Автобиографическая книга значимого раннесоветского культурного (и отчасти политического, как я понял уже из самой книги) деятеля, автора до сего дня вспоминаемых афоризмов, - "гамбургский счёт", например.
"Никогда не забуду ощущение того страшного гнёта, которое испытывал я и мой брат, служивший штабным писарем" - два несчастных брата служили во время I Мировой войны в глубоком тылу и очень страдали.
Фольклор звереющей от безделья в казармах солдатни о трамваях, неприязнь автора к выслужившимся из солдат в офицеры - "одержимордились".
"Питерский солдат тех дней - это недовольный крестьянин или недовольный обыватель".
Февральская катастрофа управления, ужасающая меня, как читателя, но не автора - захват оружия, охота на городовых, штурм винных складов.
"Мы все много целовались тогда".
Гонки грузовиков по городу, пропагандирование солдат из проходящих эшелонов, активное участие автора в расстреле гвардейских казарм (посмотрел - в феврале 1917 ему двадцать четыре).
"Я был счастлив вместе со всеми этими толпами. Это была Пасха и весёлый масленичный наивный безалаберный рай".
Временное правительство, приказ номер один; деятели февраля и октября.
Неожиданная отправка автора на фронт: "Помню, как стоял я с опущенной головой и упавшим сердцем".
Впечатления от речи Ленина, путешествие на запад, самостийный Киев, усталые фронтовики, разваленный фронт.
"На такой фабрике каждый обыкновенно делает очень мало, но если перестаёт делать это малое, то результат становится ужасным".
Большевиков почти нет, те, что есть, - "звери из бездны", говорящие мрачные, запутанные, но понятные слова.
"Большевизм масс явился позже как результат отчаянья, как словесная мотивировка отказа даже от обороны. Я говорю про большевизм военный".
Бестолковое наступление, генерал Корнилов, деградация армии, бесконечные митинги.
Бой, ранение, георгиевский крест.
Проклятья в адрес союзников.
"Россия придумала большевиков как сон, как мотивировку бегства и расхищения, большевики же не виновны в том, что они приснились" ("люди с психологией не классовой борьбы, а политического саботажа").
Поездка в столицу, всеобщее презрение к Керенскому, возвращение на фронт, корниловский мятеж, сочувствие офицерству.
Гниение власти, пьянство, заседания советов, добровольная командировка в Персию.
Развалины имперского ориентализма - враждующие группы на нищей земле - персы, армяне, несториане, курды, ассирийцы, молокане, духоборы, забайкальские казаки и, для упрочения абсурда, ставящие любительские водевили солдаты.
Погром на урумийском базаре.
"Я собрал гарнизон на митинг за городом и добивался от него принципиального осуждения погрома, но, по совести говоря, не добился".
Трупы на обочинах дорог, ничтожная стоимость человеческой жизни, особенно курдской, попытки продать имперские активы англичанам, повальное дезертирство.
"Раз утром я встал и отворил дверь на улицу, что-то мягкое отвалилось в сторону. Я посмотрел, нагнувшись... Мне положили у двери мёртвого младенца. Я думаю, что это была жалоба".
Перемирие с турками, позорный вывод войск - "Брест до Бреста", спад революционных настроений, страх, вспышки национализма на всех окраинах, оставшихся без имперского управления, не видно только национализма великорусского.
Небоеспособные национальные части, взаимная резня, убийства русских переселенцев, сумасшествие, разгромы станций, волки, жиреющие на трупах.
"Перед вокзалом возвышались горы снега, льда. Было тихо, грозно, глухо. От судьбы не уйдёшь, я приехал в Петербург. Я кончаю писать. Сегодня 19 августа 1919 года. Вчера на Кронштадтском рейде англичане потопили крейсер "Память Азова. Ещё ничего не кончилось".
Продолжение от мая 1922 автор начинает у чухонцев, воспоминания о середине 1918.
Книга становится по-настоящему художественной, да и в первоначальном отчасти неприязненном равнодушии к автору пробивается симпатия.
Поэтически о наследниках кавалерии - любящих Россию водителях броневиков.
"А шофёры, кроме того, не любили уже начинающий слагаться тип комиссара, они возили его и ненавидели".
Момент создания Красной Армии с одновременным разоружением Красной же Гвардии.
Вал убийств в столице - расстрелы по малозначительным причинам, самосуды, время власти на местах и террора на местах.
Подготовка автора к участию в восстании против большевиков.
Провал заговора, массовые голодные смерти в Петрограде, разбои.
"В это время в Питере была холера, но людей ещё не ели".
Бегство в Саратов, расстрел брата, неурядицы гражданской войны, недолгий визит в Москву, новое бегство - на Украину, в русский город Киев, занятый немцами.
"Я вышел из крепости по мосту и не помню, почему смеялся. Прохожий хохол остановился, поглядел на меня и с искренним восхищением сказал: "Вот хитрый жид, надул кого-то и смеётся". В голосе его только восхищение...".
Переход города из рук в руки, зверства украинцев, петлюровцы.
"Опять получилось "грае, грае, воропае". Вот подлая закваска!".
Насмотревшись на остальных акторов Гражданской войны, автор решил признать трижды проклятую Советскую власть и вернуться в столицу. Общение со Свердловым и Стасовой, разруха, холод, голод и нищета.
Женитьба и смена фамилии, война с Юденичем и зелёными, польская нелюдь.
"Большевики вошли уже в больную Россию, но они не были нейтральны, нет, они были особенными организующими бациллами, но другого мира и измерения".
Снова отчаянная поэтика - автор, сбежав в Финляндию от суда, ждёт его результатов. Последовательные смерти двух братьев и любимой сестры.
Общение с творческой элитой, история общения с Горьким.
"Толонен - фамилия соседнего финна. Нет, не пишется и не спится мне. И белая ночь видна из окна, и заря над озимями. И в Петербурге дежурит в небе богиня цитат, Адмиралтейская игла. А из окна Дома искусств видит моя жена зелёные тополя и зарю за куполом Казанского собора. А тут Толонен... Не быть мне счастливым".
Уничижительно о Белинском, Добролюбове и иже с ними - людях "заживших" русскую литературу, севших на её цветок.
Бредовая поездка через Украину к жене - и снова бессмысленная война, ненависть и антисемитизм.
Новороссия - сбродочное место России.
Служба подрывником-инструктором, ранение при взрыве, лазарет.
"Но иждевением русского Бога - Бога великого и многомилостивого - вернулись многие домой".
Семейные и религиозные корни автора.
Снова Петербург, определяющее жизнь увлечение литературоведением.
"Пар над нами. Разбираем какие-то романы. Говоришь внимательно и все слушают. И слушает нас также мороз и Северный полярный круг. Это русская великая культура - не умирает и не сдаётся".
Ища, с кем сравнить, вспомнил о Вячеславе Ходасевиче, а тут и он сам появился на страницах - в меховой потёртой шубе на плечах, с перевязанной шеей, шляхтетским гербом и муравьиным спиртом вместо крови.
"Внизу ходил, не сгибаясь в пояснице, Николай Степанович Гумилёв. У этого человека была воля, он гипнотизировал себя. Вокруг него водилась молодёжь. Я не люблю его школу, но знаю, что он умел по-своему растить людей...".
Нет крупного человека, который не пережил бы полосы веры в революцию.
"Я даю свои показания. Заявляю: я прожил революцию честно. Никого не топил, никого не топтал, от голода ни с кем не мирился. Работал всё время. И если у меня был свой крест, то я носил его всегда под мышкой. Виновен же я перед русской революцией за этот период в одном: колол дрова в комнате. От этого отлетают куски штукатурки в нижнем этаже".
Встреча с чистильщиком сапог - ассирийцем, памятным по Персии, новый виток рассказа об истории этого племени и войне.
Участники "Серапионовых братьев".
Патетичный финал.
Очень яркие впечатления и желание обязательно вернуться к автору, он очень крут, искренне поражает как он уцелел в русском прошлом веке, дожив до втройне невероятных в его случае девяноста (велико искушение сравнить с очень ценимым Валентином Катаевым)