23. 12. 2012
«Кто в России сходил с дороги чистого отрицания, тот падал…»
Кто у нас только не падал, и тот падал, этот падал. Ушел, якобы за хлебом, и готово – валяется. Вышел протестовать – лежит, причем иногда уже в расфасованном виде, то есть, по частям, как когда-то публиковали в журналах переводные романы американских писателей, сдобренные, говоря языком тех лет, изрядной долей эротики.
Толстые куски этих публикаций можно было «выпахать», как почки из трупа, и сброшюровать отдельной книгой, сдав на макулатуру ненужную требуху: повести африканских авторов, кубинские верлибры и нудные критические статьи.
У некоторых «франкенштейнов» такие самоделки занимали чуть ли не половину домашней библиотеки.
Отошел в сторонку и рухнул, как рефлектирующий интеллигент на застойной вылазке или бунинский Захар Воробьев. А тот вон, глядите-ка, стоит твердо, как в передаче «К барьеру!» в первом, сталинском выпуске которой победил незабвенный Михаил Жаров.
Держится солидно, смотрится хорошо, не подозревая, что рано или поздно провалится ко всем чертям, стерегущим золото Рейна и запасы проточной пресной воды, якобы пригодной для питья как при Стеньке Разине.
Почему-то всегда так – злопыхатель и пессимист шествует по жизни, как по облаку, отвергая мирные переговоры с обреченным противником, и жизнь для него – перманентный парад победы, после которого его ждут уже накрытые столы в банкетном зале ресторана «Вальгалла» (завзалом Мухамедов Борис Борисович)… Но - стоит такому витязю отметить позитивную динамику, увидеть «небо в алмазах», поверить на миг, что «жизнь станет тихою, нежною, сладкою как ласка», и его обязательно начинает тянуть куда-то в сторону.
А Писарев предупреждал.
Изнуренному нигилизмом человеку достаточно показать пресловутый «свет в конце туннеля», и он поверит в него без кавычек, свернет за угол и пропадет.
«Куда это он подевался»? – спросят у соседей друзья.
Периоды нашей недавней истории, которые принято называть временем надежд («оттепель», «перестройка») рождают самые депрессивные фильмы, как ты их ни воспринимай – хоть за чистую монету, хоть в виде лакомства для извращенных гурманов.
Лучше и страшнее всех в оттепельном кино падает в шахту герой Олега Борисова – слепой инвалид из большой, насыщенной яркими образами картины «Рабочий поселок». Он возникает в ночном, покинутом рабочими, заводском цехе, словно измученный долголетием Агасфер, ищущий выхода из бессмысленной жизни под видом поисков выхода на улицу: «Люди? Товарищи?! Това-а-а-а…»
Вернее, таким он вспоминается тому, кто не видел фильма много лет и не помнит в точности, как там было.
На самом деле к яме беднягу подводит его собственная тень, и это одно из сильнейших мест в советском кино-хорроре. И беда случается не в цеху, а на стройке. Глубина ямы не велика - я сам однажды угодил в такую, шествуя "с пьянки пьяною походочкой" в августе '77. Борисова спасают, выхаживают, но в момент падения он кричит так отрывисто и натурально, как может кричать только тот, кто проваливается прямо в ад.
Нет, господа, все-таки «писаревщина» соблазнительный, но опасный путь, несмотря на подозрительно легкий «ряд вполне правильных, хотя и очень крайних выводов».
На забытом рисунке покойного Вячеслава Сысоева, слепцы, тпохожие на персонаж Борисова, несут транспарант «Слепые видят!»
Слепые видят гениальность там, где зрячему отчетливо слышится «барахло». Но там, где зрячий пожирает годами суррогатную красоту, тем, кто этого видеть не может, отчетливо мерещатся уродство и ужас. Недаром слово «ужас» было одним из любимых в лексиконе еретика-вольнодумца Доси Шендеровича, у которого тоже были серьезные проблемы со зрением в медицинском смысле.
Лучший, надежнейший визажист, имиджмейкер и пластический хирург, это – слепота.
Не видал, не заметил, мне некогда, я тороплюсь – спешащий человек слеп.
Он не обращает внимания на устойчивые вещи и принципы, которые не так-то просто сдвинуть с места и перенести в будущее, где их осудят по новым статьям и канонам, в дальнейший, улучшенный вариант, куда рвется ослепленный самоотравлением наркоман или пьяница, увеличивая дозу, а вовсе не скорость.
«Я ее потыкал, и она мне не понравилась», – так когда-то выражались любители ускоренного сканирования пластинок, уверенные в быстроте своих впечатлений. Хреновые, прямо скажем, поверхностные знатоки, не готовые к созерцанию и переосмыслению, словно дикари из «колбасной алии», штурмующие «Блюминдейл».
Кого способен полюбить слепой человек?
Идеал, или «кого Бог пошлет»?
Кого угодно, или идеал?
Подумай, подумай, подумай… Попробуй воздержаться от профанического «тыка» и заставь себя прослушать альбом целиком. «Блюминдейл» не убежит.
А уходящий год, между тем, замедляет бег, подходя к финишной станции, к которой приближался рывками, выгружая больных нелегалов и покойников, то и дело уступая дорогу несущимся наперерез протуберанцам чужих катастроф из параллельных нашему пространств.