Звонок в дверь прозвучал, когда я застегивала последний замок на чемодане. Ритмичный, нетерпеливый. Так звонит курьер или таксист, чье время – деньги. Я бросила взгляд на телефон: «Петя. Ваш водитель подъехал». Сюрприз, тщательно спланированный мужем, вступал в свою финальную, безупречную фазу. Поездка в Турцию, на неделю, одна. «Тебе нужен отдых, солнышко, – говорил Петр, поправляя галстук перед утренним зеркалом. – Ты так устаешь на работе. А у меня этот важный тендер в Новосибирске… Совпадение, конечно, но ты насладишься морем, а я – скучной бумажной работой. Все честно».
Честно. Это было его любимое слово. Петр всегда был честен со мной. Честен в подарках, честен в объяснении своих поздних возвращений, честен в своей несколько холодной, расчетливой заботе. Наш брак был не гремучей смесью страсти, а добротным, дорогим проектом. И эта поездка была логичным апгрейдом: обслуживание ценного актива. Я должна была вернуться загорелой, отдохнувшей и благодарной.
Я открыла дверь, ожидая увидеть молодого человека в яркой куртке с логотипом такси-сервиса. Но на пороге стоял Федор. Наш садовник. Вернее, садовник Петра, доставшийся ему вместе с этим огромным домом на окраине города. Федору было за семьдесят, он был молчаливым, согбенным человеком с руками, похожими на корни старого дуба. Он жил в крохотной сторожке у дальнего забора и появлялся, как тень, в саду в любую погоду. Мы почти не общались. Он кивал, я улыбалась, Петр отдавал распоряжения о стрижке газона или обрезке роз.
Но сейчас Федор был не похож на себя. Его обычно безмятежное, морщинистое лицо было искажено мукой. Глаза, выцветшие до цвета дождливой воды, широко распахнуты, в них плескался настоящий, животный ужас. Он был без шапки, седые волосы взъерошены ветром, а на грубом рабочем свитере виднелись бурые пятна – земля или… Я не стала додумывать.
— Хозяйка, — его голос, обычно тихий и хриплый, сорвался на высокую, визгливую ноту. — Прошу вас, не уезжайте. Отмените поездку.
Я отступила на шаг, удивленная.
— Федор? Что случилось? Вы себя плохо чувствуете?
— Нет, это не про меня! — Он схватил меня за руку. Его пальцы, твердые и шершавые, как наждак, сжали мое запястье с неожиданной силой. — Это про вас. Не садитесь в эту машину. Не летите никуда. Просто поверьте мне!
В его взгляде была такая отчаянная, немолящая мольба, что у меня внутри все похолодело. Это не было сумасшествием или бредом. Это было знание. Глубокое, неподдельное, выстраданное. Но знание чего? Федор за все пять лет ни разу не переступил порога дома без вызова, не сказал лишнего слова. А теперь – этот панический взгляд, это дерзкое прикосновение.
За окном настойчиво просигналила машина. На экране телефона замигал вызов от водителя.
— Федор, я должна ехать. Мой рейс… Муж все организовал.
— Организовал! — Он фыркнул, и в этом звуке была такая горькая, старческая презрительность, что меня передернуло. — Он много что организовал. Не уезжайте. Останьтесь. Спрячьтесь. Увидите всё сами. Только… ради Бога, не показывайтесь.
Сигнал такси стал непрерывным, раздражающим. Рациональная часть моего мозга, вышколенная годами жизни с Петром, настаивала: «Это старый чудак. У него склероз или паранойя. Ты опоздаешь на самолет. Петр будет недоволен. Ты испортишь сюрприз». Но в глубине, в том месте, где таился еще не до конца убитый инстинкт, что-то дрогнуло. Может, потому что Федор никогда не был чудаком. Он был частью ландшафта, надежной и немой. Его немота сейчас была разбита криком. Криком о помощи… для меня.
Я вырвала руку.
— Хорошо, Федор. Хорошо. Я… я подумаю. Идите.
Он посмотрел на меня, и в его глазах мелькнуло понимание – я не верю ему до конца. Он безнадежно махнул рукой, развернулся и, пошатываясь, засеменил обратно в сторону своего домика, растворившись в сумерках сада.
Я захлопнула дверь, прислонилась к ней спиной. Сердце колотилось. Что за бред? Спрятаться? От мужа? От Петра, который оплатил эту поездку, который… который… В голове роем закружились мелочи. Его повышенная, почти навязчивая забота в последние недели. Внезапные звонки «просто проверить, как ты». Его настойчивость в выборе именно этой виллы в Турции, именно этих дат. Его легкое, слишком легкое согласие на мое путешествие в одиночестве, хотя раньше он ворчал, что «приличные жены не шатаются одним по заграницам». Мелочи. Крошечные песчинки. Но сейчас, после паники Федора, они начали слипаться в мутный, пугающий ком.
Таксист бил в дверь. «Мадам! Аэропорт!»
Я сделала глубокий вдох. И приняла решение. Не из-за веры Федору, а из-за внезапно проснувшегося, дикого любопытства. И страха. Не того размытого страха перед неизвестностью, а острого, как лезвие, страха быть обманутой.
Я распахнула дверь, одарила таксиста самой блестящей улыбкой.
— Извините за задержку! Всё, я готова.
Я загрузила чемодан в багажник, села на заднее сиденье. Мы тронулись. Я видела в боковое зеркало, как наш дом, огромный и безжизненный, уменьшался. У въезда в калитку стояла согбенная фигурка Федора. Он смотрел вслед машине.
Через десять минут, на первом же светофоре на выезде из нашего коттеджного поселка, я сделала вид, что в панике хлопнула себя по карманам.
— О, боже! Я забыла паспорт! — воскликнула я, и в голосе моем задрожала вполне естественная паника. — На туалетном столике! Мы должны вернуться!
Таксист, бурча что-то про забывчивых барынь, развернулся.
У дома я выскочила из машины.
— Подождите две минуты! Я сейчас!
Я вбежала в дом, захлопнула дверь. Сердце колотилось уже не от мнимой, а от самой настоящей тревоги. Я подбежала к окну в гостиной. Таксист, покрутившись на месте, достал телефон. Еще минута – и он начнет звонить или уедет. Я не могла позволить ему позвонить Петру.
Я схватила сумочку, вынула всю наличность – пачку хрустящих купюр, которые Петр дал мне «на мелкие расходы до аэропорта». Выскочила обратно.
— Вот, держите, — сунула я деньги водителю. — Это за ваш труд и за простой. Паспорт я… найду сама. Муж поможет. Вы свободны.
Увидев сумму, превышавшую счет в пять раз, таксист мгновенно перестал бурчать. Он что-то пробормотал про удачи, развернулся и укатил.
Я осталась одна. В тишине. Наступили сумерки. Дом, такой знакомый, вдруг показался враждебным. Каждая тень казалась подозрительной. Я не могла оставаться внутри. Вспомнила слова Федора: «Спрячьтесь. Увидите всё сами».
Гостевой домик. Небольшое кирпичное строение в глубине сада, у старой яблони. Петр использовал его иногда для деловых встреч или когда к нам приезжали его друзья-охотники. Там было прохладно, пыльно и пахло плесенью. Но из его маленького слухового окна, затянутого паутиной, был виден и парадный въезд, и часть фасада главного дома.
Я, крадучись, словно вор, пробралась через сад. Дверь в гостевой домик была не заперта. Внутри царил полумрак. Я замерла, прислушиваясь к стуку собственного сердца. Прошло, наверное, минут сорок. Ничего. Только шорох листьев за окном да отдаленный лай соседской собаки. Меня начала одолевать дурь всего предприятия. Вот он, пик моего неблагодарного идиотизма. Петр узнает – и что я скажу? «Мне старый дед нашептал, и я решила тебя проверить»? Я уже готова была выбраться из этого пыльного убежища и позвонить мужу с покаянной речью, как услышала звук мотора.
Не обычный легкового автомобиля, а тяжелый, гулкий, с характерным дребезжанием. Я прильнула к запыленному стеклу слухового окошка.
На дорожку перед домом, плавно, почти бесшумно, несмотря на шумный двигатель, въехал черный фургон. Не грузовик, а именно фургон, без окон в кузове, матового цвета, поглощавшего остатки вечернего света. Он выглядел неуместно, угрожающе, как громадное насекомое, приползшее в наш ухоженный мир. У меня перехватило дыхание. Я забыла, как дышать. Время замедлилось, звуки приглушились.
Из кабины фургона вышел водитель. Высокий, плотный, в темной куртке и кепке. Он не стал звонить в дверь. Он достал ключ. Ключ от нашего дома. Вставил его в замок, повернул и вошел внутрь, как хозяин.
Мир перевернулся. Все, что я знала о безопасности, о доме, о браке, рассыпалось в прах. Кто этот человек? Почему у него есть ключ? Где Петр? Он же должен быть в аэропорту, на пути в Новосибирск…
Минут через десять человек вышел обратно. Он что-то крикнул в сторону фургона. Задние двери распахнулись изнутри, и наружу выпрыгнули еще двое. Такие же неопределенные, крепкие, в темной одежде. Они зашли в дом. Потом я услышала звуки. Звуки выносимой мебели. Сначала они выкатили мой рояль, тот самый, на котором я наигрывала что-то студенческое и давно забыла, как играть. Его с трудом, но аккуратно загрузили в фургон. Потом понесли шкафы из спальни, диван из кабинета Петра, огромный телевизор. Работали быстро, слаженно, молча. Это не была суматошная кража. Это был плановый, организованный вывоз. Вывоз вещей из моего дома.
Я сидела, вцепившись пальцами в подоконник, не в силах пошевелиться. Слезы текли по моим щекам сами собой, без рыданий, тихо и бесконечно. Это был не просто грабеж. Это было нечто большее. У них были ключи. Они знали, что дома никого нет. Они знали, что я в самолете. Петр… Петр знал?
Мысли метались, как загнанные звери. Может, это ограбление, и Петр ничего не знает? Но тогда почему он настаивал на этих датах? Почему Федор меня предупредил? Федор… Он знал. Он точно знал.
Прошел час. Фургон был забит под завязку. Троица в темной одежде собралась у кабины, закурила. Потом один из них достал телефон, набрал номер, сказал коротко: «Готово. Да, всё чисто. Улетела.» Он говорил о мне. Уверенно. Как о выполненном пункте плана.
Они затушили сигареты, забрались в фургон. Черная махина дрогнула, фыркнула выхлопом и медленно поползла по дорожке, чтобы исчезнуть в ночи.
Я продолжала сидеть в темноте, окаменев. В доме, куда я боялась теперь войти, царила разгромленная пустота. И царила правда, страшная и неоспоримая. Мой муж отправил меня в дорогую поездку не для отдыха. Он отправил меня в никуда, чтобы опустошить наш общий дом. Чтобы украсть мою жизнь.
Зашелестели шаги по гравию. Медленные, тяжелые. Я вздрогнула, прижалась к стене. В дверь гостевого домика постучали. Тихо, но настойчиво.
— Хозяйка? Это я, Федор. Можно?
Голос его звучал устало, но спокойно. Я не могла вымолвить ни слова. Просто подошла и открыла дверь. Он стоял на пороге, с фонариком в руке. Его лицо в отблеске света казалось древним, как скала, иссеченной морщинами-трещинами.
— Видели? — тихо спросил он.
Я кивнула, не в силах говорить.
— Пойдемте в сторожку. Здесь холодно. И… вам не стоит показываться.
Его сторожка была крошечной, но опрятной. Пахло сушеными травами, старым деревом и печным дымком. Он поставил на стол жестяной чайник, насыпал заварки прямо в кипяток.
— Они не первый раз, — начал Федор без предисловий, уставившись на пламя керосиновой лампы. — Я здесь живу еще с прошлого хозяина, с покойным Борисом Сергеевичем. Ваш муж купил дом у его наследников. Борис Сергеевич был хорошим человеком. А ваш муж… Он не хозяин. Он — временщик.
Я слушала, обхватив руками горячий стакан, пытаясь согреть лед внутри себя.
— Первый раз такое было года три назад, — продолжал Федор. — Тогда он тоже отправил жену… предыдущую жену… на «отдых». На море. И пока она загорала, приехали такие же люди в черном фургоне. Вывезли всё, что было ценного. А потом пришли другие люди, с бумагами. Говорили что-то про долги, про залог. Я тогда в городе был, у доктора, но соседский мальчишка видел. Потом вернулась та женщина… а дома пусто. И мужа нет. Только бумажка на столе и какие-то юристы, которые объяснили, что дом в залоге, что муж скрылся, и ей лучше не шуметь, если она не хочет проблем.
У меня похолодели пальцы.
— Предыдущая жена? У Петра… Он был женат?
— А то, — мрачно кивнул Федор. — Он ее, бедную, в психушку вогнал. Она после этого скандалить пыталась, искать его. А он уже с новым паспортом, говорят, и с новым именем где-то всплыл. Через полгода купил этот дом. И начал всё сначала.
Пазл складывался с душераздирающей четкостью. Щедрые подарки, которые, вероятно, покупались в кредит на мое имя. Постепенное оформление имущества на подставные фирмы. Моя «усталость», которую он так трогательно лечил дорогими путешествиями. И наконец — большой куш. Продажа всего, что можно продать. Оформление всех возможных долгов. И исчезновение. А я оставалась бы в Турции с пустым банковским счетом (ведь он наверняка уже вывел все деньги), с тонной кредитов на своем имени и с полицией на пороге пустого, заложенного по второму кругу дома.
— Почему… почему вы мне сказали? — прошептала я. — Вы рисковали.
Федор посмотрел на меня своими выцветшими глазами.
— Та, предыдущая… она была злая, высокомерная. На собак своих мне больше тратила, чем на еду старику. А вы… вы мне прошлой осенью шарф теплый принесли, когда холода ударили. И пирогом с яблоками, с моих же яблонь испеченным, угостили. Не боялись руки моей грязной. Для вас это мелочь была. А для меня… — Он махнул рукой. — Не мог я еще раз молча смотреть, как человека под колеса кидают. Грех.
Я плакала. Тихими, бесшумными слезами, которые наконец принесли облегчение. Не от горя, а от освобождения от лжи.
— Что мне делать, Федор?
— Уезжать, хозяйка. Сейчас же. Пока он не понял, что вы не в Турции. Он думает, вы в самолете. У вас есть паспорт?
— Да, со мной.
— Деньги?
Я вспомнила про наличные, отданные таксисту. В сумочке лежала только карта, которую Петр оформил на меня «для шопинга». Карта, которая, я теперь понимала, была ловушкой, чтобы отследить мои траты и узнать, когда я вернусь.
— Почти нет.
Федор кряхтя поднялся, достал из-под матраса старую жестяную коробку. Вынул пачку потертых купюр.
— Берите. Это мне Борис Сергеевич перед смертью оставил. «На черный день, Федя». Вот он и настал.
— Я не могу…
— Берите! — сказал он сурово. — И слушайте. На вокзал нельзя. Он проверит. Автобусом. В соседний город, Рудню. Там дешевая гостиница у вокзала, «Перевал». Там никому вы не нужны. Переночуйте. А утром — идите в полицию. Не сюда, а в Рудне. Расскажите всё. Про фургон, про ключи. Про предыдущую жену, ее звали Ирина Власьевна Савельева, попробуйте найти. И главное — сразу подайте заявление о краже паспорта. Скажете, в аэропорту потеряли. Чтобы он не смог ничего на вас оформить, пока вы разбираетесь.
Он говорил четко, ясно, как полководец, разрабатывающий план сражения. Этот тихий старик, копавшийся в земле, оказался единственным, кто протянул мне руку в моем красивом, лживом мире.
Через полчаса я, закутанная в старый платок Федора, шла по проселочной дороге к остановке междугороднего автобуса. В кармане лежали его деньги и мой паспорт. За спиной оставался темный, пустой дом, который никогда не был моим домом. Впереди была холодная ночь, страх и неопределенность.
Но также впереди была правда. Горькая, уродливая, но своя. Я обернулась. На фоне темного силуэта дома я увидела слабый огонек в окне сторожки. Федор не ложился спать. Он ждал, пока автобус не увезет меня прочь.
Я села в полупустой автобус, пахнущий бензином и затхлостью. Мы тронулись. Я смотрела в темное окно, где отражалось мое бледное, изможденное лицо. В нем уже не было прежней наивной доверчивости. Была жесткость. Была решимость.
Петр думал, что отправил меня в отпуск. Он отправил меня в самое важное путешествие в моей жизни — путешествие к самой себе. И я доберусь до конечной станции. Какой бы она ни была. Сюрприз, дорогой, удался. Но не тебе. Мне.