Есть в нашей клинике такое особое место — угол у кассы.
Там происходят самые честные разговоры о любви.
Сначала человек говорит:
«Он как ребёнок, лечите любой ценой».
Потом смотрит в прайс, бледнеет и уточняет:
«Ну… не прям любой…»
И вот где-то между этими двумя фразами живёт реальность: кредиты, ипотека, пенсии, «мы не богатые, но он член семьи», «а можно рассрочку?», «а вы точно не навязываете?».
Я уже привык, что мне приходится работать на три ставки:
врач, кассир и немного психотерапевт.
Но в тот день мне очень наглядно показали, в какой момент я перестал быть «просто врачом».
Они влетели в клинику как маленький семейный ураган.
Спереди — женщина лет сорока пяти, с красным носом и глазами, в которых уже живут три катастрофы и два сценария похорон. В руках — переноска. Переноска дрожит и издаёт звук «мрррррррр», из тех, что означают: «я всё понимаю, но вы все будете прокляты».
Сзади — мужчина, примерно того же возраста. С лицом человека, которому неделю ремонтировали ванную, а теперь сказали: «надо всё переделать». В руках у него — бумажник, который он держал, как щит.
— Доктор, спасайте! — почти закричала женщина, едва завидев мой халат. — Он… он… он упал со стула! И не ест! И… и вообще!
Она попыталась одновременно заплакать, открыть переноску и снять шапку. Получилось только заплакать.
Мужчина закатил глаза:
— Таня, подожди, дай доктору хоть поздороваться, — буркнул он. — Здравствуйте. Мы по записи были, на три часа. Это вот… Кекс.
— Какой Кекс? — не понял я.
— Кот, — всхлипнула она. — Наш Кексик…
Из переноски на меня посмотрел большой, солидный, немного обиженный кот цвета «серый в мелкую полоску». Лет десять–одиннадцать, по морде видно. Такой, знаете, типичный диванный философ: раньше был компактный котёнок, а потом постепенно превратился в одеяло с глазами.
Сейчас одеяло было какое-то сдутое. Кекс лежал на боку, лапы под себя, глаза мутноваты, дыхание частое.
Стул он, конечно, пережил, но организм явно сказал: «я больше так не играю».
— Сколько не ест? — перешёл я в рабочий режим.
— Вчера вечером чуть понюхал, отвернулся, — торопливо ответила Таня. — Сегодня вообще ничего. Воду пьёт чуть-чуть. В туалет ходил, но как-то… я там посмотрела… ну… не знаю… не так.
Хозяйки всегда точно знают, что «не так». Мне потом остаётся только расшифровать.
— Рвота была? — уточнил я.
— Один раз ночью. Пенкой какой-то. Я думала, подавился. Он же со стула…
— Таня, — вмешался муж, — не рассказывай всё подряд, доктор же не экстрасенс. Он же не видел этот стул.
— А вы видели? — не выдержал я. — Мне для полноты картины.
Он хмыкнул:
— Стул как стул. И кот как кот. Только теперь дорогой.
Последнюю фразу он пробормотал, но я услышал.
Это то самое место, где у меня внутри щёлкает замок.
Пока я переносил Кекса на стол, мужчина встал у стены, как ревизор. Скрестил руки, достал телефон, открыл, судя по движениям, калькулятор. Опытный глаз.
— Так, — сказал я, — давайте так: сначала я его осмотрю, а потом расскажу, что вижу, что подозреваю и какие варианты по обследованию и лечению есть. Окей?
— Окей, — сказала Таня, вытирая нос рукавом.
— А сколько это примерно будет стоить? — одновременно спросил муж.
Я усмехнулся:
— Вот ощущения у меня одни и те же каждый раз: вы как будто в ресторан заходите и сначала спрашиваете: «сколько обойдётся ужин», не открывая меню.
Давайте по шагам. Сейчас — осмотр. Это фиксированная история, переживём. Дальше будем думать.
Осмотр показал стандартный набор «мурлыкну, но держитесь»:
живот чуть болезненный, печень увеличена, слизистые чуть желтоватые.
Я, конечно, не ставлю диагноз по цвету ушей, но опыт шепчет: «печень, желчь, поджелудочная, привет, мы скучали».
— Смотрите, — начал я спокойно, обращаясь к обоим, — чтобы не гадать на кофейной гуще, нам нужен минимум: анализ крови, УЗИ брюшной полости. По симптомам похоже на проблемы с печенью или поджелудочной. Это у котов в возрасте — очень любимая песня.
Плюс сейчас — поддержка: капельница, препараты по показаниям.
Таня закивала так активно, что шапка снова съехала на глаза:
— Да, да, конечно, делайте всё! Всё, что надо! Хоть продадим…
— Таня! — одёрнул её муж. — Давайте без «продадим». Доктор, а… по деньгам это что?
Я вздохнул. Вот он, наш любимый танец.
— По деньгам… — я быстро прикинул в уме стандартный набор: анализы, УЗИ, капельницы на пару дней, стационар. Цифра получалась не космическая, но ощутимая. — Смотрите, я сейчас распишу вам три сценария.
Минимум: то, без чего обходиться опасно.
Оптимальный: то, как я бы делал своему коту.
И «золотой унитаз» мы пропустим, ладно? Я сам его не люблю.
Таня всхлипнула, но, кажется, даже улыбнулась. Муж прищурился.
— Давайте, — сказал он. — Только честно. Без навязанных услуг.
Ага. Эта фраза у меня вызывает лёгкую аллергию, но я уже умею не чесаться.
Я взял лист бумаги и ручку. Компьютер в этот момент как раз обновлялся, как назло, и выдавал мне радостное сообщение: «Осталось 7 минут». Это всегда ложь.
— Итак, — начал я, — минимум: общий анализ крови, базовая биохимия, одна капельница сегодня, симптоматическая поддержка. Это примерно… — написал сумму и обвёл кружочком. — Но! Мы будем сильно гадать и, возможно, проморгаем что-то важное.
Оптимальный: добавляем УЗИ, расширенную биохимию, пару дней наблюдения. Вот это. — Я написал вторую, большую цифру.
И честно добавил: — Гарантий в медицине нет. Есть проценты и здравый смысл. Но шансов понять, что именно с ним, во втором варианте сильно больше.
Таня молча смотрела на бумагу, уже не хлюпая. Муж — на калькулятор.
Тут начался их внутренний диалог, который вылез наружу:
— Саша, — прошептала она, — ну мы же не можем… ну… по минимуму…
— Таня, — шёпот у него был такой, что слышал весь кабинет, — у нас кредит, у нас ремонт недоделанный, у нас дети, у нас дача, которая тоже жрёт деньги. Это кот. Пятнадцать лет.
— Ему одиннадцать! — мгновенно вскинулась она. — И да, это кот! Но это наш кот! Он с нами…
— Да, с тобой он давно, — буркнул он. — Я-то вообще женился без предупреждения на комплекте «ты и кот».
— Я же тебе сразу сказала! — возмутилась она. — «Если хочешь быть со мной, придётся принять Кекса». Ты сам смеялся!
— Я смеялся, — согласился он. — Пока он шторы не порвал и не лёг на мою подушку.
Кекс между тем лежал на столе и с достоинством смотрел на нас всех, как старый монарх: «ссорьтесь, смертные, всё равно решение за мной».
Я слушал их и думал: вот где эта граница, когда я перестаю быть врачом и становлюсь кем-то вроде судьи их семейного бюджета и адвоката кота.
Честно говоря, где-то в глубине души мне тоже иногда хочется сказать: «люди, вы что, с ума сошли, такие деньги в кота? У вас, может, страховки у самих нет».
Но потом я вспоминаю, как сам в двадцать лет таскал щенка по клиникам, занимая деньги у одногруппников, и мне становится стыдно за свои мысли.
— Давайте так, — вмешался я, пока они не ушли в третий круг ссоры, — я сейчас скажу не как человек, который «продаёт услуги», а как врач и как человек, у которого тоже есть кредиты и кот.
Вариант «просто уйти домой и посмотреть» мне честно кажется плохим. Можно потерять время.
Вариант «минимум» — это как ехать ночью по трассе без фар: может, проскочим, а может, влетим.
Вариант «оптимальный» — да, дороже. Но вы завтра будете себя меньше грызть, если вдруг что-то пойдёт не так. Потому что вы сделали всё, что смогли в рамках разумного.
Муж посмотрел на меня с подозрением:
— В рамках разумного — это для кого? Для вас или для нас?
— Для вас, — ответил я спокойно. — Потому что жить потом вам. Я в любом случае поеду домой к своему коту. А вы — к этому вот красавцу.
Я погладил Кекса по голове.
Он прикрыл глаза и даже тихо муркнул.
Таня всхлипнула снова, но уже как-то мягче.
— Саша, — прошептала она, — если мы его сейчас «сэкономим», я тебе этого не прощу. Честно. Я потом всю жизнь буду думать, что мы могли, но не сделали.
Вот в этот момент я вдруг отчётливо понял, что муж считает не только деньги.
Он считает ещё и вот это: «сколько будет стоить мне её чувство вины, её слёзы, её взгляд потом».
И, возможно, эта цифра страшнее «расширенной биохимии».
Он шумно выдохнул, поскрёб затылок.
— Ладно, — сказал он. — Давайте по вашему… как вы там сказали… оптимальному.
Только, пожалуйста, без наворотов ради «галочки». Я не против лечить, я против выкидывать в трубу.
И добавил, уже тише:
— Я его тоже… ну… привык к нему, короче.
— О! — оживился я. — Кажется, в этом кабинете появился ещё один человек, который это признаёт.
Таня посмотрела на него так, будто он подарил ей не лечение кота, а путёвку на море.
Кекс перевёл взгляд с меня на них и глубокомысленно зевнул.
Дальше началась обычная врачебная рутина:
забор крови, УЗИ, постановка катетера, первая капельница.
На УЗИ печень выглядела, мягко скажем, уставшей. Ничего срочно-операбельного, но воспаление, изменения, «жизнь прожита неспокойно». Поджелудочная тоже бурчала. В целом — картина хронического заболевания с обострением.
Я вышел к ним в коридор с распечаткой.
— Смотрите, — начал я, показывая серые пятна и стрелочки, — у него хронические изменения печени и поджелудочной. Это не вчера началось и не от стула. Стул тут, скорее, просто последняя капля — буквально. Сейчас задача: снять обострение, разгрузить организм, подобрать диету и схему лечения.
Прогноз осторожный, но рабочий. Вопрос не «живёт ли он ещё двадцать лет», а «может ли он сейчас жить не в муках». Я думаю — да.
Таня слушала, цепляясь за каждое слово.
Муж — тоже слушал, но параллельно я видел, как у него в голове бегут цифры: «курс лекарств × месяцы, корм подороже, стационар…»
— Это значит… — осторожно начал он, — что это надолго?
— Это значит, что он старший господин, — ответил я. — И теперь ему нужен режим: специальный корм, таблетки, возможно, периодически капельницы. Но это не жизнь в реанимации. Это просто вы больше не живёте, как с подростком, который жрёт всё подряд и не замечает.
— Прям как с нашими детьми, — пробормотал он. — Только этот молчит.
— Этот зато не попросит айфон, — не удержался я.
Они оба улыбнулись. Нервно, но всё-таки.
Кекса оставили на сутки в стационаре.
Таня уезжала, как будто оставляла первоклассника в лагере: десять раз спросила, можно ли принести ему плед, миску, любимую мышку.
Саша проверил все бумажки, ещё раз пересчитал сумму, вздохнул, как будто подписал договор с Вселенной.
— Сдаётся мне, — сказал я ему уже в дверях, — что вы не только деньги считаете.
Он устало усмехнулся:
— Понимаете, доктор… — он помял в руках чек. — Для Танюхи этот кот — как точка опоры. Он с ней, когда она сессию проваливала, когда мать болела, когда я… — он замялся, — когда я тоже фигню творил. И я… ну… ревновал. Реально. Думал: «я тут муж, а меня кот обгоняет по статусу».
А сейчас… — он пожал плечами, — я понимаю, что если его не станет, ей придётся держаться на мне. А я боюсь, что не вытяну. Вот и считаю… не только деньги.
Он посмотрел на меня как-то слишком честно.
— Вы уж… если что… заранее говорите, ладно? Не тяните, если шанс маленький. Я кредиты люблю, но не настолько.
— Договорились, — кивнул я. — Я тоже кредиты не обожаю.
И поймал себя на том, что мы стоим два взрослых мужика, говорим вроде бы про финансы и печень кота, а на самом деле про страх не справиться с чужой болью.
Вот в этот момент я очень ясно понял: всё, назад дороги нет.
Я не «просто врач».
Я человек, который между анализами и УЗИ переводит с языка денег на язык чувств и обратно.
В институтах этому не учат.
Ни на первом курсе, ни на шестом.
Через два дня Кекс стоял на столе.
Стоял — это уже было достижение.
Смотрел на меня с тем самым видом «я пережил ваши капельницы, простите вы за свои стетоскопы».
Он поел сам, воду пил с аппетитом, живот размягчился, анализы чуть-чуть, но ползли в сторону приличия.
Когда Тане и Саше принесли кота в кабинете, она разрыдалась, но уже от облегчения.
Саша делал вид, что его интересует только отчёт и график приёма таблеток, но я видел, как у него дёргались пальцы: хотел бы тоже погладить этого засранца, но гордость мешала.
— Итак, — сказал я, — теперь у нас жизнь «после больницы».
Специальный корм — вот список. Таблетки — три раза в день, я написал, как. Раз в три месяца — контроль анализов.
И важный пункт: никаких жареных отбивных «от папы» и сосисок «от мамы». Даже если смотрит жалобно.
Кекс, как назло, именно в этот момент уставился на меня взглядом «всю жизнь мне что-то запрещают».
— А можно иногда… — начала Таня.
— Нет, — сказал я.
И посмотрел на Сашу: — Особенно когда он пьян и добр.
Тот хмыкнул:
— Вы меня раскусили. Ладно. Будет у нас дома первый, кому я буду говорить: «нельзя, потому что врач сказал».
Они рассчитались. Сумма была заметная, но не страшилка.
Таня благодарила меня так, будто я лично принёс им домой два миллиона и бессмертие.
Саша бурчал что-то про «да, спасибо, будем наблюдаться», но глядя на то, как он сам несёт переноску, я понял: вложился он не только в счёт.
Уходя, он вдруг развернулся:
— Доктор, — сказал он, — если честно: я когда сюда шёл, думал, что вы начнёте впаривать максимум всего и давить на жалость. А вы… ну… вы как-то по-людски. Я это ценю.
И… — он замялся, — я тут в калькуляторе посчитал…
Молчание.
— Нам всё равно ремонт не доделать в этом году. Зато, — он кивнул на переноску, — будет кому по нему ходить.
Я улыбнулся:
— Ну, значит, при следующем обострении печени у вас будет опыт и коврики на полу.
Он фыркнул, махнул рукой и ушёл.
Когда за ними закрылась дверь, я сел в ординаторской, налил себе чай и поймал себя на странном ощущении.
Не победы и не усталости — а какого-то тихого понимания:
в моей профессии деньги и слёзы никогда не разойдутся по разным кабинетам.
Одна будет плакать над котом.
Другой будет считать деньги.
И между ними — я, со своими анализами, УЗИ, списками кормов и непрошенной ролью переводчика:
— «не хочу тратить» = «мне страшно, вдруг не получится».
— «лечите любой ценой» = «я не выдержу вины, если сейчас сдамся».
— «дорого» = «мне больно от того, что я не всемогущий».
В какой момент я перестал быть просто врачом?
Наверное, в тот, когда впервые понял, что счёт — это тоже документ про любовь.
Кому-то он кажется слишком большим, кому-то — оправданным, кому-то — невозможным.
Но если в конце этой истории кот идёт домой на своих лапах, а жена не смотрит на мужа, как на убийцу, значит, мы всё сделали более-менее правильно.
Да, я буду ещё много раз слушать фразу:
«Вы нас ободрали».
И так же много раз — «вы нас спасли».
Будут те, кто уйдёт, хлопнув дверью, выбрав ремонт вместо обследования.
Будут те, кто продаст дачу ради старого пса.
Моя задача, как я это для себя решил, — не стоять над ними с линейкой морали.
А просто честно раскладывать по полочкам: вот факты, вот риски, вот цены, вот вы.
И иногда — тихо напоминать:
кот, собака, хомяк — они не знают курса валют.
Они знают только, кто в эту минуту держит их за лапу.
Иногда это рука плачущей хозяйки.
Иногда — рука мужа, который «вообще-то не хотел кота».
А иногда — моя.
И это вполне себе достойная цена за то, чтобы не быть «просто врачом.