Катя поймала себя на странной привычке: открывать телефон не потому, что пришло сообщение, а чтобы ещё раз посмотреть на его фамилию в приглашении.
Андрей Левицкий.
Сухая подпись под электронным пропуском в посёлок, где ворота открывались по коду, камеры следили за каждым гостем, а дом у Леры стоял не “в пригороде”, а будто отдельно от мира.
Катя бы и не поехала туда, если бы не случайная встреча на выставке. Та самая, неловкая, когда человек из прошлого улыбается так, будто вы вчера расстались, а не пять лет назад перестали переписываться.
— Кать! Ну привет! — Лера хлопнула глазами и засмеялась. — Ты вообще не меняешься.
Катя вежливо улыбнулась и подумала: вру, меняюсь. Я стала хуже. Я стала завистливее.
Она ведь когда-то сама решила, что их дружба — лишняя. Лера была слишком спокойной, слишком “без амбиций”. Катя рядом с ней всегда ощущала себя мотором: тормошила, подталкивала, тащила на себя разговоры. Потом устала. Потом пропала. А теперь вот — стояла на выставке, делала вид, что всё нормально, и слушала:
— Приезжай в гости. Просто так. Поболтаем.
Катя уже собиралась сказать вежливое “как-нибудь”, но любопытство — гадкое, липкое — потянуло за рукав. Хотелось увидеть, как живёт Лера теперь. Что из неё вышло. Всё ли так же “никак”.
Она согласилась.
И вот теперь сидела в машине, перед воротами, и понимала: зря.
Потому что в тот первый раз она увидела Андрея.
Не “красавчика”, не “мачо” из рекламы, а мужчину, рядом с которым у тебя в голове сам собой включается порядок. Говорит тихо. Движения точные. Руки — как у людей, которые привыкли решать чужие проблемы за деньги и не оправдываться.
Он открыл дверь, забрал из рук Кати пальто, будто это естественно, налил чай, будто он тут хозяин не из-за статуса, а из-за привычки держать дом.
И Катя, которая всегда считала себя умной, почувствовала самое унизительное: она попала. Мгновенно. Без шансов.
После гостевания она ехала домой и ловила себя на том, что вспоминает не интерьер и не Леру — а его голос. Не что он сказал, а как.
Ночью она проснулась и подумала: почему не мне?
На следующий день мысль стала наглее: как вообще могло так случиться, что это — у Леры?
Катя знала Леру с детства. Лера не была “звездой класса”. Не была первой красавицей. В институт, кажется, так и не пошла — работала в магазине, потом ещё где-то. Всегда такая… мягкая. Без зубов. А тут — трёхэтажный дом, охрана на въезде, садовник, две машины в гараже и одна маленькая, красная — “для жены”, как будто жизнь сама подписала: это твоё, держи.
Катя злилась не на Леру. Катя злилась на собственную биографию.
У неё была квартира. Нормальная работа в банке. Оклад. Косметолог по расписанию. Спорт “через не хочу”. Она знала, как выглядеть “собранной”. Но на горизонте — либо мужчины, которым нужно “пожить у тебя”, либо те, кто исчезает после третьего свидания, либо женатые, которые “всё сложно”.
А у Леры — Андрей.
Катя старалась себя отрезвить: не лезь. Это подруга. Ты не такая.
И тут же слышала внутренний смешок: какая “не такая”?
Потому что она уже была “такой”.
Ей вспомнилось лето, когда Лера приехала из лагеря с мальчиком, которого звали Славка. Он был вежливый, красивый, умел рассказывать истории, и рядом с ним Катя чувствовала себя взрослее.
Они ходили втроём. Потом он как-то пришёл к Кате домой с конфетами и сказал, что хочет встречаться с ней.
— А Лера? — Катя тогда даже изображала совесть.
— Мы с Лерой просто друзья. Ты мне нравишься, — сказал он спокойно.
Катя согласилась. Лера дулась месяца два, а потом однажды пришла и сказала, странно улыбаясь:
— Спасибо, что увела Славку.
— Ты серьёзно?
— Серьёзно. Я влюбилась. А ты показала мне, что ему доверять нельзя.
Катя тогда спросила, не удержалась:
— А мне доверять можно?
Лера засмеялась и не ответила. Но обижаться перестала.
Славка надоел Кате через полгода. Всё стало тесным, липким, ревнивым, и она оттолкнула его легко — как выбрасывают старую вещь.
А вот чувство стыда почему-то не выбросилось до сих пор.
И когда Лера написала во второй раз:
“Приезжай. Андрей в командировке, поболтаем по-девчачьи”,
Катя поняла: это шанс. Без него. Без соблазна. Просто выяснить, как она это сделала. Какие секретные кнопки нажала.
И всё равно страшно.
Потому что влюблённость — штука, которая в голове выглядит красивой, а в жизни быстро превращается в позор.
Лера встретила её так же просто, как на выставке: без пафоса, без “смотри, как я живу”. В домашнем свитере, с заколотыми волосами, будто это всё — не богатство, а просто фон.
— Ты голодная? — спросила она, пока Катя снимала ботинки.
— Я нервная, — честно ответила Катя.
Лера посмотрела внимательнее.
— Из-за чего?
Катя хотела сказать: “да так”. Но в таком доме “да так” звучало особенно жалко.
Они сели в гостиной. И Катя впервые нормально огляделась.
На стенах висели картины. Не “дорого-богато”, а странные, сказочные: замки в тумане, драконы, тонкие фигуры принцесс, свет, как из сна. Было ощущение, что в этой комнате кто-то живёт не только “домом”, но и внутренней жизнью.
— Красиво… — выдавила Катя. — Кто художник?
Лера сказала спокойно, будто речь о шторах:
— Я.
Катя почувствовала себя глупо. Это было хуже, чем особняк. Дом можно объяснить мужем. А картины — нет.
— Ты рисуешь?.. — Катя даже не смогла спрятать удивление.
— Начала уже здесь. Андрей настоял, чтобы я ушла из магазина. Сказал: “Ты там сгораешь, а я тебя живой хочу”. Я сначала бесилась — как это “уйти”, у меня работа, привычка, хоть какая-то самостоятельность. А потом… — она пожала плечами. — Потом стало тихо, и я снова взяла кисти.
Катя зацепилась за слово.
— “Снова”?
Лера улыбнулась:
— Ты не помнишь, что ты в детстве рисовала лучше меня?
Катя помнила. Но это было из тех воспоминаний, которые взрослый человек прячет, потому что больно. Мама тогда говорила: “рисование — баловство”. Папа выбирал “нормальную профессию”. И Катя пошла на экономический, как по рельсам. Рисование осталось где-то в тетрадках, которые потом выбросили при переезде.
— Я как будто живу по чужой программе, — сказала Катя, сама от себя не ожидая.
Лера не спорила. Только кивнула.
— Понимаю. Я тоже так жила… пока не перестала оправдываться.
Катя сделала вдох.
— Лер… можно я спрошу? У вас ведь… круг общения другой. У Андрея наверняка друзья, коллеги. Есть кто-нибудь неженатый?
Лера не удивилась. И Катю это насторожило.
— Есть один, — сказала Лера. — Но он… сложный.
— Сложный — не страшно.
— Он хочет женщину, которая не охотится за богатым мужем. И у него есть привычка: если накроет — уходит в запой. На недели. Андрей его вытаскивал не раз.
Катя сжала кружку.
— Это всё переживаемо. А почему ты думаешь, что я ему не понравлюсь?
Лера помолчала. Потом сказала тихо:
— Потому что ты сейчас не про человека спрашиваешь. Ты спрашиваешь про… спасение.
Катя почувствовала, как у неё напряглась шея.
— Лер, ты меня обвиняешь?
— Нет. Я тебя вижу, Кать.
И вот это было хуже всего.
Катя хотела отвести разговор, сделать вид, что она просто “интересуется”. Но Лера вдруг сказала:
— Хочешь, я расскажу одну историю? Она мне когда-то помогла понять себя.
— Давай, — Катя сказала резко, будто защищалась.
Лера устроилась удобнее, подтянула ноги на диван — совсем по-домашнему.
— Ко мне в магазин раньше приходил один парень. Не за обувью даже. Приходил под закрытие, будто ему просто нужно было с кем-то говорить. Он влюбился в жену друга. По-настоящему. До потери сна. Но он не позволял себе даже намёка — потому что друг. Потому что стыд. Потому что “так нельзя”.
Катя напряглась.
— И?
— И он где-то прочитал мысль, которая ему зашла. Что любовь — как растение. Если поливать, растёт. Если перестать поливать — можно замедлить, а иногда и задушить в самом начале.
— Жестоко, — сказала Катя.
— А жить в постоянном желании — не жестоко? — спокойно спросила Лера. — Он перестал “поливать”. Ушёл в учёбу, в языки, в работу. Нашёл своё. Не чтобы “забыть”, а чтобы перестать жить вокруг одной чужой женщины.
Катя молчала. Лера продолжила:
— Прошло пять лет. Он узнал, что они развелись. И тогда уже сделал ей предложение — честно, открыто. И она согласилась.
Катя усмехнулась криво:
— Красиво. А к чему ты это?
Лера посмотрела прямо, без жалости и без нападения.
— К тому, что иногда мы цепляемся за любовь не потому, что это “наш человек”, а потому что у нас внутри пусто. И мы ищем, чем это заполнить. Любовь кажется смыслом, потому что смысла больше нет.
Катя сглотнула.
— Ты думаешь, у меня пусто?
— Я думаю, ты устала быть “правильной”. И очень хочешь, чтобы кто-то пришёл и сделал тебя счастливой вместо тебя.
Катя хотела возразить, но не нашла слов. Всё звучало слишком точно.
Лера мягко перевела тему:
— Пойдём. Я кое-что покажу.
Мастерская была на мансарде. Не “комната для хобби”, а настоящий мир: холсты, ватман, тюбики, баночки, кисти, пахнущие древесиной, мольберты разной высоты. Свет падал так, будто сюда специально придумали окна.
Катя остановилась на пороге. В груди что-то щёлкнуло — как у человека, который внезапно вспомнил себя настоящего.
— Можно… я попробую? — спросила она и сама не узнала свой голос.
Лера уже доставала лист.
— Конечно. Чем хочешь?
— Акварелью.
Катя взяла кисть, и рука сначала дрожала — не от страха, а от непривычки. Потом пошло. Как будто внутри кто-то долго спал и проснулся.
Она рисовала вазу с цветами, которую когда-то увидела в кафе. Тогда она пыталась уговорить администратора продать её, потому что “она идеальная”. Ей отказали. И Катя обиделась на жизнь, как ребёнок. А сейчас вдруг поняла: ей не нужна ваза. Ей нужно было ощущение, что она умеет видеть красоту.
Когда она оторвалась от листа, за окном уже темнело.
— Кать… — тихо сказала Лера.
Катя подняла глаза — и увидела, что Лера держит телефон.
— Я тебя сфоткала, — объяснила Лера. — Не удержалась. Посмотри.
На фото была Катя. Но не та Катя, которая живёт по расписанию и носит “правильное лицо”. Там была девушка с живыми глазами. С каким-то светом. С тем, что обычно не купишь и не натянешь макияжем.
Катя долго смотрела и не могла понять, почему ей вдруг хочется плакать.
— Ты красивая, когда рисуешь, — сказала Лера. — Потому что ты в этот момент — на своём месте.
Катя хрипло усмехнулась:
— А в банке я… не на своём?
Лера пожала плечами:
— Ты сама знаешь ответ.
Катя опустила телефон.
— Значит, вот почему у тебя всё… получилось?
Лера улыбнулась — устало, по-настоящему.
— У меня тоже не “всё”. Я просто научилась быть не пустой. И знаешь, что странно? Когда ты наполняешься — к тебе тянутся. Не потому что ты “охотишься”, а потому что рядом с тобой тепло. Люди это чувствуют.
Катя смотрела на свой рисунок и впервые за долгие месяцы думала не про Андрея.
И это было почти освобождение.
— Я правда была готова… — начала Катя и осеклась.
Лера не попросила объяснять. Только тихо сказала:
— Не надо. Я всё поняла ещё в первый приезд. Ты смотрела на него так, как я когда-то смотрела на жизнь: будто она чужая.
Катя подняла глаза:
— И ты не злишься?
Лера усмехнулась:
— А за что? За то, что тебе плохо? Я тебе не враг, Кать. Я тебе… старый человек из детства. Мы же обе там остались, только по-разному.
Катя почувствовала, как в груди становится легче — не сразу, не чудом, а как после долгого кашля: больно, но воздух проходит.
Она уезжала уже ночью. За воротами посёлка телефон снова запищал: уведомления, рабочие чаты, графики.
А потом пришло сообщение от Леры. Фото. То самое, где Катя рисует.
И подпись:
“Если захочешь — приходи рисовать. Поливать надо не чужую любовь. Поливать надо себя.”
Катя остановила машину на обочине, посмотрела на экран и вдруг поняла, что впервые за долгое время хочет не “любви любой ценой”, а просто — жить так, чтобы ей самой с собой было не тесно.
И в этой мысли было больше надежды, чем во всех её фантазиях про чужого мужа.