Я держу в руках старенькую банку от какао с крышкой, которая то и дело норовит выскользнуть у меня из пальцев. Почему-то от волнения руки неприятно дрожат.
Был бы кто посторонний рядом, наверное, посмеялся бы: взрослая тётенька, а чуть банку не уронит. Но я одна, стою на кухне в хрущёвке, которую когда-то унаследовала от бабушки.
Даже кот, и тот после завтрака ушёл на диван дремать. Только часы на стене громко отчитывают время, а я всё никак не решусь открыть банку.
Всё началось недели две назад, когда мы собрались в нашем старом детском саду отметить очередную не то круглую, не то просто “очень памятную” годовщину.
Лариса Константиновна позвонила ещё осенью:
— Дети мои дорогие, а ведь в этом году ровно тридцать лет с тех пор, как наш “Дельфин” выпустил последнюю мою группу…
Так не бывает, чтобы все сразу смогли прийти, но именно в этот день нас собралось больше, чем на каком-либо другом празднике. Я с удивлением разглядывала знакомые и чужие лица
. У кого-то на висках уже серебром легла седина, кто-то похудел, кто-то, наоборот, располнел почти до неузнаваемости. А вот Лика, как в детстве, всё такая же подвижная и смешливая.
Она затеяла игру, угадай, кто первым сбежит на улицу за мороженым, если кто-то начнёт капризничать.
Вспомнил Дима, как в шесть лет ревел из-за сломанного грузовика, а его утешали всей группой, наперебой подсовывая ему бедную куклу Светки с пополам оторванной рукой.
В какой-то момент Лариса Константиновна вдруг чётко, как на перекличке, сказала:
— Мои хорошие, а вы помните, что мы когда-то вместе с вами делали настоящую капсулу времени?
Зал притих, некоторые, как и я, уставились на неё с полнейшим недоумением.
— Ну вы что! Разве уже все забыли? Да там же и ваши записки, и ваши детские рисунки… Я вам после обеда всё покажу, она хитро улыбнулась, села рядом с мамой Лики и погладила её по плечу.
Весь остаток праздника мне не давал покоя этот разговор. Грудью поднялась волна не то волнения, не то какой-то странной ностальгии.
Никто из взрослых ничего об этом капсуле не говорил дома, да я и сама всё позабыла, память у детей короткая, да и взрослой жизни столько всего наложилось, что все эти детсадовские истории будто бы растворились.
После торта и какого-то обязательного обсуждения успехов детей и внуков Лариса Константиновна так же спокойно, как и обещала, принесла на подносе старую банку от какао, подозрительно тяжёлую.
— Она прожила у меня на верхней полке в кладовке почти тридцать лет, — сказала она, я знала, что однажды настанет момент, когда вы сами захотите посмотреть на себя такими, какими были в далёком детстве.
Многие из нас храбрились, делали вид, что помнят, что сложили во внутрь. На самом деле я вижу, по взглядам, почти никто ничего не помнил.
— А что вы туда клали? — спросил кто-то из родителей.
Лариса Константиновна вдруг как будто немного смутилась:
— Там… ваши записки самим себе. Мы же писали письма в будущее, помните?
Сразу кто-то захихикал, кто-то стал робко перешёптываться. Кто-то выкрикнул:
— Не могу поверить, что мы могли что-то серьезное написать!
И тут я вспомнила, как мне тогда казалось жутко важным придумать пожелание самой себе в далёком будущем. Я сжала ладонь, словно снова держу тот комок бумаги, на котором выводила корявым почерком свои мечты.
Мама помогала мне, а я всё боялась ошибиться, вдруг не пойму потом, о чём мечтала в шесть лет?
Но вот, как быстро летит время. Сейчас я кручусь у себя на кухне, с этой самой банкой, а тогда… Всё было иначе. Будто смотрю на себя со стороны: худенькую, с тёмной косой, в любимом зелёном сарафане.
— Ну что, откроем? — наконец подала голос Лика, вертя крышку банки в руках.
Я до сих пор удивляюсь: зачем же мне в тот момент потянулось взять банку домой? Наверное, все испугались читать письма вслух, как мы сначала решили. Слишком уж это оказалось интимно, разворачивать себя перед другими, пусть даже такими же “детьми Дельфина”, взрослыми, с детьми и внуками.
— Возьми на память домой, вдруг пригодится, — сказала мне Лариса Константиновна и подмигнула.
В тот вечер, вернувшись в тесную квартиру с жёлтыми обоями, я поставила банку на полку, как когда-то сделала она. И ночь тогда выдалась на удивление беспокойной. То ли боялась, что внутри окажется ерунда, то ли наоборот: опасалась узнать в себе ту, прежнюю, чуть неуверенную и мечтательную девочку…
Утром встала, приготовила кофе, а потом вспомнила про банку. Взяла её с собой на кухню, сначала думала, подождать вечера, когда не нужно будет никуда бежать, но что-то подталкивало сделать всё сейчас, прямо здесь, когда тихо и никто не отвлекает.
Крышка противно скрипнула. Я чуть покраснела, даже кинула взгляд на дверь: вдруг сейчас кто-то войдёт? Глупо, но казалось, что вот-вот за мной подглядывают.
Внутри оказался пахнущий временем клочок бумаги, маленькая машинка из жёлтого пластика с треснутым колесом, и ещё две конфетки “Гусиные лапки”, совершенно белые, как мел. Конфеты я ловко задвинула поглубже, чтобы случайно не соблазниться и не попробовать: вдруг они уже наполовину камень.
Рассмотрела машинку, провела пальцем по трещине. Смешно, я всё детство играла в куклы, а тут очередная “мальчишеская” игрушка. Наверное, моя дружба с Димой объясняет появление этого артефакта в моей капсуле. Он всегда был моим защитником, и, наверное, машинка — это дань нашей дружбе.
Самое главное, записка. Я без труда узнала свой детский, кривоватый почерк:
"Дорогая я, если ты читaешь это письмо, значит ты уже взрослая и, может быть, у тебя есть свой дом и кошка."
Я хохотнула. Дом, достался от бабушки, кошка, уже храпит на диване. Мечта выполнена на пять с плюсом. Но дальше почерк становился менее уверенным, буквы плясали.
"Я хочу быть учительницей. Мне кажется, это очень хорошо, учить других. Я буду носить очки, записывать всё в большую синюю тетрадь, у меня будут ученики, и все будут ко мне обращаться по имени-отчеству."
— Мама, а если я не стану учительницей?
— Значит, будет какой-то другой путь. Главное —ь не забывай свои мечты, даже если они со временем меняются.и не стала… Очки носишь только когда читаешь, а про тетрадь совсем забыла.
В голове всплыли обрывки разговоров с мамой у окна, когда она уговаривала меня не бояться мечтать всерьёз.
— Мама, а если я не стану учительницей?
— Значит, будет какой-то другой путь. Главное, не забывай свои мечты, даже если они со временем меняются.
Я тихонько улыбнулась. Как же права была мама. Мечты действительно меняются, но что-то внутри всё равно остаётся таким же, желание быть нужной, помогать, оставаться немножко примером.
Перечитала записку ещё несколько раз. В самом конце, почти незаметно:
"Я тебя люблю. Не забывай меня, пожалуйста."
Вот тут у меня перехватило горло. Совсем не ожидала, что собственные слова, написанные так давно, так тронут меня во взрослом возрасте. Я вдруг представила, как бы сейчас объяснила себе шестилетней, чем стала моя жизнь.
Сказала бы, что-то вроде: да, у тебя есть дом, и кошка, и даже немножко учеников, только вместо школьного класса тебе достались подружки, знакомые, которым ты помогаешь разбираться в жизни.
Кот лениво потянулся и запрыгнул ко мне на колени. Он всегда чувствует, когда я становлюсь грустной.
— Как думаешь, Маркиз, если бы у меня был свой класс, я бы стала другой? — задала вопрос, гладя его по спинке.
Кот недовольно дернул ухом и закрыл глаза.
Я вдруг вспомнила, как в детстве высматривала во дворе будущих учеников, пробовала их усадить на лавочке и “учила” алфавиту.
А потом, когда никто не соглашался, шла к маме и устраивала ей экзамен по математике:
— Сколько будет два плюс два?
— Четыре.
— Молодец, мама, ставлю тебе пять с плюсом.
Мама смеялась и хлопала в ладоши, а я чуть не засыпала от гордости.
Я провела рукой по листку бумаги, аккуратно сложила его обратно в банку, пусть полежит ещё немного.
Потом достала из ящика пачку писчей бумаги, нарезала небольшой листок и села писать новую записку.
Долго думала, с чего начать. Ведь теперь, когда ты взрослая, желания становятся сложнее, формулировать их труднее.
"Дорогая я, если вдруг через много лет ты снова решишь открыть банку, пусть у тебя по-прежнему будет тепло в доме, мурлыкающая кошка и любимые люди рядом.
Пусть ты не станешь забывать, какой мечтательной девочкой была когда-то и как трепетно относилась к своим маленьким желаниям."
Подписалась, стеснялась даже. Почти так же, как тогда.
"С любовью, твоя взрослая я."
Потом прошлась по квартире, закинула вещи в стирку, полила цветы. День шёл своим чередом, но в сердце тлело что-то новое, чувство встречи с самой собой.
Позже вечером позвонила Лике, она теперь живёт за городом, держит пчёл и каждый раз приглашает меня к себе на чай с липовым мёдом.
— Слушай, у меня в капсуле выпал листок, а на нём… Надо же так напридумывать, да? В семь лет я хотела стать летчицей! — хохотала Лика.
— А ты кем хотела стать?
— Учительницей. Прикинь — даже подробности написала.
— Вот это сила мечты, — засмеялась она.
— А что, поменялось что-то?
— Наверное, только способ преподавания. Теперь я объясняю, как внуку выключить планшет и завести будильник.
— Ты у него уже “Марь Иванна”!
Мы ещё долго болтали, перебирали, что у кого осталось в капсуле. Кто-то нашёл сторублёвку с медведем, кто-то клочок газеты, кто-то, половинку рисунка маминого дома.
Я задумалась: может быть, в этих записках и есть наша настоящая судьба? Ведь даже если мы пошли другой дорогой, всё равно в душе осталась детская вера в чудо и свои возможности.
Потом пришла очередь уборки, будничные хлопоты легко возвращают в реальность. А я снова ловила себя на мысли: сколько же в каждом из нас осталось от той самой шестилетней девочки?
Неужели все наши взрослые решения, лишь продолжение сказочного письма, которое мы когда-то себе написали?
Кот спрыгнул с колен, шуршал по коридору. Я открыла окно: свежий ветер, запах весны…
Почему-то вдруг вспомнился день, когда впервые ушла в школу и уложила назад в шкаф зелёный сарафан, ровно так же, как теперь укладываю детские мечты, чтобы, возможно, снова к ним однажды вернуться.
И я решила: пусть эта банка ещё поваляется у меня на полке. А вдруг и правда, через десяток лет, кто-то найдёт её вновь и тоже улыбнётся, вспомнив, что когда-то был маленьким, смешным и отчаянно верил в чудо.