Трудный год
Последний день декабря тянулся удивительно долго. За окном лениво падал мокрый снег, и по стеклу тянулись тонкие кривые струйки воды. В квартире пахло картошкой из духовки, луком, который только что пережарили, и мандаринами — Катя всё‑таки купила маленький пакетик, не удержалась.
Она стояла у окна с чашкой чая и смотрела на двор. Во дворе уже было оживлённо: соседи заносили в подъезд торты в блестящих коробках и пакеты с подарками. Один мужчина осторожно нёс большую коробку в золотой бумаге, чуть не поскользнулся, усмехнулся и быстрее зашёл в подъезд.
Катя невольно обняла себя за плечи, будто от сквозняка, хотя в комнате было тепло.
— Мам, а мы сегодня подарки тоже под ёлку сложим? — в дверях на кухню появилась Варя, десятиклассница, вытянувшаяся за этот год почти до маминого роста. На ней была кофта с оленями, купленная ещё три года назад на распродаже. Рукава уже стали короткими, но эта кофта всё равно оставалась любимой.
Катя немного помедлила с ответом.
— Мы... сегодня сделаем по‑другому, — сказала она и постаралась улыбнуться. — У нас будет особенный Новый год.
Варя прищурилась:
— «Особенный» — это когда без подарков, да? — в голосе прозвучала не злость, даже не обида, а усталость.
Из комнаты высунулся Лёшка, семилетний, в растянутой пижаме с динозаврами.
— Мам, ну хоть что‑нибудь же будет? Ну хотя бы машинка... или, ну... — он запнулся, заметив мамин взгляд.
Катя уставилась в свою чашку с чаем, лишь бы не встречаться взглядом с детьми.
Этот год выжал их как тряпку. Весной закрылся магазин, где работала Катя: «оптимизация», «сокращение», привычные слова, которые в одном письме превращают стабильность в пустоту. Сергей сначала держался на подработках, а потом слёг с больной спиной и несколько месяцев ходил, стиснув зубы, пока не дошло до больницы. Кредит, долги, лекарства. Они справились — как‑то, по копейке. Но декабрь стал последней соломинкой.
Катя ещё в ноябре поняла: подарков не будет. По крайней мере, таких, как раньше: коробки, шуршание обёрток, детский визг, фотографии с кучей новых игрушек.
И уже две недели она жила с этим комком в горле.
Старая коробка
Ёлка стояла в углу комнаты, ещё не наряженная — просто зелёный треугольник среди серых будней. Не новая: её купили лет шесть назад на распродаже, и каждый год Сергей шутил, что она переживёт их всех.
— Неужели вообще ничего не повесим? — Лёшка ходил вокруг ёлки кругами, как маленький сторожевой пёс. — Так неинтересно.
Катя глубоко вдохнула.
— Пойдёмте на балкон, — сказала она. — У меня есть одна идея.
На балконе, среди коробок с зимними вещами и банками с вареньем, стояла большая, заклеенная скотчем коробка. Катя когда‑то собиралась перебрать её «на досуге», но досуг всё откладывался.
Теперь она перерезала жёлтую ленту ножницами, как будто вскрывала какой‑то старый, забытый чемодан с прошлой жизнью. Внутри оказались старые новогодние игрушки: стеклянные шары с потертой позолотой, советские фигурки — космонавт, зайчиха в голубом пальто, Дед Мороз с облупившемся носом. Между ними — бумажные гирлянды, слипшиеся кусочки дождика, пожелтевшая вата.
Лёшка ахнул так, будто увидел сокровища.
— Ого! Мам, а это всё наше?
— Наше, — Катя улыбнулась впервые за день. — Когда ты ещё на свете не был, мы с папой каждый год этой коробкой спасались.
Варя осторожно взяла в руки стеклянный шар.
— Он хрупкий, — шёпотом сказала она, словно про себя.
— Как этот год, — невольно вырвалось у Кати, но, увидев взгляд дочери, она махнула рукой: — Ладно, пошли украшать.
Они долго повязывали нитки, продевали старую тесьму, разлепляли гирлянды. Квартира постепенно наполнялась звоном стекла, шуршанием бумаги и забытой лёгкостью. На полу валялись кусочки ваты и блестки, от которых не отмыться до весны.
Сергей вошёл в комнату, держась рукой за поясницу — спина у него всё ещё сильно болела.
— Что тут у вас за археология? — спросил он, но на лице у него была благодарная улыбка.
— Спасаем Новый год, — серьёзно ответил Лёшка и протянул ему фигурку космонавта. — Пап, повесишь самого важного?
Сергей повертел игрушку в руках.
— Самого важного — это кого?
— Ну... того, кто всё выдержит, — задумчиво сказал Лёшка. — Космонавты же сильные.
Катя почувствовала, как будто кто‑то сжал её сердце изнутри. Ей вдруг захотелось обнять обоих — и мужа, и сына — так крепко, чтобы никакие кредиты и диагнозы не могли пробиться сквозь это кольцо.
Записки на ёлке
Когда ёлка почти была готова, Катя посмотрела на неё и поняла: красиво. По‑своему. Старые игрушки, местами потёртые, кое‑где краска облупилась — но всё равно ёлка светилась, как что-то живое, родное.
Только внутри всё ещё скребла мысль: «Подарков нет».
Она пошла на кухню, достала из ящика стопку цветных стикеров, купленных когда‑то «для работы, чтобы было веселее писать отчёты».
Вернулась в комнату и положила стикеры на стол.
— Так, — сказала она, как будто объявляла новое правило игры. — У нас будет новая традиция. Смотрите. Каждый пишет на бумажке, за что он благодарен этому году. Хоть одну вещь, хоть десять. Можно смешное, можно серьёзное. Можно неровным почерком. А потом мы все эти записки повесим на ёлку.
— За что благодарен? Этому году? — Варя скептически подняла бровь. — Мам, ты в курсе, как он прошёл?
Катя выдержала её взгляд.
— В курсе, — тихо сказала она. — Тем более важно вспомнить, что всё-таки у нас осталось. Или появилось.
Повисло молчание. Лёшка первым протянул руку.
— А можно рисовать? — спросил он.
— Можно всё, — кивнула Катя.
Они расселись кто куда: Лёшка прямо на полу, Варя — за столом, уткнувшись локтями в поверхность, Сергей — на диване, подложив под спину подушку. Катя устроилась рядом, и вдруг почувствовала странное волнение, как в школе перед контрольной.
Ручка скользнула по бумаге. Сначала ей хотелось написать что‑то правильное, официальное: «за здоровье», «за семью». Но рука вывела совсем другое:
«За то, что мы всё ещё вместе».
Катя посмотрела на эти слова и неожиданно почувствовала, как к горлу подкатывает ком. Она отложила первый стикер, взяла второй.
«За Варину улыбку, когда она притворяется, что ей всё равно».
Она написала ещё: «За Лёшкины объятия на бегу». «За то, что спина у Серёжи хоть немного, но отпустила». «За кота Тимофея, которого мы забрали из подъезда». «За то, что долги понемногу, но уменьшаются». «За то, что я научилась просить помощи, а не только спасать всех сама».
Варя сидела, подперев щёку рукой. Её первый стикер долго оставался пустым. Потом она вдруг решительно наклонилась и написала несколько коротких строк.
Лёшка рисовал — огромные сердечки, ёлку с неровными ветками, человека в плаще, похожего то ли на папу, то ли на супергероя.
Сергей, не спеша, писал что‑то аккуратным, инженерным почерком.
Когда они закончили, стол был завален разноцветными бумажками.
— Ну что, вешаем? — спросила Катя.
Гирлянда переливалась в полумраке комнаты, за окном уже окончательно стемнело. Они прикрепляли стикеры к веткам с помощью скрепок и ниток, некоторые приходилось складывать пополам. Ёлка становилась всё более необычной — среди стеклянных шаров и космонавтов теперь свисали маленькие бумажные тайны.
Лёшка полез повыше, чтобы пристроить своё сердечко ближе к макушке.
— Это самое главное, — серьёзно сказал он. — Сердце — оно же вверху.
Катя улыбнулась:
— Логично.
Когда всё было готово, они выключили в комнате свет. Осталась только ёлка — зелёная, тёплая, с мягким мерцанием гирлянды. Свет ложился на бумажки, и на некоторых уже можно было разобрать слова.
«Я благодарна за то, что папа вернулся из больницы» — ровные, немного угловатые буквы Вари.
«За то, что мама всё равно готовит вкусную картошку, даже когда устала» — Лёшкин неровный почерк.
«За то, что дети шумят, значит им весело» — Серёжина аккуратная строка.
Кате пришлось отвернуться, чтобы никто не увидел её глаза.
Полночь и маленькие чудеса
До полуночи оставалось меньше часа. На кухне тихо булькали кастрюли, в духовке доготавливалась картошка. Катя нарезала салат «Оливье» — в этом году без дорогих колбас, но с тем самым вкусом детства. На столе лежали три мандарина, разломленные на дольки, как маленькие солнца.
— Мам, а можно... — Варя замялась у дверей. — Можно я сфоткаю нашу ёлку?
— Конечно, — удивилась Катя.
Варя вернулась в комнату, щёлкнула пару кадров, потом задумчиво застыла, глядя в экран.
— Красиво, — тихо сказала она. — По‑настоящему.
Катя усмехнулась:
— Без фильтров?
— Без, — Варя покачала головой. — Тут они лишние.
Они уселись за стол, когда по телевизору уже вовсю шли какие‑то концертные номера. Катя почти не слушала — лица артистов, яркие костюмы казались ей картинкой из другого мира. Их мир был здесь: Серёжа, осторожно поднимающий бокал с морсом; Лёшка, который никак не мог решить, с чего начать — с салата или картошки; Варя, которая то и дело поглядывала на телефон, но всё же откладывала его в сторону.
— За что пьём? — спросил Сергей, когда до боя курантов оставалось минут десять.
Катя посмотрела на ёлку с бумажками.
— За то, что написано там, — сказала она. — И за то, что мы ещё не всё успели написать.
Они чокнулись — кто бокалом, кто простым гранёным стаканом.
Когда куранты начали отсчёт, Катя вдруг поймала себя на том, что впервые за много месяцев не боится будущего так отчаянно. Да, впереди неизвестность, кредиты, поиск работы. Но сейчас, в эту секунду, в их маленькой кухне было тесно от тепла.
После поздравлений и президентской речи позвонила бабушка из соседнего города, знакомый голос взволнованно желал им терпения и здоровья. Потом — тётка, потом подруга.
А потом кто‑то постучал в дверь.
Катя удивлённо посмотрела на Сергея.
— Ты кого‑то ждёшь?
— Нет, — так же удивлённо ответил он.
У двери стояла Светка с пятого этажа — в пуховике, с выбившейся из под шапки чёлкой и огромным пакетом в руках.
— Я ненадолго! — быстро заговорила она. — Слушай, Катя, тут такое дело... Мне тут на работе выдали подарок, а у нас своих детей нет, а вы мне тут весь год помогали — то сумки донесёшь, то в аптеку за лекарствами сбегаешь... В общем, я подумала... — она протянула пакет. — Если вы не против, забирайте. Там ерунда всякая, но детям, может, будет в радость.
Катя открыла было рот, чтобы отказаться — привычка, как рефлекс. Но вспомнила одну из своих записок: «За то, что я научилась просить и принимать помощь».
— Спасибо, Свет, — тихо сказала она. — Очень кстати.
В пакете оказалось всё то, чего не хватало их Новому году до «настоящего»: коробка конфет, недорогой конструктор, мягкая игрушка‑лисёнок, пара детских раскрасок, ещё один пакет мандаринов и даже маленькая коробочка с дешёвыми, но новыми ёлочными шарами.
— Мам! — Лёшка прижал к груди лисёнка. — Можно он будет жить у нас?
— Если он останется у нас, ему точно повезёт, — сказал Сергей.
Варя взяла в руки один из шаров — гладкий, блестящий, с красивой снежинкой.
— А давайте не сегодня, — вдруг предложила она. — Сегодня оставим только наши старые игрушки и записки. А эти... пусть будут на следующий год. Как обещание.
Катя посмотрела на неё с удивлением:
— Обещание чего?
— Что в следующем году будет легче, — Варя пожала плечами. — Но даже если нет... мы всё равно что‑нибудь придумаем.
Катя почувствовала, как горло снова сжимает. В этой девочке, которая ещё недавно хлопала дверями из‑за любой мелочи, вдруг проступила какая-то неожиданная взрослость.
— Договорились, — сказала она.
Новый год, который запомнился
В ту ночь они легли спать уже сильно позже трёх часов ночи. Долго сидели у ёлки, читали вслух записки — некоторые по кругу, некоторые шёпотом, смеясь и чуть не плача. Лёшка заснул прямо на диване, уронив руку с плюшевым лисёнком, Сергей аккуратно подложил ему плед.
Катя ещё долго не могла уснуть. Она сидела на табурете у окна, смотрела на улицу, где медленно гасли окна по одному, как огоньки на гирлянде. В некоторых семьях наверняка стояли горы коробок под роскошными ёлками.
Раньше от таких мыслей у неё сжималось сердце. Сейчас — уже нет.
Она встала, подошла к ёлке и аккуратно провела пальцами по краю одной из записок. На ней было написано:
«За то, что, даже когда очень страшно, мы всё равно смеёмся».
Катя улыбнулась.
Она ещё не знала, что через год у неё будет новая работа, что Серёжина спина позволит ему хотя бы частично вернуться к делу, что Варя поступит на бюджет в хороший вуз, а Лёшка перестанет бояться темноты.
Но именно этот Новый год останется в её памяти особенно ярко. Не тот, когда они летали за границу на неделю, не тот, когда под ёлкой было так много коробок, что еле помещались на ковре. А этот — с ёлкой без подарков, со старыми игрушками и разноцветными бумажками, на которых неуклюжими, упрямыми буквами было написано самое главное.
Через много лет, когда дети разъедутся, а жизнь снова закрутит своими заботами, Катя иногда будет открывать старую коробку. Между ватой и стеклянными шарами она найдёт те самые стикеры — потёртые, местами выцветшие. Будет читать их, улыбаться и думать: «Вот это и были наши главные подарки».
Праздник тогда начался задолго до боя курантов — в тот момент, когда они впервые всерьёз спросили себя не «что мы получим», а «за что мы благодарны». И с тех пор этот вопрос тихо жил где‑то внутри, как маленькая лампочка на гирлянде, которая почему‑то никогда не перегорала.