— Людмила Фёдоровна, вы опять на «Майбахе» ездили? — я смотрела на экран телефона, где горела сумма списания с карты. Четыре тысячи рублей. За одну поездку.
Свекровь даже не подняла глаз от журнала.
— А что такого? Я к косметологу ездила. В центр города, между прочим. Обычное такси полчаса предлагали ждать.
— На моей карте...
— На семейной, Олечка. Не прибедняйся. У тебя же декретные капают.
Декретные. Восемнадцать тысяч в месяц на двоих — меня и полугодовалую Милу. Антон работает, конечно, но его зарплата программиста идёт на ипотеку, коммуналку и продукты. А моя карта... она стала общедоступной с тех пор, как Людмила Фёдоровна переехала к нам "помогать с ребёнком".
Помогать. Какое замечательное слово.
Всё началось в роддоме. Антон сидел рядом с кроваткой Милы, я ещё не могла встать после кесарева, а в палату влетела его мама с букетом гладиолусов размером с меня саму.
— Ну что, родители, поздравляю! — она чмокнула сына в макушку. — Олюшка, ты как, живая? Бледная какая-то.
— Живая, — выдавила я сквозь боль. — Людмила Фёдоровна, вы зря приезжали так рано, нас ещё три дня держать будут...
— Да я тут ненадолго! Просто передать хотела... — она достала из сумки пакет с детскими вещами. — Это всё Антошкино было. Я сохранила! Представляешь, тридцать лет пролежало!
Тридцать лет пролежавшие распашонки пахли нафталином и чьей-то чужой жизнью. Но я промолчала. Роженица обязана быть благодарной.
— Мам, зачем ты это притащила? — Антон скривился. — У нас всё новое куплено.
— Так это же память! Семейная реликвия!
Семейная реликвия. Первый звоночек, который я проигнорировала.
Когда нас выписали, Людмила Фёдоровна встречала у подъезда — с ключами от нашей квартиры.
— Я пока у вас поживу, — сообщила она, обнимая Антона одной рукой, а другой забирая у него сумку. — Помогу. Ты же, Олечка, первый раз рожала, опыта нет. А я два мальчика подняла!
Антон посмотрел на меня виноватым щенячьим взглядом. Мол, сам не знал. Я кивнула. Куда деваться, правда?
Первую неделю было терпимо. Она готовила супы, мыла посуду, пока я кормила Милу. Да, вмешивалась в процесс: "Не так держишь!", "Добавь воды!", "Зачем ты её так часто прикладываешь?" — но я списывала на заботу.
Вторая неделя принесла первую трещину. Людмила Фёдоровна решила переставить мебель в детской.
— По фэншуй неправильно стоит, — объяснила она. — Кроватка должна головой на север.
— Но там батарея...
— Оля, я в этом разбираюсь. Энергетика в доме — это важно.
Она переставила. Мила проснулась от холода среди ночи и проревела до утра. Я еле встала на ноги.
— Видишь, — констатировала свекровь за завтраком, — у неё колики. Ты что-то не то ешь.
К концу месяца "помощь" превратилась в контроль. Она составляла мне меню ("Капусту нельзя, молоко вызывает газики!"), диктовала режим ("В восемь вечера все должны спать!") и щедро раздавала советы знакомым по телефону: "У Антошки жена совсем молодая, ничего не умеет, я тут управляюсь..."
Я молчала. Устала. Недосып, гормоны, бесконечные кормления. Говорить — сил не было.
А потом она нашла мою карту.
— Ой, Олечка, это твоя? Лежала на комоде, я думала, потерялась! — Людмила Фёдоровна помахала передо мной пластиком. — Дай я её положу в кошелёк, а то вечно у тебя всё валяется.
В свой кошелёк. Который она всегда носила с собой.
Первые покупки были безобидны: хлеб, молоко, йогурты. Потом пошли "нужные вещи": сервиз в подарок соседке, духи себе ("Надо же хоть как-то себя баловать!"), абонемент в бассейн ("Спина болит, надо разминаться").
— Людмила Фёдоровна, — я заглянула в выписку из банка, — а вот эти восемь тысяч на что?
— А! Платье купила. Мне ведь тоже на праздники выходить надо. Антошка не против.
Антошка, конечно, не был против. Он вообще ничего не замечал. Приходил поздно, падал на диван, смотрел в ноутбук. На мои робкие "Может, поговоришь с мамой?" отвечал: "Оль, она же помогает. Потерпи. Скоро уедет".
Скоро не наступало.
И вот — элитное такси. Четыре тысячи за двадцать минут езды.
— Людмила Фёдоровна, — я положила телефон на стол так, чтобы она видела экран. — Это мои декретные. Вы понимаете?
Она скользнула взглядом по цифрам и пожала плечами.
— Ну и что? У Антона зарплата...
— Которая идёт на квартиру. В которой вы живёте уже три месяца.
Глаза её сузились.
— То есть я, по-твоему, лишняя?
— Вы тратите мои деньги на такси за четыре тысячи.
— Я ездила по делам семьи! Или ты забыла, что я тут сижу с твоим ребёнком?..
Стоп.
С моим ребёнком?
Я почувствовала, как внутри что-то щёлкнуло. Как будто кран с ледяной водой открыли.
— Простите, с чьим ребёнком вы сидите?
— Ну... в смысле, помогаю...
— Мила — моя дочь. Я с ней. Круглосуточно. Вы живёте в нашей квартире, едите нашу еду, тратите мои деньги и ещё имеете наглость говорить, что "сидите" с ребёнком?
— Олечка, ты чего?.. — она попыталась улыбнуться. — У тебя от усталости крыша едет...
— Не едет, — я встала и подошла к шкафу. Достала сверху старый чемодан Антона. Раскрыла. — Едет у вас, Людмила Фёдоровна. Собирайтесь.
Её лицо перекосило.
— Что?!
— Собирайтесь. Сегодня вы съезжаете.
— Ты... Антошка!.. — она схватила телефон.
— Звоните. Скажите, что я выгоняю. Пусть выбирает.
Людмила Фёдоровна замерла. Мы смотрели друг на друга. Я — спокойная, будто камень. Она — красная, с дрожащими губами.
— Я... я всё делала для вас!
— Вы делали для себя. За мой счёт.
— Я помогала!
— Вы контролировали. Указывали. Тратили. Теперь — чемодан.
— Ты пожалеешь!..
— Возможно, — я кивнула. — Но это будет моё решение. И мои деньги. И моя квартира. И мой ребёнок.
Антон приехал через полчаса. Вбежал, запыхавшийся, встал между нами.
— Оля, что происходит?! Мама говорит...
— Твоя мама три месяца живёт здесь бесплатно и тратит мои декретные на элитное такси. Вот выписка. Вот счёт. Двадцать три тысячи за два месяца. Это больше, чем я получаю.
Он посмотрел в телефон. Побледнел.
— Мам, это правда?
— Антоша, я же не специально!.. Я думала, это общие деньги!..
— Общие деньги — это те, на которые мы оба согласились, — я перевела взгляд на мужа. — Я не соглашалась. Я вообще много на что не соглашалась. Но молчала. Теперь — не буду.
— Оля, давай спокойно...
— Я спокойна. Твоя мама уезжает. Сегодня.
Людмила Фёдоровна всхлипнула. Антон метался взглядом между нами. Понял, что я не шучу.
— Мам, поехали, — тихо сказал он. — Я отвезу тебя домой.
Она схватила чемодан, который я уже наполовину собрала, швырнула туда свои вещи и с грохотом захлопнула.
— Пожалеешь, — прошипела она мне напоследок.
— До свидания, Людмила Фёдоровна, — я открыла дверь.
Когда они ушли, я легла на диван и заплакала. От облегчения. От страха. От того, что наконец-то сказала.
Антон вернулся поздно вечером. Сел рядом, молчал. Потом положил руку мне на плечо.
— Прости, — сказал он. — Я не видел. Точнее, не хотел видеть.
— Знаю.
— Она всегда такая. Я привык. Думал, ты тоже привыкнешь.
— Не привыкла.
— И правильно, — он вздохнул. — Я позвонил в банк. Заблокировал твою карту, заказал новую. Мама больше не сможет...
— Спасибо.
Мы сидели в тишине. Мила сопела в кроватке. За окном шумел дождь.
— Оль, — Антон повернулся ко мне. — А счёт... ты серьёзно?
Я достала листок бумаги. На нём была таблица: даты, суммы, назначение платежей.
— Двадцать три тысячи четыреста шестьдесят два рубля. Прошу вернуть в течение месяца. Можно частями.
Он усмехнулся.
— Ты бухгалтер от Бога.
— Я мама, которая устала быть удобной.
Людмила Фёдоровна вернула деньги через три недели. Переводом на карту, без звонков и извинений. Ещё через месяц она прислала Антону сообщение: "Поздравь Олечку с тем, что разрушила нашу семью".
Я не разрушила. Я просто перестала быть фундаментом, на котором строят чужое удобство.
Говорят, с родственниками надо терпеть. Мириться. Прощать. Но никто не говорит, что терпение имеет цену. Иногда — буквальную. В рублях. И когда счёт доходит до критической отметки, остаётся только одно: выставить его на стол вместе с чемоданом.
Теперь иногда вспоминаю тот день за чашкой чая — и понимаю, что поступила правильно для себя. Всё получилось по‑другому, но, пожалуй, именно этого мне и не хватало.