Письмо выделялось среди кипы счетов и рекламных проспектов, словно редкий полевой цветок, затерявшийся в сорной траве. Елена Дмитриевна перебирала почту, застыв у входной двери подъезда.
Рабочий день в сельской амбулатории выдался невероятно тяжёлым — осенняя эпидемия не щадила ни стариков, ни детей, а она оставалась единственным медработником на всё село Заречье. В свои сорок пять лет усталость накатывала такая, будто за плечами было все семьдесят. Газета, квитанция за электричество, рекламный буклет косметики.
— Сплошная макулатура, — бормотала она, поднимаясь по ступеням. И вдруг замерла на месте. Перед ней лежал строгий конверт с оттиском нотариальной печати.
Адрес был выведен старомодным почерком: «Дмитриевой Елене Дмитриевне». В груди что-то неприятно сжалось. Нотариальные письма редко приносят простым людям хорошие вести.
Дома её ждала дочь Маша, готовившая ужин. В двадцать лет, будучи на третьем курсе юрфака, она уже консультировала клиентов в юридической фирме. Умница, вся в покойного супруга Андрея.
Такая же принципиальная и справедливая. Тёмные волосы заплетены в косу, повязан поношенный фартук — хозяйственная, не то что нынешние студентки.
— Мам, что случилось? — Маша сразу уловила растерянность на материнском лице.
— Ты какая-то бледная.
— Письмо от нотариуса, — Елена показала конверт, будто он был опасен.
— Не пойму, с чего бы это?
— Так открой же скорее! — Дочь вытерла руки об фартук.
Пальцы Елены дрожали, когда она вскрывала конверт. Официальный бланк, печать, подпись. Слова расплывались перед глазами: «Уведомляем Вас о том, что согласно завещанию, удостоверенному в нашей конторе… Наследник недвижимого имущества… Дом с земельным участком в деревне Озёрки».
— Мам, что там? — Маша заглянула через плечо.
— Тётя Галина, — голос Елены стал тихим, почти шёпотом. — Она оставила мне дом.
— Помнишь Николаевну тётю? Веру Семёновну?
— Конечно помню. Как можно забыть единственную родственницу со стороны отца? Строгую, но добрую учительницу, которая каждое лето присылала банку мёда и сушёные яблоки. Ту самую, что заменила Андрею мать после той ужасной аварии восемьдесят пятого года, когда его родители не вернулись с дачи.
— Когда она умерла? — спросила Маша, пробегая глазами по письму.
— Два месяца назад. А мы ничего не знали.
Елена опустилась на табурет. Господи, как так вышло? В последний раз открытку отправила на восьмое марта. Она всегда отвечала, благодарила.
А тут… Воспоминания нахлынули, словно весенний паводок. Первая встреча с Верой Семёновной. Андрей тогда ещё был женихом, привёз знакомиться в деревню.
Тётке было пятьдесят четыре, но держалась она с учительской выправкой, взгляд острый. Елену сразу признала невесткой, возможно, потому что девушка робко, но искренне поклонилась старинной иконе в красном углу.
— Хорошая баба, — сказала тогда Вера Семёновна племяннику. — Видно, с уважением к старшим воспитана. Дурь не вышибает.
А потом последовали двадцать лет переписки. Нечастой, но постоянной. На Новый год — открытка с тёплыми пожеланиями. На Пасху — расписное яйцо в посылке.
Летом иногда банка варенья или мёда с соседской пасеки. А от Елены — небольшие гостинцы из города, лекарства, которые тётка просила для соседей. Андрей каждый раз обещал съездить, но всё работы, заботы, дела.
А потом его не стало. Пять лет прошло с той осенней ночи, когда милиционер постучал в дверь с извещением о автомобильной катастрофе.
— Мам, а в завещании что-то ещё указано? — Маша вернула её к реальности.
— Дом. Участок восемнадцать соток. — Елена перечитывала бумагу. — Вся движимость и недвижимость. И приписка: «Елене — за верность памяти дорогого племянника».
Слёзы подступили к горлу. Вот так память о муже отозвалась спустя годы. Та самая тётка, что в детстве спасла Андрея от беды, теперь не забыла и его семью.
— Мам, это же чудесно! — Маша обняла мать за плечи. — Представляешь, свой дом! Участок! А ты ведь всегда мечтала о грядках, о саде.
— Что ты говоришь, дочка? Какой дом? Деревня-то, поди, вымерла совсем. И что мне с этой недвижимостью? Одни расходы.
— А ты съезди сперва, посмотри. Может, всё не так плохо? В выходные махнём на автобусе. Нотариус пишет, что на оформление даётся месяц.
Автобус до райцентра тащился три часа по разбитой дороге. Елена всю дорогу молчала, глядя в окно на мелькающие поля, перелески, заброшенные фермы. Маша читала учебник по гражданскому праву, время от времени поглядывая на задумчивую мать.
От районного центра до Озёрок — ещё полчаса на местном автобусе. Старый ПАЗ подбрасывало на ухабах просёлочной дороги. Пассажиров было мало — пара бабушек с сумками, мужик в телогрейке, молодая мать с ребёнком на руках.
— Озёрки! — прокричал водитель.
Деревня встретила их тишиной и запахом дыма из печных труб. Домов было штук тридцать, не больше. Половина — жилые, с ухоженными огородами и аккуратными поленницами. Другая половина — заброшенные, с выбитыми стёклами и покосившимися заборами.
Дом тёти Галины нашли быстро. Адрес был указан в письме, да и спрашивать оказалось не у кого — улица пустынна. Лишь из соседнего двора выглянула пожилая женщина в платке:
— Вы к Вере Семёновне? — спросила она, приближаясь. — Поздно вы. Два месяца как похоронили.
— Мы родственники, — объяснила Елена. — Я Елена Дмитриевна, жена её племянника Андрея. А это внучка Маша.
— Ах, вы её родные! — лицо соседки прояснилось. — Мария Тихоновна, я рядом живу. Вера Семёновна часто о вас вспоминала. Говорила, люди добрые, память об Андрюше берегут. Пойдёмте, покажу дом. Я ключи храню, прибираюсь там иногда.
Калитка скрипнула знакомо — Елена вспомнила этот звук с давних визитов. Участок большой, ухоженный. Яблони, груши, грядки с подзимними посевами. В глубине — маленькая банька, сарайчик, колодец с журавлём.
Сам дом добротный, брёвна крепкие, крыша новая, видно, недавно перекрывали. Три окна на фасаде, крылечко с резными столбиками. И всё чистенько, будто хозяйка лишь вчера ушла.
— Я каждый день заглядываю, — пояснила Мария Тихоновна, отпирая дверь. — Проветриваю, пыль протираю. Вера Семёновна перед смертью просила. Говорила, дом должен ждать хозяев в порядке.
Внутри пахло старой мебелью и яблоками. Просторная горница с русской печью, маленькая кухонька, спаленка. На стенах — фотографии разных лет, в красном углу — та самая икона, перед которой Елена когда-то поклонилась. На столе — стопка тетрадей, очки в футляре, недопитая чашка чая с засохшей заваркой.
— Слабела в последний год, — рассказывала Мария Тихоновна. — Но до самого конца сама справлялась. Огород сажала, птицу держала. Говорила, пока руки работают, человек живёт.
Маша бродила по дому, разглядывала книги на полках, старинные вещи. Елена стояла у окна, глядя на участок. Здесь можно выращивать овощи, ягоды. Держать кур, maybe козочку. После городской суеты — тишина, покой.
— А другие родственники у Веры Семёновны были? — спросила Маша у соседки.
— Племянник один есть — Геннадий. Да только не навещал годами. Один раз прошлым летом приезжал, о чём-то с тёткой говорил. После того разговора она расстроенная ходила, даже плакала. Больше его не видела.
На обратном пути Елена молчала, переваривая увиденное. Дом оказался куда лучше, чем она ожидала. Настоящий, живой, готовый принять новых хозяев. И участок прекрасный, есть где развернуться.
— Мам, что думаешь? — спросила Маша, когда автобус тронулся в обратный путь.
— Думаю, тётя Галина знала, что делала, — тихо ответила Елена. Словно последний подарок от Андрея. Через неё.
За окном мелькали поля, рощи, деревеньки. Где-то там, в Озёрках, их ждал дом. Их собственный дом с историей, с памятью, с будущим. Впервые за пять лет после смерти мужа Елена почувствовала, что жизнь готова повернуться к ней новой, светлой стороной.
Пока она не знала, что вскоре этот подарок судьбы придётся отстаивать в настоящей битве.
Нотариальная контора располагалась в старом двухэтажном здании в центре райцентра, где раньше размещался сельсовет. Елена поднималась по скрипучим ступеням, сжимая в руках папку с документами. Неделя размышлений окончательно убедила её — наследство нужно принимать.
Дом тёти Галины словно ждал, манил к себе. Даже во снах она видела тот уютный дворик, яблони, колодец с журавлём.
— Здравствуйте, я Дмитриева Елена Дмитриевна, — обратилась она к женщине средних лет за конторкой. — Получила уведомление о наследстве.
Валентина Игоревна Струкова, как представилась нотариус, оказалась приятной собеседницей. Аккуратная, в строгом костюме, с внимательными глазами за очками.
— Да, помню ваше дело. Вера Семёновна Озёрская завещала вам дом в Озёрках. Документы готовы, остались формальности. Паспорт, свидетельство о браке с покойным племянником…
Валентина Игоревна разложила бумаги на столе, когда в дверь постучали. Без ответа вошёл мужчина лет пятидесяти с лишним, высокий, плотный, в добротной куртке и начищенных ботинках. Лицо властное, привыкшее, что его слушают и не перечат.
— Валентина Игоревна, простите за беспокойство, — голос густой, уверенный. — Я по поводу наследства Веры Семёновны Озёрской. Геннадий Фёдорович Озёрский, её племянник.
Елена обернулась. Значит, это тот самый родственник, о котором упоминала Мария Тихоновна. Геннадий окинул её оценивающим взглядом. В этом взгляде читалось превосходство человека, привыкшего решать вопросы одним звонком.
— Вы, наверное, та самая… Как вас?.. Жена покойного Андрея? — в его тоне звучала едва скрытая насмешка. — Понимаю, вы уже настроились на получение наследства, но, боюсь, возникли определённые обстоятельства.
— Какие обстоятельства? — нахмурилась нотариус.
Геннадий достал из портфеля папку, положил на стол несколько документов.
— Вера Семёновна в последние месяцы жизни серьёзно болела. Вот справки из больницы — микроинсульт, нарушение памяти, периоды дезориентации. В таком состоянии она не могла адекватно распоряжаться имуществом.
Валентина Игоревна взяла справки, внимательно изучила.
— Но завещание составлялось ещё в феврале…
— А вот второе завещание, более позднее, — Геннадий выложил ещё один документ. — От четырнадцатого марта, когда тётя пришла в сознание и поняла, что делает. Здесь она завещает дом мне, как единственному кровному родственнику.
Елена почувствовала, как земля уходит из-под ног. В голове зашумело, словно в ушах поднялся ветер.
— Но как же? Я же получила уведомление…
— По первому завещанию, которое недействительно, — спокойно пояснил Геннадий. — Понимаю ваше расстройство, но закон есть закон. Кровное родство — прежде всего.
Валентина Игоревна молча перечитывала документы. Лицо её было растерянным, в движениях чувствовалась неуверенность.
— Мне нужно время изучить эти справки… Дата второго завещания… Очень близко к дате смерти Веры Семёновны…
— Тётя держалась из последних сил, чтобы исправить свою ошибку, — в голосе Геннадия появились наигранно-печальные нотки. — Она понимала, что поступила несправедливо с родным племянником.
— А где вы были, когда она болела? — вдруг спросила Елена, находя в себе силы говорить. — Соседи говорят, вы годами не навещали тётку.
Геннадий холодно посмотрел на неё.
— Мои отношения с тётей — семейное дело. А вы, простите, кто такая? Жена дальнего родственника? У нас в области таких наследников — пруд пруди.
Щёки Елены вспыхнули. Никогда в жизни с ней так не разговаривали. В голосе этого человека звучало такое презрение, словно она была попрошайкой.
— Давайте не будем торопиться с выводами, — вмешалась нотариус. — Мне нужно проверить подлинность документов, обратиться в больницу…
— Конечно, конечно, — согласился Геннадий. — Только учтите, у меня есть связи в областной прокуратуре. Если выяснится, что кто-то пытается незаконно присвоить наследство…
Угроза повисла в воздухе. Елена понимала — этот человек не привык получать отказы. И бороться с ним будет нелегко.
— Хотя, — продолжил Геннадий, помолчав, — я человек разумный. Понимаю, вы потратились на дорогу, потеряли время. Готов компенсировать ваши расходы. Скажем, сто тысяч рублей. За отказ от притязаний.
Сто тысяч. Больше двух её месячных окладов. На эти деньги можно съездить с Машей отдохнуть, купить дочке хорошую одежду… Но что-то внутри возмутилось против этого предложения. Дело было не в деньгах. Дело было в справедливости, в памяти о тёте Гале, в том последнем подарке, который через неё хотел сделать покойный муж.
— Мне нужно посоветоваться с дочерью, — сказала Елена, поднимаясь. — И самой во всём разобраться.
— Советуйтесь, советуйтесь, — снисходительно улыбнулся Геннадий. — Только не затягивайте. Моё терпение не бесконечно.
На улице Елену била мелкая дрожь. Всё произошло так быстро, так неожиданно. Ещё час назад дом в Озёрках был её домом. А теперь?
Домой вернулась подавленной. Маша встретила мать с работы — вечерние курсы в юридической конторе заканчивались поздно.
— Мам, что случилось? Ты будто с войны вернулась.
Елена рассказала о встрече с Геннадием, о втором завещании, о справках из больницы. Маша слушала внимательно, иногда задавая уточняющие вопросы.
— Покажи-ка эти справки ещё раз, — попросила дочь, когда мать закончила рассказ.
— Какие справки? У меня их нет. Он показывал нотариусу.
— Странно, — нахмурилась Маша. — По закону ты имеешь право ознакомиться с документами. А этот твой Геннадий… Что-то мне не нравится в его поведении. Слишком уверен в себе.
— Может, он прав? — уныло сказала Елена. — Кровный родственник, в конце концов. А я кто? Жена дальнего племянника.
— Мам, не смей так говорить! — вспыхнула Маша. — Ты двадцать лет поддерживала связь с этой женщиной! Помогала, заботилась! А он? Годами не появлялся! И вдруг, когда запахло наследством…
— Но справки из больницы…
— А давай съездим в Озёрки, поговорим с соседкой. Мария Тихоновна, кажется. Может, она что-то расскажет.
В выходные они снова сели в автобус до райцентра. Мария Тихоновна встретила их радушно, усадила за стол, поставила самовар.
— Что же вы такие печальные? — спросила она, разливая чай. — Дом получать будете?
— Да нет, — вздохнула Елена. — Объявился племянник Веры Семёновны, Геннадий. Говорит, завещание недействительно.
— Ах, этот! — лицо Марии Тихоновны потемнело. — Помню его визит. В конце июля было. Приехал на большой машине, важный такой. К тётке зашёл, минут сорок пробыл. А после его ухода она слёзы лила.
— О чём они говорили?
— Вера Семёновна потом рассказывала. Он про дом расспрашивал, про участок. Мол, старая ты тётка, кому это добро достанется? А потом прямо сказал — продавай всё, переезжай в город, в дом престарелых. Деньги, мол, мне отдашь за заботу.
— И что тётя?
— А она ему: «Не дождешься, милый. Дом этот честным людям достанется, кто память о твоём двоюродном брате бережёт, а не тем, кто родню только ради наживы вспоминает». Он тогда разозлился, нагрубил ей. Сказал, что всё равно своё получит.
Продолжение следует...