Продолжение. Начало здесь
Мария стремительно собрала вещи, накинула пальто и почти выбежала из офиса. Вечерний город бросился ей в лицо промозглым ветром и первыми каплями дождя.
Она поймала такси, нервно поглядывая на часы, — каждая минута казалась вечностью.
Квартира встретила непривычной тишиной. Обычно Тёмка уже ждал у двери, радостно подпрыгивая, но сегодня…
— Сыночек, я дома! — крикнула она, сбрасывая обувь.
Из детской донёсся слабый голос:
— Мама…
Сердце сжалось. Мария ринулась в комнату и замерла на пороге. Тёмка лежал на кровати, бледный, с испариной на лбу; его обычно яркие глаза теперь потускнели и были полуприкрыты.
— Что с тобой, родной? — Она опустилась на колени у кровати, прикоснулась к лицу сына, взяла его за руку. Горячая ладонь показалась почти обжигающей.
— Голова болит… и тошнит… — прошептал Тёмка, с трудом открывая глаза.
Мария не глядя выхватила градусник. Тридцать девять и восемь. Руки задрожали, но она заставила себя действовать чётко и быстро:
— Сейчас, малыш, сейчас… — Она набрала номер скорой, сдержанно бросала в ответ на вопросы диспетчера: — Да, температура высокая... вялый ребенок, вялый... Что? Все на вызовах? Не подожду ли? – И тут она не сдержалась и прикрикнула: – Да проснитесь вы там уже! Сыну плохо, чего вам неясно? Сыну, моему маленькому сыну!
В трубке хмыкнули – «ох уж эти "яжематери"» – но активность проявили, хотя бы заговорили побойчее. «Ну вот как с ними...» – пронеслось в голове Марии. И тут же оборвалось, утонув в приступе сыновьего кашля.
– Сейчас, родной, сейчас!
Пока ждала врачей, дала Тёмке жаропонижающее, обтерла влажным полотенцем, успокаивающе-подбадривающе шептала. А сама едва сдерживалась. Из глаз так и норовили брызнуть слёзы. Повторяла про себя: « Ничего, ничего. Теперь уже скоро, совсем-совсем скоро».
Время тянулось невыносимо медленно.
Наконец в прихожей раздался звонок. Сама не своя Мария бросилась открывать дверь.
На пороге показался молодой врач: высокий, с внимательными карими глазами и до неприличия спокойный. За его плечами маячил фельдшер с чемоданчиком.
— Ну и что тут у нас? — спросил доктор, снимая куртку. Голос был мягким, почти бархатным, но с нотками уверенности профессионала.
Мария стала сбивчиво рассказывать, показывать градусник, путать симптомы. Врач кивнул, прошёл к кровати, аккуратно осмотрел Тёмку, измерил температуру заново, послушал дыхание.
Потом обернулся к мятущейся мамочке, мягко улыбнулся и проговорил:
— Не волнуйтесь, уважаемая. Вы в надежных руках. Теперь. – Он встретился взглядом с Марией и добавил: — Вот сделаем укольчик, снимем остроту состояния... А разбираться будем чуть позже.
Его руки двигались уверенно, без суеты. Он что‑то объяснял, успокаивал. Мария вдруг поймала себя на том, что слушает не только и не столько слова – растворяется в тембре голоса, замороженно глядит на движения пальцев, дивится лёгкой складке между бровей. Как он сосредоточен! И всё же... «Надо же, морщинка! А такой вроде бы молодой».
И тут сердце на миг дало сбой. Страха не было, нахлынуло странное, неожиданное чувство. Давно забытое, тёплое и тревожное одновременно. Нахлынуло, обволокло...
Она тут же одёрнула себя: не время, не место. У неё сын болеет!
Но миг остался — как вспышка, как намёк на что‑то, чего давно запретила себе даже воображать, не то что чувствовать. А надеяться – и подавно.
Сердце снова забилось, гулко заявляя права на выход наружу. А жизнь... Да была ли она до того момента? Казалось, только сейчас и началась. Какие уж тут приоритеты!