— Ирина, ну это уже ни в какие рамки! — хозяйка детсада, в блестящей кофте, стояла посреди группы, держа в руке пустую коробку из-под конфет. — Ваш ребёнок съел все сладости с ёлки! До последней!
Она громко, отчётливо растягивала слова, чтобы слышали остальные мамочки.
Татьяна, растерянная, застегивала сыну куртку. Её руки дрожали так, что молния то застревала, то выскальзывала.
— Да вы что… не может быть… — тихо проговорила она. — Он же… ну, маленький ещё.
— Маленький? — приподняла бровь блестящая. — Шесть лет! Уже пора понимать, что нельзя!
Дети гомонили возле остывшего самовара, конфетти налипали к сапогам. Кто-то хихикнул, кто-то шепнул: «Это тот мальчик».
Серое небо за окном давило, как крышка. В группе пахло мандаринами, клеем и чуть-чуть — хлоркой.
— Мы договаривались делить сладкое поровну, — продолжила хозяйка, делая шаг к Татьяне. — Значит, теперь — по справедливости. Поровну делим расходы на новые!
Несколько мам за столом переглянулись. Одни усмехнулись, другие покивали, как будто действительно всё честно.
— Ну что вы, Ольга Петровна, — пробовала улыбнуться Татьяна. — Детям-то праздник, зачем считать каждую конфету?
— А зачем других детей обижать? — спокойно, но с нажимом. — Они же теперь без сладкого? Вы же сама принесли целую тарелку пряников, правда? Вот и посчитаем всё аккуратно, чтоб никто не в обиде.
Мальчик, сидящий в углу, притих. Смотрел вниз, теребя бумажную снежинку, испачканную шоколадом.
Татьяна подошла, присела — тихо:
— Ничего, Стёпушка, всё хорошо, не переживай.
Но голос дрогнул. Не перед сыном — перед взглядами взрослых. Перед тем, как жужжала морозная улица за окном, перед чужими глазами, которые скользили по её потёртому пальто и стоптанным сапогам.
— Давайте мы покроем половину, — подвела итог Ольга Петровна и снова поставила пустую коробку на стол, как доказательство. — И чтоб больше такого не повторялось.
Татьяна кивнула, хотя внутри всё горело стыдом. Она достала из сумки кошелёк, пересчитала скомканные купюры, отдала триста рублей. Чужая рука приняла деньги без благодарности.
Когда они вышли на холод, ветер бил в лицо, обжигая. Стёпа шёл рядом, молча.
— Мам, я не все съел. Там уже мало было. — Он сказал это тихо, будто виновато.
— Я знаю, сынок, — ответила она. — Не думай об этом.
Но сердце сжималось. От обиды — не на него. На этот нескончаемый вечный стыд за то, что не как все.
Дома было холодно. Батареи еле гудели, на окне запотели стёкла. На столе — чашка с остывшим кофе и тарелка с макаронами. Соседка снизу включила телевизор на полную, гул стоял, будто кто-то спорил за стеной.
Татьяна сидела на табуретке и молчала. В голове стучало: «Ваш ребёнок съел все конфеты».
Как будто не конфеты, а её гордость.
Невольно вспомнился прошлый утренник: она тогда принесла большую вазу с мандаринами, а Ольга Петровна хвалила других мам за торты и подарки — будто Татьяна там вообще не существовала.
Позвонила соседка, Лида. Голос бодрый:
— Танюш, я слышала, вы там на утреннике повеселились. Моя Маринка сказала, там про конфеты целый скандал был. Ольга Петровна опять за своё?
— Да брось, ничего особенного, — ответила Татьяна. — Стыдно просто.
— Ну уж, — фыркнула Лида. — Ей лишь бы кого-то при всех унизить. Помнишь, как в прошлом году на собрании Ольгу Николаевну полоскала за "грязную обувь детей"? Она ж любит власть показывать.
Татьяна усмехнулась, но безрадостно. Кофе остыл окончательно, на поверхности образовалась тонкая плёнка.
К вечеру она пересматривала Стёпины рисунки: ёлки, снег, конфеты разного цвета. Он рисовал честно — даже маленький кусочек обёртки пририсовал, будто не мог утаить.
— Ма, а я им завтра отдам свои шоколадки из дома, — сказал он, подходя. — Пусть едят. Тогда они не будут злые.
Она хотела его обнять, но вместо этого отвернулась к окну. Потому что вдруг поняла — именно такого они от неё и ждут. Что она снова всё отдаст, чтоб никому не было обидно.
Следующий день начался с того же серого неба и мокрых ступенек. Утренник позади, но осадок остался. В раздевалке две мамы шептались, глянув исподлобья на Татьяну.
— Ну чего это, опять со своими пряниками? — Было сказано едва слышно, но хватило.
Татьяна стояла, поправляла шарф и делала вид, что не слышит.
— Мам, — дернул за рукав Стёпа, — а можно я подарю Ольге Петровне свой рисунок?
— Можно, — отозвалась она, не глядя.
Но через минуту, когда он протянул бумагу, Ольга даже не повернула головы.
— Положи на стол, милай, у меня руки заняты.
И снова эта улыбка, та самая — натянутая, будто пластмассовая.
Татьяна почувствовала, как что-то хрустнуло внутри. Не в сердце — глубже. Как ломается тонкая льдинка весной.
Вечером она долго не могла уснуть. В темноте слышался скрип половиц, капала вода в раковине. Она мысленно проигрывала сцену снова и снова, пока вдруг не поняла: завтра всё будет иначе.
На следующее утро Татьяна пришла в детсад немного раньше других. В руках — коробка шоколадных конфет. Те самые, какие вчера обсуждали, только теперь — две.
Она поставила их на стол рядом с пустой вазой.
— Это от моего сына, — произнесла спокойно. — И… вот ещё одна. Для вас лично, Ольга Петровна. Чтобы вы наконец наелись.
В комнате стало тихо. Даже дети притихли. Ольга приоткрыла рот, замешкалась.
— Простите, я не поняла…
— Всё поняли, — сказала Татьяна. — Просто не ожидали.
Слова вырвались легко, будто давно ждали выхода.
Она кивнула сыну:
— Пошли домой. У нас елка своя будет.
Ольга Петровна стояла, бледнея, а за её спиной поднимался тихий женский смешок — одна из мам опустила глаза, пряча улыбку.
Татьяна почувствовала впервые за долгое время странную лёгкость.
Но уже в раздевалке, когда она натягивала шапку, её догнала младший воспитатель:
— Татьяна Сергеевна, вы… лучше бы забрали заявление. Говорят, Ольга хочет, чтобы вас "проверили" за поведение.
Татьяна замерла.
Вроде и воздух был холодный, а стало жарко.
Она подняла глаза на стеклянную дверь, где отражалась она сама — с замерзшими пальцами, с усталым лицом и… каким-то новым взглядом.
— Проверили? — переспросила тихо. — Ну пусть попробуют.
И она вдруг поняла: всё только начинается.
Развязка истории уже доступна для членов Клуба Читателей Дзен ЗДЕСЬ