Зал номер 600, Дворец правосудия, Германия, американская зона оккупации. Сотни людей, среди которых десятки журналистов и фотокорреспондентов. Беспристрастные камеры неумолимо фиксируют все: реплики, жесты и выступления. Вдруг монотонную речь оратора прерывают женские крики: несколько молодых девушек в военной форме вскакивают с мест и, наступая на ноги сидящим, прикрывая рот платками, бегут к выходу. Встать, выйти, скрыться в этот день в зале захотели многие. То, что было продемонстрировано суду, находилось за пределами человеческого восприятия. Но оно существовало и называлось очень просто: фашизм.
Доктрина публичного осуждения преступлений против человечности появилась еще после Первой мировой войны. В немецком Лейпциге в 1921 году даже состоялся судебный процесс над 45 гражданами Германии, которых обвинили в военных преступлениях. Но тогда перед судом оказались только исполнители, а те, кто отдавал приказы о бесчеловечных бомбардировках и газовых атаках, смогли уйти от возмездия. Империи распались, карта Европы сильно изменилась, а страны и их жители, измученные войной, не хотели возвращаться к тем событиям, тем более, все тогда считали, что подобные ужасы больше никогда не повторятся… Но, как мы теперь знаем, спустя всего несколько десятилетий мир оказался на краю бездны.
Идея о том, что нацистам, причем не только рядовым, а всему руководству фашистской Германии, придется ответить за все зверства, не вызывала никаких сомнений у лидеров антигитлеровской коалиции. На уровне министров иностранных дел этот вопрос был рамочно согласован уже в ноябре 1943 года. На Ялтинской конференции в феврале 1945 года лидеры держав окончательно пришли к единому мнению о создании Международного военного трибунала. Формальности были доработаны уже на Лондонской конференции летом 1945 года. 29 августа был обнародован первый список обвиняемых, куда вошли 24 фамилии.
Вместе с юридическими вопросами прорабатывался и вопрос места проведения процесса. Самое логичное – Берлин, столица поверженной Германии. Однако американцы настаивали на проведении процесса в своей зоне оккупации, мотивируя это тем, что в Берлине практически не сохранилось целых зданий и сильно пострадала городская инфраструктура, что не позволило бы обеспечить достойный уровень безопасности. После консультаций местом проведения «трибунала века» был определен Дворец правосудия в Нюрнберге. Он почти не пострадало во время войны, рядом находилась тюрьма, из которой был оборудован подземный тоннель в здание. По нему впоследствии и будут доставлять обвиняемых в зал суда. Кроме этого, Нюрнберг – в прошлом неформальная столица нацистской партии, город фашистских съездов – был идеальным символом краха их идеологии. Но так до конца и не стал…
По мере продвижения войск Красной армии многие нацисты начали осознавать неизбежность возмездия. Но никто из них сдаваться не собирался, особенно их страшил советский плен. Они прекрасно понимали, что за сожженных заживо детей и стариков, стертые с лица земли города, сотни тысяч погибших от голода людей им придется ответить. И, как мы знаем сегодня из рассекреченных документов, нацисты, используя в том числе каналы Ватикана, по поддельным документам устремились в страны Латинской Америки. Позже эти маршруты назовут крысиными тропами. Бежали не только немцы, бежали хорватские усташи, коллаборационисты из Восточной Европы – все, кто еще совсем недавно вскидывал руку в псевдоримском приветствии. Одним из самых известных беглецов был Адольф Эйхман – так называемый «архитектор Холокоста» – отвечавший «за окончательное решение еврейского вопроса». По поддельным документам ему удалось перебраться в Аргентину, где только в 1960-м году его обнаружили агенты израильской разведки, тайно вывезли в Израиль, где по приговору суда он был казнен. Лишь в начале 2000-х годов из рассекреченных документов американской и западногерманской разведок стало известно, что местонахождение Эйхмана не было для них тайной. Но по каким-то причинам об этом умолчали и информацией даже с израильской разведкой не поделились.
Не предстали перед судом и некоторые нацистские лидеры, которые, не дожидаясь процесса, свели счеты с жизнью. А те, кто все-таки сел на скамью подсудимых, скорее всего, надеялись на разногласия между союзниками, отсутствие прямых доказательств и, видимо, на своих адвокатов.
Международный военный трибунал начал работу 20 ноября 1945 года. Он состоял из четверых членов и их заместителей, как предусматривал Устав, — по одному от каждой ведущей державы Антигитлеровской коалиции. Председателем трибунала был выбран англичанин Джеффри Лоуренс. Отдельным списком шли главные обвинители — тоже по одному от Великобритании, СССР, США и Франции. Их заместителей, как правило, было двое, хотя советская сторона сумела ввести в трибунал еще четверых помощников заместителя главного обвинителя. Подсудимых было 24 человека, из которых в зале присутствовали только 23: Мартин Борман предстал перед судом заочно, поскольку не было точных данных ни о его смерти, ни о месте, где он может находиться (его останки удалось обнаружить и идентифицировать только в 1972 году). Каждому из подсудимых полагался защитник, и в общей сложности их интересы представляли 27 адвокатов, которым помогали 54 ассистента и 67 секретарей. Главным обвинителем от Советского Союза стал генерал-лейтенант юстиции Роман Руденко — будущий Генеральный прокурор СССР. Его заместителем назначили полковника юстиции Юрия Покровского. В группе главного обвинителя от СССР работали и четверо помощников, в том числе государственный советник юстиции III класса Николай Зоря. Его загадочная смерть во время процесса породила множество слухов и домыслов. Точная ее причина не установлена до сих пор. Так же в группу входили государственный советник юстиции II класса Марк Рогинский, будущий председатель Верховного суда СССР Лев Смирнов и государственный советник юстиции II класса Лев Шейнин. Членом трибунала от СССР стал заместитель председателя Верховного Суда Советского Союза генерал-майор юстиции Иона Никитченко, которому было предоставлено право открыть первое заседание Нюрнбергского трибунала, а его помощником — полковник юстиции Александр Волчков.
Нюрнбергский процесс вошел в историю не только как акт международного осуждения нацистских преступлений, но и как эталон юридической работы: скрупулезно собранные доказательства, четко и грамотно выстроенная линия обвинения – все это стало возможным во многом благодаря советским специалистам. Например, адвокаты обвиняемых пытались представить нападение на СССР как превентивный удар. Однако советская сторона зачитала показания фельдмаршала Паулюса, в которых было прямо сказано, как и для чего разрабатывался план «Барбаросса». На саркастический вопрос защитников нацистов, как скоро фельдмаршал сможет подтвердить свои показания лично, член советской делегации ответил: «Минут через десять». Такого поворота ни обвиняемые, ни их адвокаты не ожидали: в Германии Паулюса считали погибшим в Сталинграде. Это был крах. Но и советская делегация рисковала: подписанные на бумаге показания – это одно, а публичное их подтверждение – совсем другое. Но Паулюс свои показания подтвердил в полном объеме в присутствии всех участников процесса. Стало очевидно, что нападение на СССР было тщательно спланированной военной агрессией.
Допрос Геринга сначала был настоящим фарсом: все обвинения он категорически отвергал и даже умудрялся парировать. Например, он заявил, что американцы сбросили атомное оружие на мирные города, а в их государстве процветает расовая дискриминация. Обвинитель Геринга не нашелся, что ответить. Нацист чувствовал себя уверенно, смеялся и улыбался, пока к допросу не приступил советский обвинитель. Спокойно и четко он предоставил суду тщательно задокументированные доказательства преступлений, к которым Геринг был непосредственно причастен. Больше на процессе он уже не улыбался.
Цинично и высокомерно пытались отпираться и другие нацисты. Как вспоминал известный советский писатель Борис Полевой, освещавший процесс в качестве корреспондента:
– Весь зал притих, когда на свидетельскую трибуну поднялся старец с красивой головой библейского пророка, с седой курчавой бородой академик Иосиф Абгарович Орбели. Он не без гордости сказал, что все годы ленинградской блокады провел в осажденном городе. Он выступил и как свидетель и как прокурор. Он говорил от имени науки и от имени культуры. Ведь собственными глазами видел он, как немецкие войска, выполняя приказ Гитлера, переданный в армии через Кейтеля, — «уничтожить Петербург, как город» с тем, чтобы «лишь в таком виде мы смогли передать его финнам», — методично обстреливали Ленинград из тяжелых орудий и бомбили с воздуха. Орбели видел, как неприятель старался уничтожить город, квартал за кварталом, причем памятники архитектуры и искусства брались на особый прицел.
Директор Эрмитажа Орбели жил там. И именно в это всемирно-известное хранилище художественных сокровищ немецкая тяжелая артиллерия слала снаряд за снарядом. Чтобы рассеять впечатление, произведенное выступлением Орбели, защита сейчас же бросается в контратаку.
— Господин академик, разве вы артиллерист? Как вы можете, не являясь профессиональным артиллеристом, утверждать, что германская армия посылала свои снаряды и бомбы именно на ваш Эрмитаж, а не била по находящимся рядом с ним мостам, являющимся, как известно, стратегической мишенью?
— Я не имею специального артиллерийского образования, — спокойно подтвердил Орбели, — но я собственными глазами видел, как в Эрмитаж и Зимний дворец попало тридцать три снаряда. Только героизм гражданской обороны спас эти исторические здания от всеуничтожающего пожара. Повторяю, ваша честь, в Эрмитаж попало тридцать три снаряда, а в находящийся рядом мост всего один. Я могу уверенно говорить о том, куда целили нацисты. В этих пределах я безусловно артиллерист.
Именно работая на Нюрнбергском процессе, Борис Полевой решил написать свое самое знаменитое произведение: «Повесть о настоящем человеке» – как символ антагонизма зверствам нацистского режима. Книга была написана в рекордно короткие сроки и мгновенно стала бестселлером. История летчика, чью судьбу изуродовала война, но севшего за штурвал самолета, чтобы сражаться за свою страну, оказалась близкой миллионам советских людей.
Только спустя годы, в 1969-м, увидела свет другая бесценная книга Полевого: «В конце концов». Он долго не приступал к ее написанию, но потом все-таки решил, что то, что он увидел в Освенциме после освобождения Красной армии, то, что наблюдал во время Нюрнбергского процесса, обязательно должно быть изложено, напечатано и стать историческим свидетельством для потомков.
«Я уже записывал слова главного американского обвинителя судьи Джексона, который, начиная свою первую речь, пообещал:
— Мы приступаем к предъявлению доказательств преступлений против человечности… Господа, предупреждаю, они будут такими, что лишат вас сна.
Признаюсь, при этих словах советские журналисты переглянулись: может ли что-либо вызвать такую реакцию у тех, кто своими глазами видел Бабий Яр, Треблинку, Майданек, Освенцим? Но судья Джексон оказался прав. Уничтожение людей представляло собой в нацистском рейхе широко развитую и, надо отдать справедливость, хорошо спланированную и организованную индустрию. Мы уже как-то притерпелись к страшным доказательствам, закалились, что ли, задубенели, и сна, а в особенности аппетита, это нас не лишало.
Того и другого мы лишились и лишились не фигурально, а в действительности, когда на трибуну поднялся помощник Главного советского обвинителя Лев Николаевич Смирнов. Образованный юрист, отличный судебный оратор, апеллирующий в своих речах не столько к сердцу, сколько к разуму судей, он привел такие данные и подкрепил их такими доказательствами, что даже вызвал раздор и на скамье подсудимых, где обвиняемые принялись спорить между собой, а Шахту стало плохо, и его стали отпаивать какими-то успокоительными.
Нет, эта сцена не может быть забытой, и я опишу ее поподробнее, ибо потом, по прошествии времени, трудно будет даже поверить, что когда-то нечто подобное могло произойти на Земле — планете, населенной разумными существами.
О выступлении советского обвинителя было объявлено еще накануне. Поэтому ложа прессы, далеко не ломившаяся в эти весенние дни от избытка корреспондентов, была полным-полна. Войдя в зал, мы удивились — посреди стояли стенды, а на столах лежали массивные предметы, закрытые простынями. На трибуне обвинителя тоже стояло нечто, закрытое салфеткой, а на столе ассистента лежала толстенная книга в кожаном переплете, напоминавшая своими объемами средневековые инкунабулы.
Л. Н. Смирнов, называя в ходе обвинения количество жертв, умерщвленных в одном из лагерей, показывал эту красиво переплетенную книгу. Нет, это не был семейный альбом обитателей какого-нибудь рейнского замка и не коллекция снимков скаковых лошадей. Это был просто бесконечный список людей, сожженных заживо, застреленных или отравленных газом. Обвинитель не без труда поднял этот фолиант и, обращаясь к судьям, говорит:
— Это всего только деловой отчет генерал-майора Штрумфа своему начальству об успешной ликвидации варшавского гетто. Тут только имена умерщвленных. Ваша честь, прошу вас приобщить эту книгу к вещественным доказательствам.
При этом взоры всех невольно обратились к скамье подсудимых, где, застыв в каменной позе, опустив на глаза темные очки, сидел генерал-губернатор Польши Ганс Франк, устанавливавший там нацистские порядки. Сей изувер, вероятно заботясь о своем месте в истории, имел привычку вести дневниковые записи своих преступных дел и всяческих мыслей по их поводу... Десятки толстых тетрадей, в которых душа этого нациста распахивалась для обозрения, находятся сейчас в распоряжении обвинения. И вот теперь Л. Н. Смирнов цитирует из них следующую, зафиксированную на бумаге мысль: «То, что мы приговорили миллионы евреев умирать с голоду, должно рассматриваться лишь мимоходом». Эту цитату из своих сочинений Франк встречает кривой улыбкой…»
Таких показаний и свидетельств на процессе будет еще много, в залах дворца правосудия выступят и бывшие узники концлагерей, и мирные жители временно оккупированных нацистами территорий. Процесс в Нюрнберге завершится 1 октября 1946 года. Как было сказано в обвинительном заключении: приговор пересмотру не подлежал. Не подлежал, но оставил после себя длинное многоточие: кто-то смог избежать возмездия, где-то закрыли глаза на нацистское прошлое конкретного человека, по какой-то причине публично не осудили неофашистские взгляды…
В конце своего литературного труда Борис Полевой написал:
«все, что я видел и слышал за эти последние девять месяцев в далеком немецком городе, представляется … страшным кошмаром, который хочется поскорее забыть. А забывать его нельзя.
Нет, нельзя».
Подготовлено по материалам журнала "Гражданская Защита" №11,2025г.