Вечер пришёл, как всегда, неожиданно.
Не то чтобы Мария не смотрела на часы и не знала, который час, нет-нет. С последнего совещания, она прекрасно помнила, прошло два часа. А совещание в три. Так неужто сейчас больше пяти?
Но отчего тогда вокруг сгустились тени, а мерцавший перед ней экран компьютера внезапно стал светить будто бы ярче?
Из-за спины послышался голос Светы, помощницы, но, казалось, столь давнишней, что стала почти сестрой, а не подчинённой:
— Ты ещё на месте, труженица? Ну сколько можно, а? Тёмка дома заждался.
Мария вздрогнула и повернулась к Свете со словами:
— А? Что? Куда это ты собралась? Рабочий день…
— Уже кончился! — перебила Света.
— Чего такое… — начала было Мария и осеклась.
Она бросила взгляд на запястье, чуть развернув его. На дисплее часов загорелись цифры — по две друг под другом: 18:02.
Света перехватила её взгляд, ухмыльнулась и проговорила:
— Ну а что я тебе говорила? Или у нас новый график и работаем до полуночи?
Мария снова вздрогнула, оторвала взгляд от часов, перевела его на Свету и смущённо произнесла:
— Да нет, с чего ты взяла? Всё как обычно. Только странно как-то, куда целый час делся?
— Ой, подруга, — заметила Света. Она стояла в проёме приоткрытой наружу двери, чуть прислонившись к дверному косяку, и с насмешкой разглядывала собеседницу: — С твоим трудоголизмом и не час, а день или месяц можно потерять. Давно тебе говорю…
Мария оборвала её взмахом руки и недовольно сказала:
— Помню, помню. «Всю жизнь просидишь. Старой девой помрёшь». Ты в своём уме вообще? В моём-то положении — и думать о чём-то, кроме работы?
— А что твое положение? Первая что ли мать-одиночка с сыном-инвалидом? И сложнее случаи бывали! — воскликнула Света.
При этом она выпрямилась и всплеснула руками.
— Не первая! — согласилась Мария. — И не последняя. И да, бывали, только много ли мы таких стойких видали? А насчёт потерянных дней… Сама же знаешь: я по часам живу, от Тёмкиной процедуры до процедуры. Из-за этого совещания на три сдвинула, с двенадцати до двух дома же надо быть как штык. А ты говоришь: «Просидишь… Старой девой…» С каких пор старые девы детям системы должны ставить?
— А кто мешает нанять ему сиделку? — не стала комментировать «деву» Света.
Мария подняла сжатую в кулачок руку, махнула ей, тряхнув в такт копной тёмно-русых волос. А потом сказала:
— Ты чего такое говоришь? Какие ещё сиделки? Да мне совесть не позволит, после всего, что он натерпелся по больницам! Что я за мать после этого буду?
— Ну, смотри сама, — заметила Света, поправляя ремень сумочки на плече. — Меня, надеюсь, в героини не записывала? Идти-то можно? А то, глядишь, вместе на выход…
Мария отмахнулась от неё со словами:
— Давай-давай, иди к своему… Как он там, Лёшенька? Мне ещё пару отчётов надо бы просмотреть, а там уже и соберусь.
Она отвернулась к экрану компьютера. А Света за её спиной хмыкнула, ещё раз поправила сумку на плече и, уже поворачиваясь на выход, бросила:
— Лёшенька не Лёшенька, а если будет чудить, как некоторые, так станем «резать, не дожидаясь перитонитов», как в старом фильме говорили.
Мария вздрогнула, снова повернулась к Свете… Но только закрывающаяся дверь мелькнула перед глазами, да всполохи воспоминаний вспыхнули в памяти.
Она сидела на просиженном диванчике в комнате Миши. Колени сжаты, руки обхватили их, сцепившись в замок; голова — вниз, аж свисающие пряди касаются старого паласа на полу; в глазах — слёзы, в голосе — мольба:
— Ты понимаешь, что делаешь сейчас?
Михаил стоял у письменного стола у окна напротив диванчика, наклонившись и уперев сжатые до белизны кулаки в матовую поверхность столешницы. Голос его звучал глухо и не очень уверенно:
— Всё так: любовь, клятвы… Но разлюбил, понимаешь? А без неё не могу.
Мария вскинула голову, разжала побелевшие от напряжения губы и вскрикнула:
— А я? Обо мне ты подумал? Как мне жить после всех этих ночей, жарких шёпотов и горячих признаний? Я верила, у нас навсегда! А ты…
Михаил резко обернулся и посмотрел на неё, сверкнув глазами:
— Что — «я»? Ну да, верил, что люблю. Обещал, что будем вместе. Но кто ж знал, что так получится? Минутное дело, секундный взгляд – и как обухом по голове! Понимаешь?
Мария вскочила с диванчика, метнулась к выходу. Михаил — за ней, попытался обнять за плечи, остановить, договорить. Мария вырвалась, судорожно дёрнувшись, оттолкнула его и, едва сдерживая слёзы, выбежала из комнаты.
Когда он позже узнал, что она вот-вот должна родить, то позвонил с вопросом:
— Почему молчала? Он мой?
— Кто — «твой»? — резко бросила Мария.
— Ну, сын, — пояснил Михаил.
— С чего ты взял, что сын? Я УЗИ не делала.
— Так мне кажется…
— Крестится надо, если кажется. А твой — не твой… Есть сейчас разница?
— Так он, ну, ребёнок…
— Успокойся, не твой он, не твой!
Мария бросила трубку и заплакала.
Потом ещё вспомнилась вереница дней — адских испытаний в роддоме… Извиняющиеся глаза врача, которые он старательно отводил, чтобы не встретиться взглядом с расстроенной матерью. Консультации… Комиссия… Страшный вердикт: инвалидность!
Мария вздрогнула, отгоняя воспоминания, повернулась к экрану компьютера и стала остервенело прокручивать строки таблицы отчёта.
«Никогда, — крутилось в её голове. — Больше никогда не допущу в жизни даже намёка на…»
Мягко загудел смартфон на столе, тут же часы подхватили его почин, сигналя о пришедшем сообщении.
«Мама, я проснулся, а тебя нет. Ты скоро?» — прочитала Мария. А всколыхнувшаяся было в душе волна гнева резко пошла на убыль, накрытая сверху потоком любви и нежности. «Да, мой сладкий, конечно, уже лечу», — написала Мария и нажала «отправить».
Потом бросила взгляд на экран компьютера, скривила губы в гримасе недовольства и резко нажала кнопку «выключить» на боковой панели моноблока. Компьютер пискнул, экран резко погас...
Приоритеты расставлены. Жизнь продолжалась.
Продолжение здесь