Нина Петровна стояла посреди кухни, сжимая в руке телефон так, что побелели костяшки пальцев. В трубке всё ещё звучали короткие гудки, похожие на гвозди, которые кто-то методично забивал в крышку гроба её новогоднего спокойствия.
За окном сгущались синие декабрьские сумерки. На плите тихо булькал бульон — основа для завтрашнего холодца, а на столе сиротливо лежала пачка крабовых палочек, купленных по акции «два по цене одного». Нина планировала этот Новый год как спецоперацию по спасению нервной системы: тазик оливье (себе), бутылка «Советского» (мужу), старая комедия по телевизору и отбой в час ночи. Никаких гостей. Никаких парадных скатертей, которые потом неделю отстирывать от пятен свеклы и жира.
И тут позвонила Лариса.
— Нин, ты слышала? — голос мужа, Виталия, донесся из зала, где он боролся с гирляндой, половина лампочек на которой перегорела еще при Ельцине. — Кто звонил?
Нина медленно опустила телефон на стол, прямо на чек из «Пятерочки».
— Сестра твоя звонила. Любимая.
— И чего? Поздравила заранее?
— Ага, поздравила. Сказала: «Мы приедем 31-го к семи, ёлку нарядите заранее и оливье сделайте с языком, дети свиной не едят». И трубку повесила.
Виталий выглянул в коридор. На лице его, еще секунду назад безмятежном, проступила знакомая виноватая гримаса. Это было выражение лица человека, который знает, что сейчас будет буря, но надеется пересидеть её в окопе.
— Ну… Нин, ну это же Лариска. Ты же её знаешь. Простая душа.
— Простая? — Нина хмыкнула, открывая холодильник, чтобы просто посмотреть на холодную пустоту и успокоиться. — Виталик, «простая душа» — это когда человек просит соли в долг. А когда тебе диктуют меню за три дня до праздника, не спросив, дома ли мы вообще — это называется наглость, граничащая с хамством. С языком, Виталик! Ты видел, сколько говяжий язык стоит? Как крыло от «Боинга»!
— Ну дети же… — промямлил муж.
— Дети! Твоим племянникам по шестнадцать лет, Виталий! Они чипсы с беконом жрут так, что за ушами трещит, и запивают энергетиками, от которых даже у тараканов тахикардия начнется. А тут, видите ли, свиной язык им не по фэн-шую!
Нина захлопнула холодильник. Внутри закипало то самое холодное бешенство, которое знакомо каждой женщине, на чьи плечи пытаются взвалить обслуживание чужого праздника.
Финансовая ситуация в семье была, мягко говоря, «стабильной». То есть денег стабильно не хватало. Нина, работая главбухом в маленькой строительной фирме, умела сводить дебет с кредитом, но кредит на ремонт кухни и ипотека за однушку, которую они брали «на будущее» (а по факту сдавали, чтобы гасить проценты), съедали львиную долю бюджета. Премия в этом году была символической — директор выдал по конверту и коробке конфет, срок годности которых истекал аккурат под бой курантов.
— Может, скажем, что мы уезжаем? — с надеждой спросила Нина, глядя на мужа.
Виталий отвел глаза.
— Нин, я не могу. Она сказала, что они уже билеты на электричку взяли. И подарки купили.
— Подарки? — Нина горько усмехнулась. — Дай угадаю. Опять набор полотенец из фикс-прайса для меня и пена для бритья тебе? А мы им должны будем подарить что-то «приличное», потому что «у детей переходный возраст, им нужны гаджеты»?
Виталий молчал. Молчание было знаком согласия. Он был хорошим мужиком, Витька. Рукастым, непьющим, спокойным. Но перед напором своей сестры он превращался в желе. Лариса, младшенькая, была в семье чем-то вроде священной коровы: её нельзя было обижать, ей нужно было помогать, и её капризы считались законом природы, как дождь или снегопад.
Следующие два дня превратились в ад.
Вместо того чтобы лежать с маской на лице и смотреть «Иронию судьбы», Нина носилась по городу. Гололед превратил тротуары в каток, по которому скользили хмурые граждане с пакетами мандаринов. В магазинах царила предновогодняя истерия: люди сметали всё, словно готовились к зомби-апокалипсису.
Язык Нина нашла только на рынке. Продавец, румяный дядька в фартуке поверх пуховика, запросил за него столько, что Нина мысленно перевела эту сумму в количество поездок на метро. Выходило месяца полтора.
— Берите, женщина, последний! — уговаривал он. — Нежный, как первый поцелуй!
— Ага, и дорогой, как развод, — буркнула Нина, но полезла за кошельком.
Дома её ждал второй раунд. Уборка.
— Виталик, пыль на шкафу протри! — командовала она, намывая полы. — Лариска первым делом пальцем проведет, я её знаю. Ревизорро недоделанная.
— Да ладно тебе, Нин…
— Не ладно! Если уж они едут жрать мой оливье, то пусть хоть не вякают, что у меня грязно.
К вечеру 30-го числа Нина не чувствовала ног. Спина ныла, руки пахли луком и хлоркой. На балконе стыли кастрюли с салатами, в духовке томилось мясо по-французски (потому что «Гена не ест курицу, у него от неё изжога» — еще одна вводная от Ларисы, прилетевшая смской).
Нина сидела на кухне, тупо глядя в чашку с остывшим чаем. Ей не хотелось Нового года. Ей хотелось лечь лицом в подушку и проснуться числа десятого января.
Виталий зашел на кухню, стараясь ступать тихо, как сапер на минном поле.
— Нин, там это… Лариса звонила.
Нина даже не повернула головы.
— Что еще? Икру черную надо? Или фуа-гра из печени единорога?
— Нет… Она спросила, есть ли у нас раскладушка.
Нина медленно подняла глаза. Внутри что-то оборвалось.
— Зачем?
— Ну… — Виталий почесал затылок. — Они подумали, чего мотаться ночью обратно. Решили у нас заночевать. А может, и на пару дней остаться. У них там ремонт в ванной намечается, воду отключили, вот они и решили совместить…
В кухне повисла тишина. Слышно было, как в холодильнике гудит компрессор, пытаясь охладить тонну еды, купленной на деньги, отложенные на новые сапоги.
— На пару дней? — тихо переспросила Нина.
— Ну да. Праздники же. Родня…
— Родня, — повторила она.
Перед глазами пронеслась картина ближайшей недели: Лариса в её халате, раздающая советы, как правильно жарить котлеты; её муж Гена, занимающий диван перед телевизором и требующий пива; близнецы, не вылезающие из смартфонов и оставляющие фантики по всей квартире. И она, Нина, у плиты. Завтрак, обед, ужин. Подай, принеси, убери, помой.
«Ёлку нарядите заранее».
«Оливье с языком».
«Дети свиной не едят».
Нина посмотрела на мужа. На его виноватое, но смирившееся лицо. Он уже всё решил. Он уже согласился. Он снова принес её комфорт в жертву своему неумению сказать «нет».
— Виталь, а ты им сказал, что у нас диван в гостиной сломан? — вдруг спросила Нина очень спокойным голосом.
— Зачем? Мы же его починили. Подпорку поставили.
— А про то, что у меня спина болит, ты сказал?
— Нин, ну неудобно же жаловаться… Люди едут отдыхать.
— Отдыхать, значит, — кивнула Нина. Она встала и подошла к окну. Там, в темноте, мигали гирлянды соседнего дома. Красиво. Празднично.
В её голове, уставшей и перегруженной, вдруг щелкнул невидимый тумблер. Словно перегорела последняя пробка, отвечающая за терпение и «бытовую мудрость».
Она повернулась к мужу и улыбнулась. Улыбка вышла странной, кривоватой.
— Знаешь что, Витя. Ты прав. Родня — это святое. Пусть приезжают.
— Правда? — лицо мужа просияло облегчением. — Ну ты у меня золото, Нинка! Я знал, что ты поймешь. Я сейчас Гене позвоню, скажу, чтоб не волновались.
Виталий убежал в комнату за телефоном. Нина осталась одна. Она посмотрела на кастрюлю, где варился тот самый драгоценный говяжий язык. Он был мягким, ароматным, идеальным.
Нина выключила газ. Достала телефон. Открыла приложение банка. Посмотрела на остаток средств. Потом открыла сайт бронирования отелей.
— Операция «Язык» отменяется, — прошептала она в пустоту. — Начинается операция «Эвакуация».
В коридоре радостно бубнил Виталий:
— Да, Ген, всё в силе! Ждем! Нина вон уже стол накрывает, старается!
Нина взяла большую дорожную сумку из кладовки и начала молча, методично складывать туда вещи. Свои вещи.
Часть 2. С Новым годом, или Побег из Шоушенка
Утро 31 декабря выдалось серым и промозглым, словно природа тоже не выспалась. В квартире пахло вареными овощами и мандаринами. Виталий, окрыленный тем, что буря миновала, с энтузиазмом натирал бокалы в серванте. Он напевал что-то из репертуара «Голубого огонька» 80-х и старательно не замечал, что жена ведет себя подозрительно тихо.
Нина двигалась по кухне как робот-автомат. Нарезать. Смешать. Заправить.
На столе выстраивалась батарея салатников. Сельдь под шубой, сияющая майонезным глянцем. Мимоза, присыпанная желтком, как первым снегом. И, конечно, гвоздь программы — оливье с тем самым языком, цена которого могла бы закрыть небольшую брешь в бюджете африканской страны.
— Нин, а во сколько они точно будут? В семь? — спросил Виталий, заглядывая на кухню. — Может, я шампанское пока в холодильник уберу?
— Убери, — кивнула Нина, не оборачиваясь. Она дорезала последний огурец.
На часах было 16:00.
До прибытия «дорогих гостей» оставалось три часа. Электричка Ларисы с семейством уже, наверное, проезжала где-то в пригороде.
Нина вытерла руки полотенцем, аккуратно повесила его на крючок и пошла в спальню. Там, за дверью шкафа, уже стояла собранная сумка. Не чемодан, чтобы не греметь колесиками, а мягкая спортивная сумка, с которой она когда-то ходила на фитнес, пока не решила, что таскать пакеты с продуктами — тоже вполне себе кардионагрузка.
Она переоделась. Вместо привычного домашнего халата или нарядного платья «для гостей», Нина натянула удобные джинсы, теплый свитер и шерстяные носки.
— Виталь! — крикнула она из комнаты.
— А?
— Я в магазин выскочу. Хлеба забыла купить и майонеза не хватит на дозаправку.
— Давай я сбегаю! — отозвался муж.
— Нет, ты пылесось. Там в углу за диваном кот накрошил, Лариска увидит — год вспоминать будет.
Виталий послушно включил пылесос. Шум мотора стал отличным прикрытием. Нина быстро накинула пуховик, намотала шарф, схватила сумку и, стараясь не звенеть ключами, выскользнула в подъезд.
На улице пахло сыростью и петардами. Сердце колотилось где-то в горле. Она чувствовала себя школьницей, сбегающей с контрольной по алгебре.
Нина села в такси, которое вызвала заранее к соседнему подъезду.
— Куда едем? — спросил водитель, мужчина с усталыми глазами Деда Мороза.
— В загородный отель «Сосны», — выдохнула Нина. — И побыстрее, пожалуйста.
Телефон она отключила. Просто нажала кнопку выключения и бросила аппарат на дно сумки.
...
В 19:15 в квартире Виталия и Нины раздался требовательный звонок в дверь.
Виталий, уже при параде — в свежей рубашке и сбрызнутый одеколоном, — распахнул дверь. На пороге стояла Лариса: в шубе, которая видела лучшие времена, с ярким макияжем и недовольным лицом. За ней топтался грузный Гена с пакетами, из которых торчали бутылки пива, и двое долговязых подростков, уткнувшихся в экраны смартфонов.
— Ну наконец-то! — вместо «здрасьте» заявила Лариса, вваливаясь в прихожую. — Лифт у вас не работает, пока на третий этаж поднялись, я вся взмокла! Где Нина? Чего не встречает?
Виталий растерянно оглянулся.
— А она… в магазин вышла. За хлебом. Что-то долго её нет. Наверное, очереди.
— В магазин? В семь вечера 31-го? — Лариса закатила глаза. — Ну, в этом вся твоя Нина. Никакой организации. Ладно, давай тапки, ноги гудят.
Гости прошли на кухню. Стол был накрыт. Салаты стояли, переливаясь боками.
— О, оливьешка! — Гена потер руки. — С языком, как просили?
— С языком, с языком, — закивал Виталий, нервно поглядывая на часы. Нины не было уже три часа.
Лариса по-хозяйски открыла холодильник.
— А горячее где? Духовка холодная. Виталь, ты чего, газ не включил?
Виталий похолодел. Мясо по-французски стояло на противне, но было абсолютно сырым. Нина подготовила его, но… не поставила запекаться.
— Ой… Забыли.
— Ну вы даете! — возмутилась золовка. — Мы с дороги, дети голодные! Ладно, включай давай. Где у вас штопор?
Прошел час. Нины не было. Телефон её был «вне зоны действия сети».
Виталий начал паниковать. Не за жену — он знал, что с ней ничего не случится, — а за себя. Лариса уже трижды прокомментировала пыль на карнизе, раскритиковала елку («искусственная, пылесборник») и теперь громко возмущалась, что в оливье слишком много моркови.
— Слушай, Виталь, ну это свинство, — заявила сестра, накладывая себе третью порцию того самого салата. — Мы приехали, а хозяйки нет. Может, она запила?
— Типун тебе на язык! — обиделся Виталий. — Нина не пьет.
И тут он заметил на холодильнике, прижатый магнитиком с видом Анапы, белый листок бумаги.
— Это что? — Виталий сорвал записку.
Почерк Нины был четким, бухгалтерским.
«Виталик. Язык в салате. Свинина в морозилке. Гости в квартире. А я в отпуске. Ключи у соседки бабы Маши, запасные. Буду 3-го января. P.S. Если Лариса захочет остаться на неделю — стели им на своей половине кровати, а сам спи на коврике в прихожей. Я на это не подписывалась. С Новым годом!»
Виталий читал, и буквы прыгали перед глазами.
— Что там? — Лариса выхватила листок из его рук.
Пробежав глазами текст, она покраснела так, что стала похожа на переспелый помидор.
— Это… Это что такое?! Она что, нас бросила?! В Новый год?!
— Похоже на то, — прошептал Виталий. И вдруг, где-то в глубине души, он почувствовал странное, предательское чувство… Восхищение? Или зависть?
— Хамка! — взвизгнула Лариса. — Гена, ты слышал? Она уехала! Оставила нас тут одних! А кто подавать будет? Кто посуду мыть будет?!
Гена, жуя бутерброд с икрой (который он сам себе и сделал из припасенной Ниной баночки), философски пожал плечами:
— Лар, ну еда есть. Квартира теплая. Телик работает. Чего ты орешь? Сами положим.
...
Нина сидела в номере маленького отеля за городом. Номер был крошечный, но уютный. Никаких родственников. Никакой грязной посуды. На маленьком столике стояла бутылка шампанского (которую она купила сама себе, дорогого, а не «Советского»), мандарины и бутерброд с сыром.
За окном падал крупный, пушистый снег, укрывая лес белым одеялом. В тишине номера бормотал телевизор — шла та самая «Ирония судьбы».
Нина налила себе бокал. Пузырьки весело зашипели.
Телефон она включила только на секунду — посмотреть время. 23:55.
Экран тут же взорвался десятком пропущенных от «Любимый» и «Лариса (Змея)». Пришло одно сообщение от мужа:
«Они съели весь оливье. Лариса орет. Близнецы разбили вазу. Я не знаю, как включить стиралку. Нин, прости меня. Ты герой. Возвращайся, я их выгоню завтра же. Люблю.»
Нина улыбнулась. Не злорадно, а спокойно и умиротворенно. Она знала, что Виталий никого не выгонит завтра. Кишка тонка. Но эти три дня он проведет в аду, который сам же и допустил. И это будет лучшим уроком на всю оставшуюся жизнь.
Куранты начали бить двенадцать.
— С Новым годом, Нина Петровна, — сказала она своему отражению в темном окне. — С новым счастьем. И с новой жизнью, в которой ты, наконец-то, выбираешь себя.
Она сделала глоток. Шампанское было холодным и колючим, но послевкусие у него было сладким. Как у свободы.
А язык... Да бог с ним, с языком. Главное, чтобы свой язык вовремя поворачивался сказать твердое «нет».