Утро с запахом ремонта
— Мам, ну серьёзно, кому они нужны? — Нина отступила на шаг и, прищурившись, посмотрела на старые настенные часы. — Они же всё равно не ходят.
Часы висели на стене в зале, прямо над старым диваном с продавленной серединой. Тёмное дерево, чуть потёртое по краям, жёлтый циферблат, на котором давно остановились стрелки — без трёх минут восемь. Под стеклом виднелась крошечная трещинка, как тоненькая морщинка у глаза. Когда‑то они, наверное, были гордостью квартиры. Теперь — просто немой свидетель того, что время здесь немного сдалось.
В комнате пахло свежей шпаклёвкой, пылью и чем‑то ещё родным — вареньем из чёрной смородины, которое мама только вчера переставила с балкона на кухню: «чтобы не испортилось от холода».
Бригадир уже снял со стен старые полки, сложил в угол картины и аккуратно поставил в коридор старый сервант. Осталось решить судьбу того, что висело выше всех — часов, которые ещё бабушка с дедушкой покупали «в дом, надолго».
— Их всё равно никто не будет чинить, — добавил Костя, муж Нины, заглянув в комнату с рулеткой в руках. — Мы же время на телефоне смотрим. Ну и на микроволновке или на плите. Нин, давай не будем хлам на новую стену вешать.
Нина молча кивнула. Она сама уже пару недель думала, сколько ненужного скопилось за годы в этой двухкомнатной квартире. Раньше Нина приезжала сюда в гости к бабушке. Теперь это уже мамино жильё. Бабушки нет уже много лет, но напоминания о ней — в каждом углу.
И вот теперь — ремонт. Новый ламинат, светлые стены, какие‑то модные точечные светильники, чтобы «маме было светлее и безопаснее». И заодно — вынести всё то, что давно не работает: сломанный торшер, старый утюг, коробки с кассетами, магнитолу из девяностых. И эти часы.
— Ладно, — Нина вздохнула, — сейчас спрошу у мамы. Всё равно без неё ничего решать нельзя.
Стрелки, застывшие на одном моменте
Мама — Ирина Петровна — сидела на кухне и резала ножом яблоки . На столе стояла большая миска: часть яблок уже лежала в воде, нарезанные дольки, другие ждут своей очереди. На плите тихо булькала кастрюля с компотом.
— Мам, — Нина остановилась в дверях, опершись плечом о косяк, — насчёт часов…
Ирина Петровна подняла глаза — усталые, но светлые, как всегда, когда речь заходила о доме.
— Которые над диваном? — переспросила она. — Что с ними?
— Они же не ходят. Уже сто лет, — Нина вздохнула. — Может, выбросим? Или в кладовку хотя бы. Зачем они тебе?
Мама чуть заметно улыбнулась. Это была не её обычная лёгкая улыбка, когда она вспоминает что‑то смешное, а другая — тёплая, но с грустинкой.
— Не выбрасывайте, — тихо сказала она. — Пусть висят.
— Да вы что, — вмешался из коридора Костя. — Сейчас новые купим, с боем, с мелодиями хоть. Эти же всё равно умерли.
Ирина Петровна отложила нож и медленно вытерла руки о кухонное полотенце.
— Они не умерли, — она поднялась. — Они остановились. Это не одно и то же.
Нина внутренне закатила глаза — так, чтобы никто не заметил. Она знала, чем всё закончится: мама скажет что‑нибудь трогательное, Костя пожмёт плечами, а Нина пойдёт говорить бригадиру, чтобы тот всё‑таки оставил старые часы.
Но в этот раз было что‑то другое.
— Ирина Петровна, — Костя всё же не сдавался, — ну правда, зачем вам часы, которые стоят? Они ни времени не показывают, ни пользы никакой…
— Показывают, — перебила его мама. — То время, когда мы были все вместе.
На секунду в кухне стало очень тихо. Нина даже показалось, что перестала кипеть кастрюля.
Время, которое не повторится
— Мам, — Нина села напротив, — что ты имеешь в виду?
Ирина Петровна облокотилась на стол, словно ей понадобилась опора.
— Ты помнишь тот Новый год, — начала она, — когда вам с Серёжкой было по десять, а бабушка ещё была жива, и папа…
У Нины внутри что‑то дрогнуло. Она очень хорошо помнила тот Новый год. В новогоднюю ночь у бабушки всегда было особенное чувство праздника: запах мандаринов, шуршание мишуры, старые советские гирлянды, которые обязательно где‑то замыкали, но без них ёлка как будто была «неправильной».
— Когда салат «Оливье» стоял в тазике, а дед ругался, что телевизор опять показывает одно и то же? — подсказала Нина.
— Вот, именно, — мама улыбнулась, и в улыбке мелькнула девочка, которой она когда‑то была. — Тогда наши часы и остановились.
Нина нахмурилась.
— Серьёзно? Я думала, они просто… старые.
— Они остановились в тот вечер, — медленно произнесла мама. — В девятнадцать пятьдесят семь. Мы как раз с бабушкой носились между кухней и залом. Ты с Серёжкой бегала вокруг ёлки, спорили, кому достанется большая синяя игрушка. Папа пытался починить видеомагнитофон, чтобы записать концерт. Дед пытался починить старую гирлянду, которая всё время моргала.
Она на секунду замолчала, будто прислушиваясь к чему‑то, что существовало только в её памяти.
— И вдруг в комнате стало очень тихо. Я сначала не поняла, что случилось. Потом услышала — часов не слышно. Помнишь, как они тикали? Громко так, будто сердце.
Нина кивнула. Детство у неё тоже делилось на «до» и «после» этого тиканья. Она часто засыпала под этот звук у бабушки в комнате.
— Я тогда подошла, — продолжала мама, — посмотрела — стрелки стоят. Папа сказал: «Ну всё, отслужили своё». А бабушка посмотрела на часы и сказала: «Пусть остаются. Пусть показывают то время, когда было хорошо».
Нина сглотнула. Мама редко вспоминала бабушку — слишком больно. После того Нового года прошло всего полгода, и бабушки не стало. Папа ушёл ещё через два года. Семья уменьшилась, как будто кто‑то потихоньку выключал свет в комнатах.
— И с тех пор… — Нина не договорила.
— И с тех пор, — мама кивнула, — они показывают то время, когда мы были здесь все. Я, мама, папа, дед, вы с Серёжей.
Она провела рукой по столу, как будто гладила невидимую скатерть.
— Я иногда смотрю на них утром, — призналась Ирина Петровна, — когда просыпаюсь и иду в зал. И говорю себе: «Тогда было время, когда дом был полон голосов. Когда ты маленькая бежала ко мне по коридору. Когда мама звала на чай. Когда в комнате пахло пирогами и уютом». Они мне напоминают, что это всё было не сном.
И она добавила тихо:
— Понимаешь, Нин? Не всё, что перестало идти, потеряло ценность.
Что на самом деле «старое»
Нина почувствовала, как поднимается привычное сопротивление.
— Мам, но ведь… — она запнулась, подбирая слова. — Мы же не можем жить в прошлом. Ну правда. Это же просто вещи. Часы, тарелки, эти кресла… Ты сама говоришь, что спина болит, когда на них сидишь.
Ирина Петровна усмехнулась.
— Так кресла мы поменяем, — сказала она. — И ковёр этот старый снимем, он давно своё отслужил. Я же не против нового, Нин. Я только против того, чтобы выкидывать память вместе с пылью.
В дверях появился Костя и, увидев выражение лиц обеих женщин, инстинктивно потянулся за кружкой.
— Я чай поставлю, — сообщил он и тихо растворился у плиты.
Нина смотрела на маму и вдруг увидела её иначе. Не как «взрослого, который стал старым», а как девочку, которая когда‑то стояла под ёлкой у своих родителей. Как женщину, которая уже потеряла и своё детство, и своих родителей, и мужа. А теперь вот они с мужем помогают ей разобрать то, что осталось.
— Ты ведь и про себя так думаешь? — неожиданно для самой себя спросила Нина.
— Как? — не поняла Ирина Петровна.
— Ты ведь и про себя так думаешь? Что если что‑то остановилось, значит, оно больше не нужно, — Нина грустно улыбнулась. — Когда ты говоришь, что мы с Серёжкой «живём своей жизнью», что «вам не до меня», это звучит так, будто твоё время уже прошло, и жалко только эти часы.
Мама опустила глаза.
— Бывает, — честно призналась она. — Когда вы приезжаете на часок и всё время смотрите в телефон, мне иногда кажется, что я и есть эти часы. Вроде стою, занимаю место на стене, а толку…
Слова повисли между ними, тяжёлые, как недосказанность за многие годы. Нине стало стыдно и больно одновременно.
— Ирина Петровна, ну подождите, — вмешался Костя, наливая чай. — Мы же приезжаем. Вот ремонт делаем. Мы же за вас волнуемся.
— Я знаю, — кивнула Ирина Петровна. — Я благодарна. Просто…
Она вздохнула.
— Просто иногда очень хочется, чтобы время опять стало таким, как тогда. Когда дети маленькие, когда мама жива, когда папа сидит в своём кресле… Я понимаю, что это невозможно. Но эти часы — как дверца. Окинул взглядом — и на минуту туда заглянул.
Она посмотрела на дочь не упрекающе, а с усталой нежностью.
— Вот вы всё спешите вперёд. Работа, кредиты, кружки, пробки. А я живу с тем, что уже случилось. И эти часы мне помогают не забывать, что я когда‑то была не только «пенсионерка Ирина Петровна», но и дочка, и жена, и молодая мама.
Когда телефон — не спасение
В телефоне Нины мелькнуло уведомление из рабочего чата. Она по привычке потянулась к аппарату, прочитала первые строчки и вдруг поймала мамин взгляд. Не обвиняющий — скорее, усталый.
Она положила телефон экраном вниз.
— Хорошо, — сказала Нина. — Давай так. Мы всё обновим: пол, кухня, ванна… Но часы остаются там же.
— Нин… — Костя было хотел возразить, но увидел, как смотрит на него жена, и передумал.
— Останутся, — подтвердил он. — Только мы их аккуратно снимем на время ремонта, а потом повесим. Чуть повыше, чтобы строители не задели.
— Спасибо, — мама улыбнулась. На глазах у неё выступили слёзы, но она быстро отвернулась к плите. — Компот сейчас убежит.
Нина вздохнула. Где‑то внутри у неё тоже что‑то дрогнуло, как стрелка, которая долго стояла, а потом внезапно дёрнулась.
— Мам, — вдруг спросила она, — а ты никогда не думала завести их снова? Починить?
— Думала, — призналась Ирина Петровна. — Но потом решила, что не надо. Если заведу — они дальше пойдут. А мне важно, чтобы они показывали именно это время.
Она посмотрела на дочь.
— У тебя же в телефоне фотографии есть? Ты их не стираешь, потому что «они старые». Ты же их хранишь, потому что там именно тот момент. Вот и у меня — так.
Нина усмехнулась.
— Логично, — признала она. — Просто твой «архив» висит на стене.
— А ваш — в облаке, — подмигнула Ирина Петровна.
Костя тихо засмеялся и прикрылся кружкой, будто прячется. Напряжение немного спало.
Маленький ритуал
Ремонт затянулся на три недели. Стены стали светлыми, пол — ровным и тёплым, в ванной поставили удобную душевую кабину, а на кухне появилась посудомойка, о которой Ирина Петровна тайком мечтала, но считала «лишней роскошью».
Часы всё это время лежали в большой коробке из‑под телевизора, завернутые в тонкое одеяло. Нина каждый раз, приезжая посмотреть, как идут дела, проверяла, не поставили ли на коробку ведро с краской или тяжёлый инструмент.
В день, когда рабочие наконец собрали свои инструменты и вынесли последние мешки со строительным мусором, Нина сама взяла в руки старые часы. Дерево было прохладным, циферблат — чуть запылённым, но стрелки всё так же упрямо стояли на без трёх минут восемь.
— Мам, где будем вешать? — крикнула она из зала.
Ирина Петровна вышла из кухни, вытирая руки.
— Там же, где и были, — уверенно показала она. — Если, конечно, дизайн не против.
— Дизайн уже смирился, — буркнул Костя, который держал стремянку.
Когда часы снова заняли своё место, комната вдруг перестала быть «новой». В ней снова появилось что‑то знакомое, как родимое пятно на чистой коже.
— Ну что, — Нина отошла к двери. — Как тебе?
Ирина Петровна смотрела на часы так, будто увидела старого друга.
— Хорошо, — тихо сказала она. — На месте.
Она подошла ближе и, сама того не замечая, поправила воображаемую пылинку на циферблате.
— Привет, — прошептала она почти неслышно.
Нина услышала.
— Мам, — позвала она, — а давай мы тоже сделаем… ну, свой момент. Когда все вместе.
— Это как? — удивилась Ирина Петровна.
— Ну смотри, — Нина посмотрела на часы. — Они показывают время, когда вы были все вместе. А мы… мы тоже сейчас все тут. Ты, я, Костя, Серёжка вечером приедет. Давай без трёх восемь все соберёмся за столом. Просто так, без праздника. И будем повторять это каждый год — как наш маленький личный Новый год.
Мама задумалась, потом кивнула.
— Хорошая идея, — сказала она. — А бабушка бы сказала: «Сделайте только салат, как тогда».
— Сделаем, — Нина улыбнулась. — И мандарины купим. И гирлянду найдём.
— И тазик достанем, — добавила Ирина Петровна. — Тот самый, жёлтый.
— Который вы всё мечтали выбросить, — поддел её Костя.
— Не всё, что старое, надо выбрасывать, — с достоинством ответила мама.
Там, где время дышит памятью
Вечером квартира снова наполнилась голосами. Приехал Серёжка с невестой, соседи заглянули с домашними пирожками «на новоселье», Костя долго возился с гирляндой, которая, как по традиции, отказывалась гореть равномерно.
На столе стоял тот самый тазик с салатом, мандарины, хлеб, солёные огурцы. По телевизору шёл какой‑то концерт, но никто толком не смотрел.
Нина слышала отдельные фразы, смех мамы, возмущённый голос мужа, который спорил о чём‑то с братом. В какой‑то момент она вышла в зал и посмотрела на часы.
Без трёх минут восемь.
У двери появилась мама.
— Думаешь, завести? — спросила она неожиданно.
— Нет, — Нина покачала головой. — Пусть так.
Они стояли бок о бок, две женщины — одна с жизнью, которая ещё только набирала скорость в растущих задачах и списках дел на телефоне, другая — с жизнью, которая стала чуть тише, но от этого не менее настоящей.
— Знаешь, что я подумала? — Нина наклонилась к маме. — Когда‑то я считала, что всё, что остановилось, надо заменить. Часы, отношения, мебель… А сейчас смотрю на них и понимаю: иногда важно, чтобы что‑то в доме напоминало не о том, куда мы бежим, а о том, где мы уже были вместе.
— Именно, — мама улыбнулась. — Время вперёд у тебя и так в телефоне бежит. А вот назад он тебе не покажет.
Из кухни донёсся голос Серёжки:
— Маам! У нас тут без тебя майонез закончился!
Ирина Петровна развела руками.
— Видишь? — тихо сказала она. — Моё время ещё идёт.
Нина посмотрела на неё и вдруг ясно поняла: мама — не те «часы, которые стоят». Она живёт здесь и сейчас, варит компот, ругается на отсутствие света в подъезде, заботится о внуках. Просто её стрелки показывают не только вперёд, но и назад — туда, где когда‑то маленькая Нина бежала по коридору к бабушке.
— Мам, — сказала она, — только обещай, что не будешь чувствовать себя… старой вещью. Даже когда мы опять будем с телефонами.
— Обещаю, — кивнула Ирина Петровна. — Но вы тоже обещайте иногда их откладывать. Хоть на без трёх минут восемь.
Они засмеялись.
Часы в зале
В ту ночь Нина долго не могла уснуть. Телефон лежал на тумбочке, но она не тянулась к нему. Вместо этого перед глазами стоял циферблат, на котором время застыло навсегда.
Она думала о том, сколько всего в её жизни она поспешила «выкинуть», не попытавшись разобраться, что там внутри. Людей, с которыми перестала общаться, потому что «разошлись пути». Хобби, которые забросила, едва начав. Мамины рассказы, которые считала «лишними», потому что торопилась на работу.
Часы в зале не тикали. Но от того, что они не шли вперёд, их значение не становилось меньше. Наоборот — в этом была какая‑то особенная честность. Они не притворялись. Не пытались успеть за цифровым миром. Просто держали в себе момент, когда в одной комнате было всё, что важно.
Нина перевернулась на бок и почувствовала, как Костя сонно обнял её.
— О чём думаешь? — пробормотал он.
— О часах, — честно ответила она.
— Маминых? — сонно уточнил он.
— Наших, — поправила Нина. — И о том, что… не всё, что перестало идти вперёд, потеряло ценность.
Костя что‑то невнятно проворчал — то ли согласился, то ли просто перевернулся на другую сторону. Нина улыбнулась, прикрыла глаза и впервые за долгое время уснула без привычной прокрутки ленты в телефоне.
А в зале, на светлой, ещё пахнущей краской стене висели старые часы. Они по‑прежнему показывали без трёх минут восемь — то самое время, когда когда‑то давным‑давно в маленькой, но полной людей квартире встречали Новый год.
Только теперь в этом времени было ещё и место для новой памяти: ремонта, семейного стола, маминого смеха и простой договорённости иногда откладывать телефоны и возвращаться туда, где время не бежит, а бережно хранится.
Иногда, чтобы понять ценность чего‑то в своей жизни, не обязательно заводить часы. Достаточно прислушаться к тому, что уже однажды было — и ещё живёт в сердце.