Он изображал обморок красиво. Без дешёвого театра, без лишних жестов — как интеллигентный кот, который не хочет скандала, но вынужден выступить перед комиссией по морали и нравственности.
Хозяйка, Ирина, стояла в коридоре и держала переноску так, будто это не пластик, а чемодан с её прошлой жизнью: страшно открыть, а таскать устала.
— Пётр, я уже не могу, — сказала она с порога. — Он как видит переноску… всё. Падает. Прям падает! Я сначала думала, это сердце. Потом… ну, вы понимаете, я уже и ветеринаров боюсь. У меня на переноску аллергия.
Переноска была обычная. Серая. С решёткой. Ничего такого, за что стоило бы умирать, даже временно. Но кот по имени Гриша смотрел на неё так, как некоторые смотрят на слово «ипотека».
И вот Ирина ставит переноску на пол.
Гриша делает шаг.
Второй.
Смотрит на меня, как на прокурора, и — хлоп.
Лёг на бок. Глаза полузакрыл. Лапу вытянул так, будто прощается с жизнью, но без пафоса: «Ну, вот и всё. Не буду мешать. Живите как хотите».
— Видите?! — шёпотом ахнула Ирина. — Вот так каждый раз! Я уже клянусь, я его не обижаю! Я ему даже говорю все ласково!
Я присел рядом с Гришей.
— Гриш, ты чего? — спросил я самым нейтральным голосом. — Умираем?
Гриша не ответил. Потому что умирающие не отвечают. Они страдают молча и красиво.
Я слегка пошевелил его ухо.
Гриша даже не моргнул.
Это было бы впечатляюще, если бы я не видел такое на сцене у школьников на утреннике: когда ребёнок изображает берёзку, потому что у него нет слов.
— Он вообще так часто? — спросил я.
— Только когда надо куда-то ехать, — сказала Ирина. — К врачу, к грумеру, к моим родителям… Как только переноска появляется — всё, у нас траур.
— А если переноску просто так поставить? Без поездки?
Ирина задумалась.
— Не пробовала. У меня стресс начинается уже на этапе «достать переноску».
Понимаю. У многих семей переноска — как разговор «нам надо поговорить». Даже если ты ещё ничего не сказал, уже всё плохо.
Я поднял переноску, поставил её чуть в сторону, открыл дверцу настежь.
— Сейчас мы сделаем эксперимент, — сказал я. — Как в серьёзной науке. Только без грантов и без отчётов.
Гриша лежал как труп искусства.
— Гриша, — сказал я громче. — Сыр.
Ухо дрогнуло. Едва заметно. Как у человека, который «не слушает», но уже всё услышал.
— О, — сказал я Ирине. — Сердце у нас работает.
Ирина засмущалась.
— Он правда сыр любит…
— Это прекрасно. Любовь к сыру ещё никого не портила. Портит только, когда сыр заменяет разговоры в семье.
Ирина улыбнулась, но сразу как-то виновато.
Я достал из кармана маленький кусочек лакомства — не сыр, но достаточно пахучее, чтобы вызвать интерес у любого существа, кроме человека, который сидит на диете «после шести не ем, но ночью плачу».
— Гриша, — сказал я, — ты же взрослый кот. Ты же понимаешь, что переноска — это не конец света. Это просто… коробка.
Гриша открыл один глаз и посмотрел так, будто я сейчас предложил ему добровольно вступить в армию.
— Он вас не уважает, — тихо сказала Ирина. — С вами он вообще другой. Дома он… ну… он как ребёнок. А со мной… он как артист.
Я посмотрел на Ирину. На переноску. На «труп» Гришу. И вдруг меня кольнуло знакомое ощущение: когда в квартире пахнет не котом, а накопившимся раздражением. Оно такое — без запаха, но вязкое. Его чувствуешь плечами.
— Ир, а вы одна живёте? — спросил я как бы между делом, будто спрашиваю, какой корм берёте.
Она замерла. И ответила не сразу.
— С мужем. Формально.
Вот это «формально» у женщин звучит так, будто они сами уже стали приложением к чужой жизни: «формально жена», «формально семья», «формально всё нормально».
— Формально… это как? — уточнил я осторожно.
— Ну… — Ирина подняла глаза, и мне стало понятно: сейчас будет не про кота. — Он дома, но его как будто нет. И я дома, но меня как будто… тоже нет. Мы… живём рядом. Он постоянно занят. Постоянно устал. А когда я говорю «поехали куда-нибудь», он говорит: «Ты с ума сошла? Мне завтра вставать». А когда я говорю «мне тяжело», он говорит: «Ну не драматизируй». И знаете…
Она махнула рукой в сторону кота.
— Вот этот, — сказала она. — Он единственный, кто реагирует. Единственный, кто хоть что-то делает. Я беру переноску — и он падает. Я плачу — он приходит. Я смеюсь — он тоже приходит. Муж вообще… как мебель.
Ирина сказала это без истерики. Просто как факт. Как чек из магазина: «молоко, хлеб, одиночество».
И тут Гриша… чихнул.
Прямо из «обморока». Чихнул и тут же снова закрыл глаза, как будто: «Я ничего не делал. Это не я. Это жизнь».
Я не выдержал и улыбнулся.
— Слушайте, — сказал я. — У вас кот… он не ревнивый.
— А какой?
— Он профсоюз. — Я кивнул на Гришу. — Он протестует против вашей переноски не потому, что боится поездки. Он протестует потому, что поездка — это движение. А движение в этой квартире… редкое явление.
Ирина сначала не поняла, потом хмыкнула.
— То есть он… саботажник?
— Он самый честный участник семьи. Он показывает, что «куда-то ехать» для вас — событие уровня «новая жизнь». А коты не любят, когда их жизнь меняется без согласования.
Ирина опустилась на табурет в коридоре, прямо на краю, как будто боялась занять место полностью.
— А что мне делать? — спросила она. — С котом?
Вот это мне нравится. Человек сидит на табурете, у него семейная тоска, а он спрашивает «с котом». Потому что про себя страшно.
— С котом всё просто, — сказал я. — С котом надо перестать играть в спектакль. Он уже выиграл премию.
— Как?
— Оставьте переноску открытой на видном месте. Не доставайте её только перед поездкой, как дубинку. Пусть станет частью мебели. Положите туда плед. Кидайте туда иногда лакомство. Пусть переноска перестанет означать «тебя сейчас унесут в неизвестность». Это первый шаг.
Ирина кивнула.
— А второй?
Я сделал паузу, потому что второй шаг был не про кота. Он был про неё. Про то, что кот просто взял на себя роль единственного живого в доме.
— Второй шаг… — сказал я, — это чтобы в этой квартире появился ещё один живой человек. Кроме вас и кота.
Ирина усмехнулась устало.
— Муж, вы имеете в виду?
— Я имею в виду вас, — сказал я. — Потому что вы сейчас тоже, знаете… немного в переноске живёте. Только без дверцы.
Она посмотрела на меня резко, потом отвела взгляд.
— Я же не могу… просто взять и уйти.
— И не надо «просто», — сказал я. — «Просто» бывает только в рекламе порошка. В жизни всё сложно и по частям. Но начать можно с малого: с разговоров. С границ. С того, чтобы вы не делали вид, что вас нет. Потому что кот ваш делает вид, что его нет — только когда переноска. А вы — почти всегда.
Ирина молчала. И в этом молчании было больше правды, чем во всех семейных «у нас всё нормально».
Вдруг Гриша поднялся. Медленно, как будто воскресает не из обморока, а из философии. Потянулся. Встал на четыре лапы. Подошёл к переноске. Обнюхал вход.
И — демонстративно сел рядом. Не внутрь. Рядом. Как человек, который согласен на компромисс: «Я рядом. Но пока не захожу».
— О! — Ирина аж ожила. — Он… он подошёл!
— Конечно, подошёл, — сказал я. — Ему надо проверить, не ушёл ли спектакль без него.
Она засмеялась. Тихо, но живо. И тут я заметил самое важное: смех у неё был не про кота. Смех был про то, что хоть что-то в этой квартире шевельнулось.
— Знаете, Пётр… — сказала она, — мне иногда кажется, что он вообще всё понимает.
— Он понимает главное, — ответил я. — Где правда. И где привычка.
Ирина погладила Гришу. Он не падал. Он не умирал. Он просто позволил себя гладить с видом взрослого кота, который делает одолжение миру.
— А если… — Ирина подняла переноску на секунду и снова поставила. — Он снова упадёт?
— Пусть падает, — сказал я. — Главное — чтобы вы перестали падать внутри каждый раз, когда в вашей жизни появляется что-то новое.
Она кивнула. И вдруг сказала совсем тихо:
— А вы правда думаете… что это не только про кота?
Я посмотрел на Гришу. На переноску. На Ирину.
И сказал честно:
— В этой квартире кот — не единственный актёр. Просто он единственный, кто не врёт.
На выходе я ещё раз оглянулся.
Гриша лежал возле переноски. Но уже не на боку. Не «трупом». А нормально, по-домашнему. Полуразвалившись, как кот, который победил.
Ирина стояла рядом, держала телефон в руке и смотрела на экран так, будто собиралась написать сообщение. Не мне. Не про кота. Кому-то другому. Или себе — впервые за долгое время.
Иногда знаешь, что разговор будет. Не потому что ты умный. А потому что кот перестал изображать обморок.
И я, честно говоря, был рад за всех троих.
Хотя… есть ощущение, что в этой семье кот всё равно останется самым честным. Просто теперь у него появится конкурент. И это уже неплохо.