Марина больше не могла терпеть. Ни пьяных выходок мужа, ни вечных придирок свекрови, ни этого затхлого, въевшегося ощущения тупика в её жизни. Новый год она решила встретить с огоньком — буквально.
Алексей спал в соседней комнате. Не просто спал — валялся, раскинувшись на диване, в одежде, с приоткрытым ртом. Мерзкий дух перегара уже не первую неделю стоял в квартире плотным слоем, будто часть их ужасной жизни. Алкаш!, подумала Марина с неожиданной для себя холодной ясностью. Как же я за него вышла? По какой такой глупости?
Она стояла перед ёлкой. Пластиковой, искусственной — той самой, которую они купили семь лет назад, ещё в самом начале, когда всё казалось временным, лёгким, почти праздничным. Тогда они смеялись в магазине, выбирая между «пушистой» и «подороже». Тогда Алексей ещё держался, не пил алкоголь совсем. Тогда она ещё верила ему.
За окном гремели первые салюты. Где-то в телевизоре за стеной начали отсчёт. Марина посмотрела на часы, потом на ёлку. Внутри не было ни страха, ни сомнений — только странное, отстранённое спокойствие, будто она выполняла давно принятое решение.
— Раз… — тихо сказала она.
— Два…
— Три…
— Ёлочка, гори.
Она поднесла горящую спичку к пластиковой иголке. Огонёк вспыхнул сразу — весело, охотно, без сопротивления. Пластик зашипел, потянулся чёрным дымом. Пламя побежало вверх, охватывая ветки, гирлянду, сухие блёстки. Через несколько секунд посреди комнаты уже полыхало то, что ещё мгновение назад было новогодней ёлкой.
На столе стояли салаты: оливье, запечённая курица, крабовый с майонезом. Всё накрыто, всё готово — как положено. Только теперь это выглядело нелепо, как декорация к чужой жизни.
Марина смотрела на огонь и улыбалась. Улыбка выходила кривой, пустой, почти детской. Она твёрдо решила закончить этот брак по-особенному. В эту ночь. Без разговоров. Без объяснений.
И в этот момент из комнаты справа от зала вышел мальчик. Шесть с половиной лет. В пижаме, с растрёпанными волосами, сонный, но уже испуганный запахом дыма и светом пламени.
Он остановился на пороге и спросил негромко, растерянно:
— Мама… что ты делаешь?
Марина вздрогнула. Улыбка исчезла мгновенно, будто её стёрли. Она словно очнулась от тяжёлого наваждения, которое только что заставило её поджечь квартиру. Сердце резко ударило в грудь, дыхание сбилось, а взгляд впервые за весь вечер стал живым — испуганным и ясным.
Огонь трещал всё громче.
******
Алексей проснулся от запаха дыма и треска. Не сразу понял, где находится. В голове гудело, во рту было сухо и горько. Он сел на диване, вдохнул глубже — и резко закашлялся. Из зала тянуло гарью.
— Что за… — он поднялся, пошатываясь, и вышел в коридор.
Комната была залита неровным светом. Ёлка горела уже всерьёз — пламя облизывало потолок, пластик капал на ковёр. Марина стояла рядом, будто вкопанная. Ребёнок прижался к косяку двери, испуганно глядя на огонь.
Алексей не стал ничего спрашивать. Схватил со стола большую миску с оливье, выплеснул в пламя. Майонез ни вода, это было глупо. Тогда он рванулся в ванную, сорвал с крючка полотенце, намочил, вернулся и стал сбивать пламя тяжёлыми, резкими ударами.
— Воду! — хрипло крикнул он.
Марина очнулась. Руки задрожали, но она метнулась на кухню, принесла кастрюлю, потом ещё одну. Лили вместе, действуя на автомате. Огонь сопротивлялся, дым ел глаза, но постепенно пламя осело, сжалось, задохнулось.
Через несколько минут в центре комнаты остался только почерневший остов и вонь расплавленного пластика. Тишина повисла тяжёлая, звенящая. Слышно было, как где-то в подъезде хлопнула дверь и за стеной кто-то радостно закричал: «С Новым годом!»
Алексей сел прямо на пол, уронив мокрое полотенце. Долго смотрел на обугленный ковёр.
— Я… — начал он и замолчал.
Марина отвела сына в комнату, закрыла дверь, усадила на кровать, что-то шепнула. Вернулась. Лицо у неё было серое, уставшее, без злости.
Они сели за стол. Салаты стояли нетронутые, курица остыла. Праздник выглядел как плохая шутка.
— Так дальше нельзя, — сказала Марина тихо. — Ты сам понимаешь.
Алексей кивнул. В этот раз без оправданий, без привычного «брошу после праздников». Он смотрел не на неё — на стол, на собственные руки.
— Я понимаю, — сказал он. — Мне… мне реально хреново. Я сам не вывожу.
Он помолчал, потом выдохнул, словно решаясь.
— Надо уезжать. Совсем. В деревню. В глушь, в тайгу. Подальше от баров, магазинов, от всего этого.
— Куда? — спросила Марина без удивления.
— К бабке. В деревню – «малую каменку»... К ней ездят… кодируются. По-старому. Говорят, помогает.
Он поднял глаза. В них не было привычной мутной бравады — только страх и просьба, почти детская.
— Я поеду, Марин. Правда. Или сейчас, или уже никогда.
Она долго смотрела на него. Потом медленно кивнула.
— Хорошо, — сказала она. — Но это последний раз. Либо ты возвращаешься другим, либо мы разводимся...
За окном грохнул очередной салют. Новый год вступал в свои права, а в квартире пахло гарью и мокрыми тряпками— как напоминание о том, насколько близко всё уже подошло к краю.
********
Переезд растянулся до весны. Сначала — сборы, потом дорога, потом бесконечные мелкие дела, из-за которых всё откладывалось. Дом приняли уже по талому снегу, когда по утрам под ногами хлюпала грязь, а по вечерам снова прихватывало коркой. Старый, перекошенный, но крепкий. Бревенчатый, с низкими потолками и запахом сырости, который въедается в одежду.
Алексей почти не пил всё это время — не потому что не тянуло, а потому что не было где. Магазин в деревне держался на хлебе, соли и спичках. За остальным надо было ехать далеко. Марина это видела и молчала. Сын привыкал к новому месту, к тишине, к темноте по вечерам, на линии постоянно аварии.
Через неделю Алексей пошёл к той самой бабушке-шептунье.
Изба у неё стояла на отшибе, срубовая... Окна маленькие. Внутрь она его не пустила…
— В баню пойдём, — сказала просто. — Там место подходящее…
Баня стояла в стороне, низкая, приземистая. Доски на дверях рассохлись, пахло сырым деревом и золой. Бабка объяснила без лишних слов: в бане проще говорить с духами. Тут, мол, раньше баб ржать заставляли — от того, что не всякий дух ласков.
Обряд начался без подготовки. Она поставила на лавку металлический таз с холодной водой, велела Алексею наклониться. Вода была ледяная, сводила челюсть.
— Молчи, — предупредила она. — Не дёргайся. Не спорь.
Она резко надавила ему на затылок, окунула головой в таз. В ушах загудело, сердце ухнуло. Когда он уже начал задыхаться, она выдернула его обратно и тут же принялась шлёпать по спине и плечам сухим веником. Удары были жёсткие, без злости, но с какой-то точной мерой. Потом снова вода. И снова веник.
Он хотел спросить, что она бормочет себе под нос, но вспомнил наказ и стиснул зубы. Тело горело, кожа ныла, внутри всё дрожало, как после долгой болезни.
Когда всё закончилось, бабка отступила и кивнула на дверь.
— Всё. Иди.
Он вышел на холодный воздух и вдруг понял, что дышит иначе. Голова была ясной, тяжесть ушла, будто с него содрали старую, липкую кожу. Мир вокруг казался резким, настоящим.
Бабка вышла следом и посмотрела на него внимательно.
— Теперь слушай. Пить нельзя. Ни капли. Иначе умрёшь в муке страшной.
— Смерти я не боюсь, — сказал Алексей почти с усмешкой.
Она покачала головой.
— Глупый. Лютая смерть — не та, что с болью в ране приходит. Та, что душу трогает, выворачивает и оставляет пустое место. Так что не шути тут со мной.
Он кивнул. В этот раз — без бравады. И ушёл, чувствуя, что обратной дороги у него больше нет.
****************
К вечеру во двор заехала машина. Николай приехал с женой Олей — без приглашения даже, по-родственному. Привезли подарки на новоселье: набор инструментов, тёплые пледы, кастрюлю. И, как водится, не без «нормального» — две бутылки водки, пару пива и мясо в пакете, уже замаринованное, с луком.
Двор у них был простой. За домом — огород, ещё пустой после зимы, земля тёмная, сырая. Чуть в стороне — старая яблоня, под ней утоптанное место. Там и развели костёр. Николай быстро сложил кирпичи, воткнул шампуры, огонь разгорелся ровный, уверенный. Дым тянулся к лесу, пахло сырым деревом и мясом.
Марина вышла ненадолго, поздоровалась, потом увела сына в дом. Оля осталась рядом, помогала с посудой, но разговор был мужской.
Николай переворачивал мясо, прищурившись от дыма. Алексей сидел на низкой лавке, грея ладони у огня. Он чувствовал запах алкоголя и ловил себя на том, что внутри — пусто. Ни тяги, ни привычного шевеления.
— Ну, давай, — сказал Николай и плеснул водку в пластиковый стакан. — За новоселье.
Он протянул стакан брату.
Алексей покачал головой.
— Не… не пью я больше.
Николай замер, усмехнулся, поставил стакан на столик.
— Это ты серьёзно сейчас?
— Серьёзно.
— Да ты чё, Лёх. — Он хмыкнул. — Бабка тебе с три короба наврала. Знаешь, как все эти кодировки устроены? На чистом страхе. Психология. Щас вон даже запрещено всё это. По закону, между прочим.
Он говорил уверенно, привычно, как человек, который всё давно понял и разложил по полкам. Огонь потрескивал, жир капал в угли, вспыхивал короткими языками.
— Выпей. Чуть-чуть. Для проверки. — Николай снова взял бутылку. — Посмеёшься потом.
Алексей посмотрел на стакан, потом на брата. Внутри не было колебаний, только холодное, чёткое ощущение границы.
— Нет, Коль. Я сказал — нет.
Николай нахмурился, убрал бутылку.
— Ты себя накручиваешь. Сколько раз уже бросал?
— Не так, — ответил Алексей. — Это уже край…
Он говорил спокойно, без нажима. Но в голосе появилась твёрдость, которой раньше не было.
— Ладно, — Николай пожал плечами. — Твоё дело. Только не верю я в эти сказки.
Он отвернулся к мясу, а Алексей остался сидеть у огня, чувствуя, как в груди поднимается тяжёлое, тревожное спокойствие. Где-то глубоко внутри шевельнулось предупреждение — тихое, но настойчивое. И он знал: проверять его не станет.
*****************
Утром в доме было тихо. Весна ещё не вошла в силу — на улице сырость, серое небо, мокрая земля. Внутри пахло печкой, вчерашним шашлыком, тёплым хлебом. Марина возилась на кухне, сын крутился рядом, Алексей сидел у окна, слушал, как капает с крыши.
Постучали. Не уверенно, кулаком по доске двери, два раза… потом ещё .
На пороге стоял сосед — дядька Фёдор. Мужик лет под пятьдесят, лицо красноватое, припухшее, глаза чуть мутные, но улыбка широкая, хозяйская. В одной руке у него была банка молока, в другой — пакет с яйцами.
— С новосельем, сосед, — сказал он, протягивая подарки. — Молочко своё, от коровы. И яичек… тёплые ещё, из-под несушки, не магазинщина.
Марина поблагодарила, приняла, ушла на кухню. Фёдор шагнул в дом, огляделся. И взгляд у него сразу пошёл по столу — не на еду, не на чашки. Будто искал знакомую этикетку…горлышко водочное...
Алексей это заметил и не стал делать вид, что не понял.
— Проходи, — сказал он. — Садись.
Сели. Поговорили сначала как положено: про дорогу, про дом, про огород, про то, где лучше колодец копать и где вода стоит. Фёдор говорил охотно, с прибаутками, но всё равно, как человек, у которого внутри один вопрос крутится и он ждёт, когда его услышат без слов.
— А ты, гляжу, к Маланье-то ходил! — сказал он наконец, понизив голос. — К шептунье нашей.
Марина на кухне затихла, будто слушала из-за двери. Алексей не стал юлить.
— Ну ходил…
Фёдор усмехнулся.
— Проклятущая старуха. Колдунья она! Не бабка, а беда ходячая. Всё вроде ласково, всё вроде… “помогу”, а потом люди к ней в ножки кланяются — просят, чтоб сняла, порчу что навесила. А она смеётся, как девка, и говорит: “Сами виноваты. Душу мне давай, тогда отстанет”.
Он говорил и сам себя подзаводил. В голосе было что-то личное, будто не просто слухи пересказывал, а вытаскивал из памяти своё.
Алексей медленно потер ладонью щетину на подбородке.
— Мне она сказала: не пей. Иначе смерть будет лютая.
Фёдор хлопнул ладонью по столу, словно услышал подтверждение своей правоты.
— Во-во! Это она всем так. — Он наклонился ближе, заговорил тише, почти шёпотом, и от него пахнуло вчерашним перегаром. — Ты смотри… она ещё припрётся. Сама. И водочки тебе подольёт. Только чтобы ты вляпался. Чтобы сорвался. Та ещё стерва!
Алексей не ответил сразу. Он сидел… смотрел на Фёдора, как на человека, который принёс не молоко и яйца, а грязную, липкую сплетню...
— С чего ей ко мне переться? — спросил он наконец спокойно.
Фёдор пожал плечами, словно это было очевидно.
— А кто её знает. Она по-своему живёт. У неё всё через кривое место. Увидит, что ты “новенький”, что упёрся, что не пьёшь — и полезет. Не любит она, когда человек сам справляетя.
Он снова оглядел стол, уже не скрываясь.
— Ну… а у вас-то есть чего? За новоселье-то. Чуть-чуть. По-соседски.
Алексей не повысил голос. Просто сказал сухо:
— Нет.
Фёдор замер на секунду, будто не привык слышать это так прямо. Потом криво усмехнулся.
— Ну, не хошь — как хошь. Только ты, Лёха, поосторожней. Тут не город. Тут всё рядом. И хорошее, и плохое.
Марина в кухне громко поставила кружку на столешницу…
*************
Ночью Алексей проснулся резко, будто кто-то толкнул в плечо. Во рту пересохло так, что язык лип к нёбу. Горло саднило, как будто простыл. Он полежал секунду, прислушиваясь к дому. Марина спала, сын где-то в своей комнате сопел, за окном шуршала мокрая ветка по стеклу.
Жажда не отпускала. Алексей поднялся, накинул на плечи старую кофту и пошёл на кухню, стараясь не скрипнуть половицей. В темноте он ориентировался уже по памяти. Дверной проём, шаг вправо, стол. Пальцы нащупали кружку на краю. Он поднёс её к губам и сделал большой глоток, уверенный, что там компот или чай, который кто-то не допил.
Жидкость обожгла горло мгновенно. Едкий спирт ударил в нос, стянул гортань, язык будто ошпарило. Алексей поперхнулся, дёрнулся, чуть не выронил кружку! Сердце заколотилось так, что на секунду потемнело в глазах…
Он выплюнул на пол и схватился за столешницу, пытаясь отдышаться. В голове вспыхнуло одно слово, тяжёлое и липкое.
Водка!
Алексей резко включил свет. Кухня ослепила. На столе стояла кружка с прозрачной жидкостью, чуть мутной от стенок, и рядом, на клеёнке, тёмный мокрый круг от капель. Он уставился на неё так, будто это была змея.
Потом его прорвало.
— Твою мать! Кто это тут оставил!
Он сказал это громко, слишком громко для ночи, и сам же вздрогнул. В горле всё ещё жгло. Он метнулся к раковине, открыл воду, стал пить из ладоней, полоскать рот, плевать. Вода не убирала вкус, только размазывала его, делала ещё ощутимей. Алексей опёрся на мойку, вцепился пальцами в металл. Перед глазами стояла баня, таз, холодная вода, сухой веник по спине и голос Маланьи, ровный и безжалостный.
Пить нельзя…. Иначе умрёшь в муке страшной….
Он не допил. Он только глотнул. Но тело уже помнило, что такое водка, и от этого было ещё хуже. Алексей вытер рот рукавом, посмотрел на кружку и на стол, будто ожидал, что она сама исчезнет.
******
В коридоре послышались шаги. Марина вышла сонная, в халате, волосы растрепаны, глаза щурятся от света.
— Ты чего?Что случилось?
Алексей повернулся к ней медленно. Лицо у него было напряжённое, злое и растерянное одновременно.
— Я пить захотел. В темноте кружку взял. Думал компот. А там водка.
Марина моргнула, посмотрела на стол, на кружку, как будто не сразу поняла, что видит.
— Водка? Откуда она тут….
Она почесала висок, пытаясь собрать мысли.
— Сосед вчера заходил. Дядька Фёдор. Поздно уже было, ты спал. Я ему налила. Он посидел минут десять и ушёл…
Алексей сжал зубы.
— И не выпил.
Марина растерянно пожала плечами.
— Я думала, выпил. Я же не стояла над ним. Ой! А где бутылка!?
Алексей коротко усмехнулся, без радости.
— Вот именно. Бутылку он забрал. А мне оставил оказию…
Марина смотрела на кружку, и сон с неё сходил быстро. На лице появилось виноватое, тревожное…
— Лёш, я не подумала. Я не знала, что он так.
Алексей качнул головой. Голос у него стал ниже.
— Это ты… не подумала… Это теперь на мне проклятье! Понять бы только, какое?
Он снова взглянул на кружку. И в этом было,- будто в кухне стояла чья-то чужая воля, оставленная нарочно, чтобы он оступился.
***********
Через несколько дней Алексей уже знал местных мужиков по именам. В деревне это быстро: один раз помог дрова распилить, второй раз трактор подтолкнул, третий раз у магазина постоял, покурил. Мужики присматривались... сплетничали, не хуже баб. Городской, новый, да ещё и “не пьёт”. Тут такое всегда вызывает интерес.
На охоту его позвали через неделю.
Собрались рано, в сером рассвете. Небо низкое, воздух мокрый, местами ледяная корка в тени. У одного карабин, у другого двустволка, у третьего старый рюкзак, потёртый, набитый всем нужным. Алексей держал чужое ружьё неловко, как инструмент, который вроде понятен, но руки ещё не привыкли. Он никогда не охотился. В детстве видел по телевизору, в городе пару раз держал оружие в тире. Здесь всё было иначе. Здесь пахло землёй, мокрым деревом и дымом от костра, который они разожгли на привале, пока шли.
С ним шли трое. Главный был Семён, крепкий, тихий, с резкими короткими движениями. Второй, Пашка, говорил много и громко, будто ему надо всё время заполнять тишину. Третий, Гена, молчаливый, шёл сзади и всё время смотрел по сторонам.
— Слушай сюда, Лёха, сказал Семён. — Будь внимателен... Сказали стой, значит стой. Сказали не лезь, значит не лезь.
Алексей кивнул. Он шёл и ловил собственное дыхание. Лес вокруг.
След медведя нашли ближе к полудню. Разрытая земля, сломанные ветки, свежая грязь на корнях. Пашка уже шептал, что зверь где-то рядом. Алексей слушал, как кровь стучит в висках, и пытался не выдать что ему страшно....
Всё случилось резко. Медведь вышел из низины, тяжёлый, тёмный, мокрая шерсть на боках блестит, пасть приоткрыта. Он бросился сразу, его рывок был уверенный.
Семён коротко махнул рукой, показывая куда целиться, и Алексей поднял ружьё. В голове не было мыслей, только одна задача. Он выстрелил, даже не помня, как нажал. Отдача ударила в плечо. Медведь дёрнулся, рыкнул, рванулся в сторону, но второй выстрел добил его. Потом была пауза, тяжёлая и пустая. Алексей стоял, не двигаясь, пока Семён не хлопнул его по спине.
— Есть. Трофей твой! — сказал Семён.
Алексей не почувствовал радости. Его трясло, как после болезни. Но мужики уже работали. Разделали зверя прямо там, в лесу, на подстилке из веток. Запах сырого мяса, пар, кровь на ладонях, короткие смешки. Алексей помогал, как мог, и старался не смотреть на развороченную морду медведя.
********
Когда дело сделали, разожгли костёр. На углях быстро начала готовится печёнка, куски мяса, жир капал, шипел. И тогда Пашка достал бутылку.
— Ну что, охотник, сказал он и поставил водку на пень. — За удачу. За первый раз. Молодец!
Алексей сразу напрягся.
— Я не пью…
Гена тихо усмехнулся.
— Тут все так говорят, пока не готова закуска!
Семён смотрел на Алексея спокойно, без подначки, но тоже ждал.
— Ты вон живой, сказал Семён. — Не размазня. По чуть-чуть выпьем и хорош!
Алексей вспомнил ночную кружку. Вкус спирта, который не отмывался водой. Вспомнил бабку и её слова. И тут же в голове поднялась другая мысль, простая и опасная: уже же хлебнул тогда случайно. И ничего не случилось сразу. Значит, может, и правда всё враньё.
Он взял стакан.
— Один, сказал Алексей. — И всё.
Пашка налил щедро, как будто не слышал его. Алексей выпил. Спирт пошёл горячим комом вниз, и вместе с ним будто спала какая-то внутренняя стяжка. Мужики оживились, заговорили громче. Кто-то налил второй. Алексей не помнил момента, когда согласился. Потом третий. Потом пиво, смешанное с дымом и жиром.
Обратно он почти не шёл. Его вели. Он цеплялся за плечи, спотыкался, падал, поднимался. Дорога до деревни превратилась в провалы, в обрывки света, в чужие голоса, которые то смеялись, то ругались. К дому он приполз уже в темноте, в грязи, пьяный в дрызг, с разбитыми коленями и тяжёлой пустотой внутри.
********
Алексей ввалился в дом, как в чужой. Дверь ударилась о косяк, потом тихо отскочила обратно. На пороге он постоял, качаясь. От него тянуло дымом, сырым мясом и водкой, такой густой запах, что он разошёлся - сразу по всему дому.
Марина вышла из кухни. В халате, с собранными наспех волосами, с усталым лицом. Она сразу увидела глаза. Не пьяные весёлые, не сонные, а тяжёлые и злые, как у человека, который уже решил, что виноватые вокруг все кроме него.
— Ты… — начала она тихо. — Ты что с собой сделал?!
Алексей усмехнулся и пошёл в комнату, не разуваясь. Сын выглянул из дверного проёма своей комнаты, будто боялся сделать шаг.
Алексей остановился, посмотрел на мальчика сверху вниз.
— Иди сюда.
Сын замер. Марина шагнула ближе.
— Лёш, не надо. Он только засыпать начал.
Алексей резко повернул голову.
— Не учи меня. Я отец! Я ему умные вещи скажу.
Он пошёл к сыну, покачиваясь, и ткнул пальцем в сторону комнаты.
— Слышишь меня. Мужиком будь. Не ной. Не смотри так. Глаза как у зайца. Почему у тебя бардак всегда?
Мальчик молчал, губы дрожали. Он смотрел то на отца, то на мать, выбирая, куда можно отступить.
Марина попыталась взять сына за плечо и увести. Алексей перехватил её руку.
— Куда ты его тащишь. Тут мой дом. Тут мои правила.
Марина выдернула руку.
— Твой дом. Твои правила. А водку кто снова притащил в твою жизнь. Кто на охоту попёрся, будто тебе пятнадцать. Забыл зачем мы тут?
Алексей хмыкнул и сделал шаг к ней ближе. В этот момент его повело, он чуть не ударился о стол, но удержался, и злость от этого стала ещё гуще.
— Ты мне тут не рассказывай. Это ты меня сюда притащила. В эту дыру. В эту деревню. Чтобы я тут сгнил.
Марина застыла.
— Ты сам сказал уезжаем. Ты сам говорил про тайгу, про глушь, про бабку.
Алексей махнул рукой, будто отгонял назойливую муху.
— Я сказал, потому что ты ныла. Ты ж мне мозги выела. То свекровь, то город, то работа. Я только и делал, что слушал и пахал!
Сын тихо всхлипнул. Алексей резко обернулся к нему.
— Я сказал молчать!
Марина шагнула вперёд, прикрывая сына собой.
— Не смей на него орать. Ты пьяный. Иди спать.
Алексей несколько секунд смотрел на неё, как будто решал... что с ней делать… Потом лицо перекосило.
— Ты командовать будешь!? Ты!?
Он толкнул её в плечо. Не сильно, но так, что она отступила и ударилась боком о шкаф. Марина вдохнула, сдержалась, не закричала, только глаза налились слезами.
— Лёша, остановись.
Он сделал ещё шаг, уже ближе, уже без колебаний. И ударил. Быстро, зло, не думая. Марина отшатнулась, споткнулась о край ковра и упала на колени. Сын вскрикнул, рванулся к ней, но Алексей рявкнул, и мальчик замер на месте.
*********
Марина подняла голову. На лице было не удивление, а слезы и понимание, будто она предвидела это заранее и всё равно надеялась, что не случится.
Алексей ещё что-то говорил, обрывками, обвинениями, руганью. Слова путались, но смысл был один. Ему плохо, значит виноваты другие. Он пьяный… махал кулаками, спотыкался, ругался на дом, на деревню, на Марину, на всё, что не давало ему жить так, как он хочет... в пьяном угаре и… свободным!
Потом его резко повело. Он сделал шаг назад, хотел сесть на диван, промахнулся, ударился бедром о край и тяжело рухнул на пол рядом. Попытался подняться, опёрся на локоть, но силы кончились. Голова мотнулась, дыхание стало хриплым, ровным. Он уснул почти сразу, как человек, которого выключили.
Марина сидела на полу, держась за бок, и молчала, чтобы сын не слышал её дыхания. Сын стоял рядом, маленький, бледный, и смотрел на отца, который спал у дивана, не раздеваясь, в грязных ботинках, как будто всё это было для него обычным концом дня.
***********
Утром Алексей очнулся тяжело, с сухим языком и ватной головой. На полу у дивана пахло грязью с ботинок, перегаром. Он сел, потёр лицо ладонями. На секунду задержал взгляд на Марине, которая стояла на кухне.
Он поднялся рывком. Накинул куртку прямо поверх домашней футболки, не сказав ни слова, вышел хлопнув дверью так, что в кухне дрогнули стеклянные банки на полке. Марина не побежала следом. Она просто закрыла глаза, выдохнула…
На кухне было видно следы ночи. У стола лежали осколки тарелки и бокала. Алексей вчера задел их локтем, когда махал руками, и даже не заметил, как всё посыпалось вниз. Марина молча собрала крупные куски в совок, мелкие провела мокрой тряпкой, несколько раз, пока не перестало хрустеть. Запястье ломило, неприятно, после удара о мебель. Она старалась не смотреть в зеркало.
Чайник закипел, пар пошёл. Марина поставила кружки, нарезала хлеб. Хотела занять руки, чтобы не думать. И всё равно думала. Куда он пошёл? К кому?
В дверь постучали. Тихо, по-соседски.
Соседка зашла без лишних церемоний. Невысокая, плотная, в платке, с большими глазами. Это была жена Фёдора, Валентина. Она уже успела разнести по деревне всё, что вчера случилось, но пришла как будто просто на чай.
— Марин, можно к тебе на минутку?
Марина кивнула. Налила ей чаю. Валентина присела, обхватила кружку двумя руками, согрелась, глотнула и сразу заговорила, будто держала это внутри и не могла молчать.
— Ты не обижайся, я так, по-доброму… Твой вчера к нам заходил. Пьяный! Еле на ногах. С порога начал Фёдора уму разуму учить, как жить правильно, как пить правильно, как не пить правильно.
Марина не ответила. Только сильнее сжала тряпку в руках.
— Потом они, конечно, долго сидели... — сказала Валентина уже спокойнее. Ты сама понимаешь. Фёдор у меня мужик слабый. Ему только начни наливать. Так что… вы давайте моего мужика то не спаивайте, ладно!?
Она сказала это тоном, как будто просила соль.
И допив чай одним глотком, поставила кружку на стол.
Марина хотела что-то ответить, но не успела.
Дверь в сенях распахнулась. В дом ввалился Алексей. Лицо помятое, глаза красные, на щеках щетина, но в руках у него был пакет и букет каких-то дешёвых цветов, купленный наспех, как из магазина у трассы. Он увидел Валентину, на секунду замялся, но потом сделал вид, что так и надо.
— Мариночка, прости меня за вчерашнее. Это я не со зла.
Он подошёл к столу, положил ей цветы прямо в руки, будто закрывал этим всё плохое. Потом вывалил из пакета коробку конфет и поставил на стол бутылку шампанского.
Марина смотрела на горлышко бутылки и чувствовала, как внутри поднимается холодное, ровное напряжение. Валентина тоже посмотрела и не сказала ни слова. Только губы чуть сжала.
Алексей улыбнулся криво, как человек, который старается быть хорошим, но не знает как.
— Давай отметим. У нас всё-таки сегодня юбилей. Полгода как переехали сюда жить почти.
**************
Марина взяла цветы, помолчала секунду, потом кивнула.
— Ну хорошо.
Она сказала это не тепло и не зло. Просто как человек, который не хочет прямо сейчас разжигать новый пожар. Алексей тут же оживился, будто ему только этого и надо было. Он открыл шампанское аккуратно, без хлопка, налил понемногу. Валентина, всё ещё сидевшая за столом, посмотрела на бутылку так, будто ей сейчас подсунули проблему в красивой обёртке.
— Мне чуть-чуть, сказала она сухо.
Марина тоже пригубила. Вкус был сладкий, приятно липкий. Алексей выпил увереннее, как будто этим глотком закрывал вчерашнее.
Валентина поднялась почти сразу.
— Ладно, я пойду. Мне поросят кормить.
Она уже взялась за платок, как дверь в сени открылась, и на пороге появился Фёдор. Щёки красные, глаза блестят, шаг уверенный, будто он пришёл по делу.
— О-о-о, Валюха! Ты это чего уже домой!? Ага..., давай - давай, там у нас порося некормленые.
Валентина остановилась, медленно повернулась к нему и подняла кулак.
— Федя. Только попробуй сегодня опять нажраться. Я тебе устрою!
Фёдор поднял руки, улыбаясь, как мальчишка, которого поймали, но он всё равно надеется выкрутиться.
— Да я что!? Я ничего!
Валентина посмотрела на Марину, будто предупреждая её тоже, и вышла, громко закрыв дверь.
Как только шаги затихли, Фёдор словно сбросил с себя осторожность. Он сразу двинулся к столу, присел, потёр ладони.
— О-о-о. Чего, новоселье опять? Ну ладно, наливайте! Мы это дело могём. Хоть каждый день!
Алексей улыбнулся широко, почти радостно, будто нашёл себе оправдание и компанию.
— Давай, дядь Федя.
Он налил всем шампанского уже щедрее. Марина заметила это, но не сказала ничего. Она сидела ровно, держала бокал в руке, будто это не напиток, а вещь, которую надо контролировать.
Посидели. Фёдор говорил про трактор, про дорогу, про то, что весной опять всё размоет, и надо заранее доски накидать. Алексей поддакивал, смеялся не к месту, оживлялся всё сильнее. Марина слушала и чувствовала, как у неё внутри стягивается то самое знакомое напряжение, от которого хотелось встать и уйти, но уйти было некуда.
Она поставила бокал.
— Ну всё! Пора бы и честь знать. Нам с мужем поговорить надо.
Алексей отмахнулся, как от мелочи.
— Ну не начинай…
Фёдор уже тянулся к бутылке.
— Да мы ж по-соседски, Марин. Посидим чуть.
Марина посмотрела на Алексея прямо.
— Лёш. Я серьёзно.
Алексей на секунду сделал вид, что не понял, потом улыбнулся той самой улыбкой, которой он обычно закрывал все разговоры.
— Щас мы с дядей Фёдором сходим, посмотрим, что у него в тракторе сломалось. И я вернусь. Буквально десять минут, Марин. Ты пока борщ довари, что ли!
Он уже поднялся. Фёдор тоже встал сразу, будто боялся, что его сейчас выгонят и он не успеет закрепиться.
Марина молча смотрела, как Алексей надевает куртку. У него движения были быстрые, уверенные, слишком уверенные для человека, который обещает “десять минут” после вчерашнего.
— Десять минут, повторил Алексей, — уже в сенях. — Я быстро!
Дверь закрылась. В кухне остался запах шампанского, остывающего борща и той самой пустоты, которая всегда появляется, когда разговор откладывают на потом.
**********
Минут через десять после их ухода Марина ещё стояла у плиты. Борщ тихо доходил, крышка подрагивала. Она мешала половником и ловила себя на том, что прислушивается к каждому звуку с улицы, будто ждёт, что Алексей сейчас вернётся другим человеком. В доме пахло капустой, печкой и шампанским, которое она так и не допила.
Вдруг в сенях раздался стук.
Марина вытерла руки о полотенце и пошла открывать. Дверь подалась тяжело, сырая древесина чуть распирала косяк.
На пороге стояла Маланья. Та самая шептунья. Невысокая, сухая, в старом платке, в ватнике не по размеру, с руками, огрубевшими от работы. Глаза у неё были мутноватые, но взгляд цепкий. От неё тянуло дымком и травами, как от полки в бане, где сушат веник.
Марина невольно выпрямилась.
— Здравствуйте.
Маланья не ответила сразу. Зашла в сени, стряхнула с колош грязь и посмотрела на Марину так, будто они давно знакомы.
— Знаю твою беду, сказала она. — Не доехал твой муж домой. И не десять минут там будет. Такой мужик… Если рядом стакан, он в него и лбом полезет! Помочь ему надо.
Марина сжала пальцы, чтобы не начать оправдываться.
— Я не знаю, чем тут помочь… Он сам ходил к вам. Вы же ему сказали, не пить.
Маланья кивнула, будто это было не важно.
— Сказала. Только слова на мужика пьяного плохо действуют. Надо иначе.
**********
Она вынула из кармана небольшой мешочек, плотный, завязанный суровой ниткой. Сдвинула узелок чуть в сторону, показала белый порошок внутри и тут же снова завязала, как будто не любила, когда его долго держат открытым.
— Подсыпь ему в еду. И в выпивку, если он притащит. Рвотный рефлекс вызывает. Тошнить его станет. Чтобы организм сам отвернуло. Чтобы он понял телом, что это ему не в радость, а в беду. Два раза, три раза, и сам бросит. Рука не потянется.
Марина нахмурилась. Она держалась на одной мысли, что сейчас нужно думать головой.
— А это не опасно?
Маланья посмотрела на неё чуть насмешливо.
— Нормально будет. Не яд. Не на смерть. На урок ему.
Марина всё ещё не двигалась. В голове стоял вчерашний вечер, крик, удар, как сын замер у стены, боясь пошевелиться. И стояла сегодняшняя бутылка шампанского, которую Алексей принёс будто извинение, но поставил на стол так же легко, как всегда ставил водку.
Маланья вздохнула и сказала уже тише, уговаривала Марину.
— Я так своего отучала. Пока жив был, не пил. Потом на сенокосе со стога упал, шею свернул. Это уже не от порошка. Это судьба. А от водки бы он раньше помер, да ещё бы меня за собой утянул.
Марина невольно вздрогнула от этой мысли. Никаких утешений, никаких мягких слов. Только сухое, деревенское: так бывает, выбирай меньшее зло.
— Я не хочу, чтобы он умер, сказала Марина.
— Так и я не хочу, ответила Маланья. — Потому и пришла. Ты думаешь, я всем помогать бегаю. Нет. Но я вижу, когда беда на пороге стоит и ребёнок страдает... Тут уже не до гордости!
Она протянула мешочек. Марина приняла его не сразу. Пальцы сомкнулись на ткани, и ей показалось, что он тяжелее, чем должен быть.
— Спасибо, сказала она тихо.
Старуха кивнула, повернулась к двери.
— Смотри только, сама не пробуй. И жалости лишней не разводи. Мужика жалость портит. Ему порядок нужен.
Она вышла так же быстро, как пришла. Дверь закрылась, и в доме снова стало тихо. Марина стояла с мешочком в руке и смотрела на стол, где рядом с цветами и конфетами стояла бутылка шампанского, словно напоминание, что разговоры в этой семье всегда заканчиваются одним и тем же.
****************
К вечеру Алексей вернулся пьяный в дугу. Дверь в сени распахнулась так, что стукнуло дерево о дерево. Он вошёл, не разуваясь, шатаясь, с мокрыми рукавами, будто валялся где-то в сырой траве. От него несло водкой и холодным дымом.
Марина молча встала у порога. Сына она тут же отправила в комнату, коротко, без объяснений. Мальчик послушался, но перед тем как скрыться, успел бросить на отца взгляд, в котором было и ожидание беды, и привычка к ней.
Алексей даже не посмотрел вслед ребёнку.
— Борща мне! Жена!
С порога. Как приказ. Он прошёл на кухню, навалился плечом на косяк, и пока Марина доставала кастрюлю, начал говорить. Сначала тихо, потом громче, потом уже на крике. Ругал за всё подряд. За то, что в доме “не так”, за то, что в деревне “дыра”, за то, что у него “жизнь сломали”, за то, что она “вечно с лицом недовольным”. Он цеплялся за слова, путался, повторялся, но злоба была ясная, пьяная. Ему надо было на кого-то вывалить всё.
Марина стояла спиной к нему, черпала борщ, стараясь не дрожать. Ложка стукала о край тарелки. Пар поднимался, пахло свёклой и чесноком, как будто это могло вернуть дом в норму.
— Ты меня сюда притащила, лошадь тупая! —говорил Алексей. — Думаешь, я тут кто? Я тут никто! А ты довольная. Сидишь… командуешь. Обезьянина! Смотришь своими глазами, как будто умная!
Слово резануло. Марина на секунду замерла, почувствовала, как внутри всё обрывается, как будто что-то держало её последние дни и отпустило.
Она поставила тарелку на стол, взяла хлеб. Алексей сел, схватил ложку.
Марина достала мешочек. Движение было тихое, почти бытовое. Нитка развязалась сама, будто руки делали это без участия головы. Ей стало так обидно, так пусто и тяжело, что мысль “остановись” не успела родиться.
Она высыпала порошок в тарелку весь. Не щепотку. Не чуть-чуть. Всё.
— Чтоб ты подавился, гад! — сказала она тихо, почти не в слух.
Алексей не услышал или сделал вид, что не услышал. Он ел жадно, быстро, загребая ложкой, дыша ртом. Пару раз кашлянул, поморщился, но продолжил. Потом откинулся на спинку стула, тяжело выдохнул и поднялся.
— Спать.
Он вышел в коридор, сделал два шага и упал рядом с ковриком, не дойдя до кровати. Лёг на бок, как мешок, и уснул сразу. Хрипло, с присвистом, как человек, который отключился, а не лёг отдыхать.
*************
Марина долго стояла на кухне, не двигаясь. Смотрела на пустую тарелку, на следы борща на краю, на ложку. Потом тихо убрала посуду, будто это могло отменить сделанное. Легла, не раздеваясь. Сон не пришёл. Она лежала, слушала дом и ловила каждый звук из коридора.
Через час её разбудил шум. Сначала глухой толчок, потом сиплый кашель, потом резкий, рвущий горло звук.
Марина вскочила. Выбежала в зал и застыла.
Алексей стоял на коленях у дивана. Его рвало. Сначала жидко, потом густо, на всё подряд. На ковёр, на край дивана, на пол. Он пытался подняться, метался, как зверь, который не понимает, что с ним происходит. Лицо у него было мокрое, глаза налились слезами, рот перекошен.
Он рванулся на кухню, вцепился в раковину, открыл воду, будто хотел смыть из себя то, что лезло наружу, но стало только хуже. Его согнуло пополам, он застонал и снова вырвал. На этот раз в раковину пошло тёмное, кровавое.
Алексей вскинул голову и закричал, уже не на неё, не на дом, не на жизнь. В пустоту, вверх.
— Божечки!Прости. Прости, Господи! Натворил я с собой чего.
Он захлебнулся, снова согнулся, судорожно хватая воздух. Потом обернулся, увидел Марину у двери и вдруг стал другим. Не хозяином, не обвинителем. А, жалким, испуганным.
— Мариночка. И ты меня прости!
***************
Под утро стало тише. Рвота отступила, Алексей уже не бился у раковины, не рыдал, не молил вслух. Он лежал на диване в зале, бледный, мокрый, с запавшими глазами. Марина сидела рядом на стуле, не снимая халата, и слушала, как он дышит. В доме стоял тяжёлый запах кислоты, рвоты и грязи, которую она всю ночь оттирала с пола.
Она думала, что самое страшное уже прошло.
Но началось другое.
Алексея скрутило резко, так, что он вскочил и согнулся пополам, держась за живот. Он метнулся в туалет, хлопнул дверью. Через минуту оттуда пошли звуки, от которых Марине стало холодно. Не просто понос. Кровь тоже была. Он стонал, вытирал лоб рукавом, потом выходил, делал несколько шагов к дивану и снова срывался назад.
Каждые десять минут.
Иногда не успевал. На полу перед ванной оставались пятна и брызги. На ковре в зале тоже. Алексей, кажется, уже не понимал, где он и что делает. Он падал на диван, пытался закрыть глаза, но живот снова сводило, и он вскакивал, как по команде, упрямо, мучительно.
Марина сначала убирала молча. Тряпка, ведро, горячая вода. Потом снова. И снова. Руки дрожали. Внутри у неё крутилось одно и то же: это я. Это я высыпала весь мешок. Не щепотку, не по совету, а всё. Она ловила себя на желании подойти к нему и рассказать. И тут же на желании упасть рядом и просить прощения. Эти два чувства мешались так, что ей становилось дурно.
Алексей вышел из туалета в очередной раз, держась за стену. Губы у него посинели, лицо стало серым. Он посмотрел на Марину мутно и жалко, как будто это она должна была спасти его одним словом.
— Марин… я… — прошептал он и не договорил.
Его опять согнуло, и он рванул назад, но ноги подвели. Он не донёс. На ковёр попало снова.
Марина застыла на секунду, и в ней что-то щёлкнуло. Не злость даже, а усталость, которая уже не слушает голову.
— Всё. Хватит!
Она сказала это громко и чётко, сама удивившись своему голосу. Сын выглянул из комнаты. Глаза круглые, испуганные.
Марина быстро накинула куртку, схватила платок.
— Ты в комнате сиди, понял? Но если папа упадёт и не встанет, зови меня и стучи к соседям. Слышишь.
Мальчик кивнул, не задавая вопросов. Он уже понимал больше, чем должен был.
Марина вышла из дома и пошла к бабке шептунье. Дорога была вязкая, сырая. Куры у соседей копались в грязи, собака лениво гавкнула и замолчала. Марина шла быстро, почти бегом, потому что дома оставался сын и муж, который заливал все кровью.
*********
Старуха шептунья открыла дверь сразу, будто ждала. Посмотрела на Марину без удивления.
— Началось? — сказала она.
Марина не стала объяснять. Только выдохнула.
— Помоги!
Шептунья взяла свой платок, накинула ватник и пошла с ней. По дороге почти не говорила. Только один раз бросила коротко:
— Он сам выбрал всё это.
Когда они вошли в дом, Алексей лежал на диване, весь мокрый, с перекошенным лицом. На полу стояло ведро, тряпка валялась у порога ванной. Сын сидел на стуле в углу, не шевелясь.
Маланья оглядела всё это и кивнула, будто проверяла, всё ли идёт как должно.
— Марина. Выйди. Оставь нас одних.
Марина хотела возразить, но слова не вышли. Она только посмотрела на сына, потом на мужа, и вышла в сени, закрыв за собой дверь. Сердце билось так, что ей казалось, его слышно во всём доме.
В зале Маланья подошла к дивану, присела рядом, глядя на Алексея сверху вниз. Алексей попытался подняться, но не смог. Только простонал и откинул голову.
Маланья наклонилась ближе и сказала спокойно, почти ласково, но в этом было что-то ледяное.
— Ну что, нравится проклятье, которое я на тебя наслала? Я ведь предупреждала! Не пить!
*****************
Старуха поднялась с дивана, не говоря лишнего, и прошла на кухню. Шла уверенно, будто в этом доме уже хозяйничала. Марина стояла в сенях, прижав ладони к губам. Сын сидел в комнате, притихший, и не выходил.
На кухне старуха достала из своего кармана другой мешочек. Порошок был жёлтый, мелкий, сухой. Она налила в гранёный стакан воды, поставила на стол, прищурилась и высыпала туда щепотку. Ложкой размешала так, что вода помутнела. Потом постояла секунду, будто прислушиваясь к дому, и понесла стакан в зал.
Алексей лежал на диване, мокрый, серый, глаза стеклянные. Старуха приподняла ему голову, подставила стакан к губам.
— Пей. До дна.
Он послушно сделал несколько глотков. Вода пошла тяжело, он захрипел, но проглотил. Старуха склонилась над ним, что-то прошептала так тихо, что Марина из сеней не разобрала ни слова. Потом перекрестила Алексея и ладонью провела по его лбу, будто стирала что-то невидимое.
После этого она обернулась к двери.
— Марина, заходи.
Марина вошла осторожно, как в чужой дом. Встала у стены.
Старуха выпрямилась.
— Теперь с ним всё будет хорошо. Сняла порчу я.
*********
Марина не успела даже выдохнуть. Алексей дёрнулся на диване, резко, как от удара током. Его согнуло. Он захрипел, закашлялся, и из него пошло снова. Сначала жёлтая вода, потом всё, что было в желудке. Не просто рвота. Его будто выворачивало изнутри. Он хватал воздух, пальцами вцепился в край дивана, ногами искал опору, но тело не слушалось.
Старуха остолбенела на секунду, потом рванулась ближе.
— Ты сколько ему дала!?
Марина смотрела на мужа и не понимала, как это остановить.
— Я… Я всё ему высыпала, — прошептала она, и голос сорвался. — Весь мешочек… Я испугалась. Я хотела, чтобы он бросил пить!
Старуха побледнела, и в глазах у неё впервые мелькнул настоящий страх.
— Дура! —крикнула она. — Ты что натворила!
Алексея свело судорогой. Он перегнулся через диван, и звук стал другим, страшнее. Марина увидела, как у него изо рта, вместе с рвотой, показалось что-то фиолетово розовое. Не кровь. Не просто сгусток. Что-то плотное, рваное. Алексей захрипел и будто попытался вдохнуть, но горло не взяло воздух.
— Господи! — вскрикнула Марина и бросилась к нему.
Она схватила его под мышки, потащила к ванной. Пол был скользкий, ноги у Алексея подгибались. Она тащила, как могла, не чувствуя ни спины, ни рук. Старуха шагнула следом, но остановилась на пороге зала, будто её прибило к месту.
Алексей ещё дёрнулся раз, коротко, судорожно. Потом затих.
Марина замерла, держа его за плечи. Секунда, вторая. Она вслушивалась в дыхание, ждала хотя бы хрип, хотя бы движение. Ничего.
Старуха медленно опустилась прямо на пол, рядом с диваном. Села, как после удара, не поднимая глаз.
— Ну всё. Это конец… — сказала она. — Посадят меня старую…
***************
ЭПИЛОГ.
Следствие изучило всё, что можно: остатки из тарелки, мешочек, воду из стакана. В заключении написали, что в организм Алексея попало неизвестное вещество, в составе которого обнаружили порошкообразное дроблёное стекло. В первые часы врачи фиксировали остановку сердца и клиническую смерть, и эта формулировка потом долго гуляла по бумагам, но его всё-таки откачали.
Старуха исчезла в тот же день. Ушла в леса, в тайгу, и больше её никто не видел. По деревням потом ещё годами шептались, что она где-то живёт в одиночку, лечит людей заговорами и травами, и к ней ходят тайком, как ходили раньше.
Марине дали пять лет условно. Суд смотрел на ребёнка, на побои, на прошлые вызовы к участковому, на то, что она сама пришла с повинной и не пыталась отвертеться. Условный срок не сделал её свободной, просто оставил жить дальше с памятью, о содеянном.
Алексей выжил, но его жизнь стала другой. Ему удалили большую часть желудка и кишечника, и после операций он ходил со стомой — это когда кишечник выводят наружу на живот, и человек вынужден жить с мешком для отходов. Он резко похудел, стал раздражительным и замкнутым. Пить бросил совсем, не из силы воли, а потому что организм больше не прощал ничего.
Они развелись. Марина забрала сына и уехала ближе к морю.
Через два года Алексей умер один, под самый новый год, в комнате общежития. Без семьи, без денег, без разговоров и оправданий. Его нашли поздно, чрез несколько дней…
НРАВЯТСЯ МОИ ИСТОРИИ, ПОЛСУШАЙ БЕСПЛАТНО ИХ В МЕЙ ОЗВУЧКЕ.
Я НЕ ТОЛЬКО ПИШУ НО И ОЗВУЧИВАЮ. <<< ЖМИ СЮДА