— Ты серьезно? Эти банки — мои, я их берегла на зиму!
Голос Веры Петровны резанул по кухне, как нож по стеклу. Анна замерла с рукой на дверце погреба, пальцы онемели от холодного металла ручки.
— Мы их сами закатывали, Вера Петровна. Вместе. Лето напролет.
(Внутри у Анны всё сжалось: вот опять, опять эта стена из «экономии», за которой прячется обычная жадность.)
Вера Петровна шагнула ближе, фартук в мелких яблочных пятнах натянулся на животе.
Кухня пахла уксусом и старым деревом. На столе — пустая кастрюля из нержавейки «Тефаль», в которой только что кипел маринад.
— Зиму вы что, не знаете? Витамины нужны именно тогда! А сейчас на рынке полно всего по дешевке.
Максим, стоявший у мойки, резко повернулся. Вода капала с его рук на линолеум — он мыл нож после нарезки укропа.
— Мам, мы не просим всё. Хотя бы одну банку компота. Сливового. Мы его делали в августе, помнишь? Жара была под сорок, я чуть не сгорел на солнце, пока ящики таскал.
Вера Петровна фыркнула, скрестила руки.
— Помню. И помню, как ты неправильно ветки подвязывал. Хорошо, я вовремя заметила, а то бы урожай пропал.
Анна почувствовала, как в горле встал ком. Она поставила банку обратно на полку — стекло звякнуло о дерево.
— Мы не неправильно. Мы делали всё, как вы сказали. Каждую грядку, каждую банку.
(А ты стояла в тени с чашкой чая и командовала. «Глубже копай», «не так пасынкуй», «перец не переложи». И ни разу не взяла грабли в руки.)
Вера Петровна пожала плечами.
— Ну и что? Я же старше, спина у меня. А вы молодые, сильные. Это правильно — помогать родителям.
Максим вытер руки о полотенце с выцветшими ромашками.
— Помогать — да. А быть бесплатной бригадой — нет. Мы каждые выходные туда мотались. Пололи, поливали, консервировали. Руки у Ани до сих пор в шрамах от крышек.
Он показал на ладонь Анны — мелкие белые следы от горячего металла.
Вера Петровна посмотрела и тут же отвела взгляд.
— Шрамы заживают. А запасы — это серьезно. Черный день может прийти в любой момент. Вон, цены какие скачут. В «Магните» огурцы уже по сто двадцать.
Анна тихо рассмеялась — смех вышел сухой, как осенние листья.
— Черный день... А мы для вас что, не семья? Почему нам нельзя то, что мы сами сделали?
Вера Петровна выпрямилась.
— Семья — это когда экономят вместе. А не когда всё сразу проедают. Ваш отец, царствие ему небесное, тоже хотел всё лучшее сразу. Я его останавливала — и правильно делала.
Максим сжал кулаки.
— Папа умер десять лет назад, мам. И ты до сих пор его рецепты вспоминаешь только когда удобно.
Повисла тишина. Где-то в погребе капала вода с трубы — кап-кап-кап, как метроном.
Анна взяла сумку.
— Ладно. Мы поехали. Картошку вы нам уже дали — ту, что мелкая, чтобы не сгнила у вас.
Вера Петровна пошла провожать. У двери протянула пакет.
— Вот, яблок возьмите. Свежие, только сорвала.
Анна заглянула. Половину плодов покрывали бурые пятна.
— А те, что целые, в погребе лежат? На зиму?
Вера Петровна кивнула с гордостью.
— Конечно. Они полежат. А эти надо быстро съесть.
В машине Максим молчал до самого поворота на трассу. Потом ударил по барандию.
— Всё. Больше ни разу.
Анна кивнула. В груди — пустота, будто выгребли всё тепло лета.
Прошла зима. Вера Петровна иногда привозила банку-другую — «своего производства». Анна ставила их в дальний шкаф и не открывала.
Весной звонок:
— Земля оттаяла. Пора копать.
— Нет, мама.
— Как нет? А кто мне поможет?
— Наймите людей. Есть объявления на «Авито».
— Чужих? За деньги? Когда есть свои дети?
— Свои дети устали быть чужими руками.
Диалог оборвался. Отношения охладели до нуля.
Прошло два года.
Осенью Максим вернулся от матери бледный.
— Она велела всё выбросить. Все наши банки. Говорит, просрочилось, никто не ел.
Анна почувствовала, как кровь отхлынула от лица.
— Сколько?
— Шестьдесят две. Компот скис, огурцы заплесневели.
Он сел на табуретку, обхватил голову.
— Она плакала. Говорила: «Столько труда пропало зря».
Анна подошла, положила руку ему на плечо.
— А про то, что сама не давала открывать — ни слова?
— Ни слова.
На следующий день Анна поехала одна.
Вера Петровна открыла дверь, удивилась.
— Максим занят?
— Да. А я хочу поговорить.
Они сели за стол. Чайник шипел на плите «Гефест».
— Помните компот, который мы не открыли в октябре?
Вера Петровна вздохнула.
— Опять ты за старое.
— Нет. Просто вопрос: для кого вы всё это берегли? Если не для нас?
Старушка помолчала. Руки дрожали на кружке.
— Для зимы. Для гостей. Для... не знаю. Привычка. В войну так жили — всё на потом.
Анна мягко:
— Потом не пришло. А банки пропали.
Вера Петровна подняла глаза — в них стояли слезы.
— Я не хотела обидеть. Думала, правильно делаю.
— Давайте попробуем по-другому. В этом году поможем снова. Но если закатаем — откроем, когда захотим. Хоть сразу.
Вера Петровна долго смотрела в окно.
— А если не хватит?
— Купим. Или обойдемся. Жизнь не в банках.
Лето вернулось. Они снова на даче — втроем. Вера Петровна теперь брала лейку, полола, хоть и медленно.
В августе закатали первую партию компота.
Вера Петровна сама взяла банку.
— Давайте откроем. На пробу. Прямо сейчас.
Они сидели на крыльце. Компот был сладкий, с легкой кислинкой.
— Знаешь, — сказала она Максиму, — твой отец всегда говорил: лучшее надо есть сегодня. Я его ругала за расточительство. А он смеялся...
Максим молчал, только крепче сжал руку Анны.
Когда уезжали, Вера Петровна вынесла пакет яблок — все ровные, без пятен.
— Съешьте свежими.
Зимой она заболела. Анна привезла куриный бульон.
На столе — открытая банка лечо.
— Открыла к обеду, — улыбнулась Вера Петровна слабо. — Вдруг не доживу до черного дня.
Анна рассмеялась.
— Правильно. Ешьте, пока горячее.
За окном снег падал крупными хлопьями — тот самый, на который когда-то откладывали всё лучшее.
***
А вы бы вернулись помогать после такого или поставили точку навсегда?