круто взлетела. Можно поздравить?» Она, в порыве отчаяния и желания выговориться кому-то, кто не связан с этой историей, ответила. Они встретились в нейтральном кафе. Сергей изменился. Из тощего, вечно восторженного мальчика превратился в уверенного, слегка грубоватого мужчину с проседью у висков и умными, насмешливыми глазами. Он стал частным детективом. Узнав это, Полина чуть не выплеснула ему в лицо латте.
— Ты шутишь? Ты… следишь за мной? — она отодвинула чашку.
— Расслабься, Поля, — он ухмыльнулся, и в этой ухмылке промелькнул знакомый озорной пацан. — Я не настолько преуспел, чтобы мониторить всех бывших. Хотя, признаюсь, твой профиль пролистал. Развод, новая квартира… Классическая история для моей работы. Потом ты сама написала. Так что это судьба. Ну, или удачное стечение обстоятельств.
Она рассказала ему всё. Про Галину Игоревну, про Ларина, про угрозы. Сергей слушал, не перебивая, его лицо стало серьезным, профессиональным.
— Стандартная схема давления на одинокую наследницу, — заключил он, когда она закончила. — Сначала родственники, потом псевдо-моральные претензии, потом адвокат-запугиватель. Часто срабатывает. Люди пугаются суда, общественного порицания, сдают позиции, соглашаются на невыгодные сделки. Твоя бывшая свекровь — та ещё оперативник. Надо отдать должное.
— Что мне делать? — спросила Полина, и в голосе прозвучала мольба, которой она стыдилась.
— Дать отпор. Но не эмоциональный, как ты любишь, — он ткнул пальцем в её сторону, — а юридический и… стратегический. У них есть слабое место?
— Какое?
— Вся их конструкция держится на образе Галины Игоревны — святой подвижницы. А если этот образ даст трещину? Если окажется, что её забота была не такой уж бескорыстной? Что у неё самой не всё чисто?
Полина задумалась. Вспомнились какие-то обрывки разговоров Игоря, жалобы на то, что мать вечно в каких-то финансовых аферах, то микрозаймы, то участие в сомнительных кооперативах…
— Кажется, у неё долги, — неуверенно сказала она. — Игорь как-то упоминал, что она занимала у кого-то крупную сумму и не могла отдать. Были проблемы.
Лицо Сергея озарилось хищной улыбкой.
— Вот и рычаг. Дай мне её полные данные. И не думай ни о чём. Продолжай жить, как жила. Но будь начеку.
Он ушёл, пообещав скоро связаться. Полина осталась с противоречивыми чувствами. С одной стороны — надежда. С другой — стыд и страх. Впускать в свою жизнь Сергея, первую любовь, первую страсть… Это было опасно. Он был другим. И она была другой. Но отступать было некуда.
Через три дня Сергей позвонил. Его голос звучал победно.
— Поля, ты сиди? Приготовься. Наша Галина Игоревна — не просто алчная бабёнка. Она профессиональный должник. У неё три исполнительных производства, два из них — по займам у частных лиц под дикие проценты. Одно из дел как раз рассматривалось в суде в период, когда она, по её словам, «день и ночь ухаживала за твоей тётей». Есть протоколы, где она просит отсрочки из-за плохого здоровья. Ага, плохого! В тот же день, согласно данным сотового оператора, она была в салоне красоты и на концерте в «Крокусе». Неплохое алиби для умирающей от забот сиделки, да?
Полина замерла, держа телефон у уха.
— То есть она врала?
— Врала, прикрывалась, и, самое главное, — у неё был мотив. Ей срочно нужны были деньги, чтобы закрыть долги. И наследство твоей тёти виделось ей как манна небесная. Через сына не вышло — пошла в обход. Собрала какие-то чеки, подговорила соседей… Стандартный набор.
— И что теперь? Мы идём в полицию?
— Нет, — сказал Сергей твёрдо. — Полиция — это долго. Мы идём к ней. На разговор. Тет-а-тет. Но с козырями в рукаве.
Он предложил план. Жестокий, рискованный, но блестящий. Полина сначала отказалась. Потом согласилась. Потому что жить в осаде больше не могла.
Они приехали к Галине Игоревне вечером. Та открыла дверь, увидела Полину, и на её лице расцвела торжествующая улыбка. Увидев Сергея, улыбка померкла.
— А это кто? Новый защитник? — ядовито спросила она, пропуская их в тесную, заставленную хрусталём и коврами гостиную.
— Сергей, частный детектив, — представился он, не протягивая руки. — И, на минуточку, свидетель возможного мошенничества и попытки незаконного завладения имуществом.
Галина Игоревна побледнела, но тут же взяла себя в руки.
— Какое мошенничество? Вы что себе позволяете!
— А то, что вы предоставили своему адвокату Ларину подложные доказательства вашей «ежедневной» заботы, — спокойно сказал Сергей, садясь в кресло без приглашения. — Я располагаю данными вашего сотового оператора за последние пять лет. И данными банковских транзакций. Выводы, как говорится, неутешительные. Для вас. Особенно интересен период с января по март прошлого года. Вы в суде ходатайствовали об отсрочке платежа по долгу в полтора миллиона, ссылаясь на тяжёлое материальное положение и необходимость ухода за больной подругой. В это же время вы совершали покупки в ювелирном магазине и оплачивали путёвку в Сочи. Ухаживали, говорите?
Галина Игоревна молчала. Её лицо стало землистым.
— Это… это недоказуемо…
— Доказуемо, — перебил Сергей. — И я уже передал эту информацию адвокату Ларину. С припиской, что если он не прекратит это шоу, следующая порция пойдёт в прокуратуру и в суд, где рассматриваются ваши долговые дела. Представляете, как украсит вашу репутацию святой сиделки история с попыткой отжать квартиру у племянницы, пока вы сами тонули в долгах?
Тишина в комнате стала звенящей. Полина наблюдала, как рушится целая вселенная — вселённая, построенная Галиной Игоревной на лжи и самоуверенности.
— И что вы хотите? — прошипела свекровь, уже бывшая, навсегда бывшая. Её глаза были полы ненависти.
— Мы хотим, чтобы вы подписали вот эту бумагу, — Сергей достал из портфеля лист. — Это отказ от любых, даже моральных, претензий к наследству Марины Степановны Клюевой. Полный и безоговорочный. И обязательство не пытаться контактировать с Полиной Сергеевной в будущем. Ни лично, ни через третьих лиц.
— А если не подпишу?
— Тогда завтра утром материалы уйдут по адресам. Ваши кредиторы, поверьте, будут очень рады узнать, что вы пытались разжиться миллионами, вместо того чтобы вернуть им их кровные. И адвокат Ларин от вас открестится, как от прокажённой. Ему репутация дороже вашего дела.
Галина Игоревна смотрела на бумагу, как кролик на удава. Её руки дрожали. Полина вдруг почувствовала не торжество, а пустоту. И жалость. К этой сломленной, жалкой, озлобленной женщине, которая зашла так далеко в своей алчности, что потеряла всё.
— Хорошо, — хрипло сказала Галина Игоревна. — Дайте ручку.
Она подписала. Быстро, не глядя. Сергей взял бумагу, проверил подпись, кивнул.
— И последнее, — сказал он уже на пороге. — Ключи. От квартиры Полины. Все копии, которые у вас остались. Или которые у вашего сына.
— У Игоря ничего нет! — выкрикнула Галина Игоревна.
— Всё равно. Сдавайте.
Она, бормоча проклятия, поплелась в спальню и вернулась с брелком, на котором висело два ключа. Сергей взял их и положил в карман.
— Всё. Спокойной ночи, Галина Игоревна. Советую заняться своими реальными проблемами.
Они вышли. На улице падал первый снег. Крупные, пушистые хлопья таяли на асфальте. Полина вдруг глубоко вдохнула. Воздух был холодным, чистым. И свободным.
— Спасибо, — тихо сказала она Сергею.
— Не за что, — он улыбнулся. — Это была интересная работа. И… приятно было снова тебя увидеть. Пусть и в таких обстоятельствах.
Они стояли друг напротив друга. Падающий снег создавал иллюзию уединения, будто они двое в огромном городе.
— Зайдёшь? — неожиданно для себя спросила Полина. — Выпить чаю. За победу.
Сергей посмотрел на неё, в его глазах мелькнуло что-то знакомое, старое, из их двадцатидвухлетних весен.
— Ты уверена? Я… я не самый простой гость.
— А я — не самая простая хозяйка, — парировала Полина, и на её губах появилась улыбка. Первая за много недель.
Они поехали к ней. В ту самую трёшку, которая больше не была полем боя, а снова стала просто квартирой. Её квартирой. Они пили чай на кухне, разговаривали о пустяках, смеялись над старыми воспоминаниями. И когда Сергей уходил под утро, поцеловав её в щёку, Полина поняла, что осада закончилась. Окончательно. Она выстояла. Одна. Но в последний момент ей всё-таки помогли. И этот человек из прошлого, странным образом, стал частью её нового настоящего.
Она подошла к окну. Ночь была ясной, снег перестал. Город сиял миллионами огней. Её город. Её жизнь. Больше никто не мог ей угрожать. Она была свободна. По-настоящему. И в этой свободе было место не только для тишины и покоя, но и для чего-то нового. Может быть, даже для старого, но переосмысленного заново.
Конец.