Москва, февраль 1996-го. Город напоминал промерзший до костей, ощетинившийся зверь. Снег был грязным еще до того, как касался земли, а воздух пах дешевым бензином и тревожной неопределенностью.
Алексей Волков по прозвищу «Волк» не носил малиновых пиджаков. Он предпочитал добротные черные кожаные куртки и водолазки. В свои двадцать восемь он был начальником службы безопасности у серьезного человека, державшего половину Рижского рынка. Волк был «спортсменом» — из тех бывших боксеров, у которых Союз развалился прямо под ногами, оставив выбор: или спиваться в нищем спортзале, или идти «решать вопросы». Он выбрал второе. Он умел бить так, что человек не вставал, но никогда не добивал лежачего. У него был свой кодекс в мире, где правил не было вообще.
В тот вечер он должен был просто забрать «передачку» у одного профессора-антиквара. Старик задолжал серьезным людям и отдавал долг какой-то старинной папкой с документами.
Волк поднялся на третий этаж сталинки на Кутузовском. Дверь была приоткрыта.
Внутри пахло валокордином и старой бумагой. Профессор лежал в коридоре лицом вниз. Рядом с ним, прижавшись к стене и зажимая рот рукой, сидела девушка. Глаза огромные, как у олененка в свете фар. В другой руке она судорожно сжимала ту самую папку.
— Ты кто? — тихо спросил Волк, переступая через тело и прислушиваясь к звукам в подъезде.
— Лена... Внучка, — едва слышно ответила она. — Они... они искали это. Дедушка успел мне отдать.
Внизу хлопнула дверь подъезда. Послышался топот тяжелых ботинок. Волк узнал этот стиль — бригада «Беса», отморозков, которые сначала стреляли, а потом думали. Им не нужна была папка, им нужно было убрать свидетелей.
— Вставай, — Волк рывком поднял её на ноги. Она была легкой, в каком-то нелепом пуховике. — Жить хочешь — делай, что говорю.
Он не стал геройствовать и вступать в перестрелку в узком подъезде. Он вытолкнул её на чёрную лестницу. Они бежали по промерзшим ступеням, слыша за спиной матерную ругань и первые выстрелы. Пуля выбила штукатурку у самого уха Лены, она вскрикнула.
Волк сгрёб её в охапку, прикрывая собой, и буквально вынес во двор. Зашвырнул на заднее сиденье своей «девятки», прыгнул за руль. Машина взревела, срываясь с места и разбрасывая грязный снег. В зеркале заднего вида он увидел, как из подъезда выскочили двое и открыли беспорядочную пальбу.
Два дня в аду
Они прятались на «конспиративной» квартире в Бибирево — бетонной коробке с минимумом мебели.
Лена оказалась не робкого десятка. Она была аспиранткой истфака, и папка, из-за которой убили деда, содержала документы не о деньгах, а о том, как в начале 90-х при приватизации одного завода «кинули» очень больших людей, которые теперь сидели в Госдуме. Бес работал на них.
— Зачем ты мне помогаешь? — спросила она на вторые сутки. Она сидела на кухне, кутаясь в его огромный свитер. На её скуле был синяк — след от падения в подъезде.
Волк курил в форточку, выпуская дым в морозную ночь.
— Мне приказали забрать папку. Про тебя разговора не было.
— Ты мог бы забрать папку и оставить меня там. Или отдать им.
Он повернулся. Его лицо, обычно непроницаемое, жесткое, вдруг показалось ей бесконечно усталым.
— Я не воюю с женщинами. И не отдаю своих на растерзание шакалам.
— Своих? — она горько усмехнулась. — Я для тебя никто. Ты бандит. Из-за таких, как ты, мой дед...
— Из-за таких, как я, ты сейчас дышишь, — он затушил сигарету. Подошел к ней. Она вжалась в стул, ожидая удара или грубости.
Но он осторожно, почти невесомо, коснулся пальцами её синяка на скуле. Его руки, сбитые в костяшках, пахли табаком и оружейным маслом, но прикосновение было неожиданно нежным.
— Болит?
Она кивнула, не в силах отвести взгляд. В его глазах, привыкших оценивать опасность, она увидела что-то, от чего у неё перехватило дыхание. Тоску. И странное, пугающее тепло.
— Я не хотел такой жизни, Лена, — глухо сказал он. — Но другой мне не предложили.
В эту ночь между ними ничего не было, кроме разговоров до рассвета. Она рассказывала ему про историю средних веков, а он слушал, как слушают сказки — жадно, словно это был глоток чистого воздуха в газовой камере. Он впервые за много лет чувствовал себя не «Волком», а просто Алексеем. А она впервые чувствовала себя в полной безопасности рядом с человеком, которого должна была бояться.
Развязка на промзоне
Бес их всё-таки вычислил. На третий день они должны были встретиться с человеком, который мог безопасно передать документы в прокуратуру (были еще честные менты). Встреча была назначена на заброшенном заводе ЖБИ.
Это была ловушка. Их ждали.
Когда они въехали на территорию, ворота за ними захлопнулись. Из цеха вышли пятеро. В центре — Бес, с золотыми фиксами и помповым ружьем.
— Ну здорово, Волк, — осклабился Бес. — Привёз девку? Молодец. Отдай документы, а её мы... развлечемся. Тебя, так и быть, не тронем, из уважения к твоему боссу.
Волк вышел из машины. Он был спокоен тем страшным спокойствием, которое наступает перед боем.
— Лена, — сказал он, не оборачиваясь. — Когда я начну, падай на пол машины.
— Что?
— Лена, слушай меня! — рявкнул он впервые за всё время.
Он медленно достал из-за пояса ТТ.
— Бес, документы у меня. Девчонка не при делах. Отпусти её, я отдам папку.
— Ты условия ставить будешь, «спортсмен»? — Бес вскинул ружье.
И тут Волк сделал то, что женщины потом называют «поступком». Он знал, что их пятеро. Знал, что шансов почти нет. Но он знал и то, что за его спиной в машине сидит девочка-историк, которая два дня назад смотрела на него с ужасом, а сегодня утром поправила ему воротник куртки.
Он шагнул вперед, закрывая собой сектор обстрела машины.
— Я сказал: она уйдёт. Или мы все здесь ляжем.
Начался ад. Грохот выстрелов в пустом цеху был оглушительным. Волк стрелял скупо, прицельно. Двое упали сразу. Бес выстрелил из помповика — картечь ударила Волка в плечо, развернув его. Он упал на одно колено, но продолжал стрелять.
Всё закончилось через минуту. Бес лежал, хрипя, остальные разбежались.
Волк, шатаясь, подошел к машине. Куртка на плече была разорвана и пропитана кровью.
Лена выскочила наружу, её трясло.
— Леша! Ты ранен!
— Ерунда. Царапина. Садись за руль.
— Я... я плохо вожу...
— Садись! Нам надо уезжать. Сейчас менты приедут, или его вторая бригада.
Она вела машину, глотая слёзы, а он, бледнея, указывал дорогу. Они бросили машину в соседнем районе.
Финал
Они сидели на скамейке в парке Сокольники. Шёл крупный, чистый снег, укрывая грязь 90-х.
Он был перевязан — она сама сделала перевязку, разорвав свою блузку. Рана была сквозная, не опасная для жизни, но он потерял много крови.
Волк отдал ей ту самую папку.
— Иди в прокуратуру. К следователю Смирнову. Он честный, он знал твоего деда. Он поможет.
— А ты? — она вцепилась в его здоровую руку. — Поехали со мной. Мы спрячемся.
Он слабо улыбнулся. В этой улыбке была вся горечь его положения.
— Мне нельзя, Лена. Я теперь для всех чужой. И для ментов, и для бандитов. Я нарушил правила. Я пошел против системы ради тебя. За мной начнется охота.
Он достал из кармана пачку денег, перетянутую резинкой, и вложил ей в руку.
— Здесь хватит на первое время. Уезжай из Москвы. Пока всё не утихнет.
— Я не могу без тебя, — прошептала она. — Ты же... ты же меня спас.
Он поднял её лицо за подбородок, глядя в заплаканные глаза.
— Ты из другого мира, девочка. Мой мир — это кровь и грязь. Я не хочу тебя в это тащить. Ты должна жить нормально. Учиться, выйти замуж за хорошего парня, не бандюга.
Он поцеловал её. Коротко, жадно, словно пытаясь запомнить вкус её губ на всю оставшуюся, наверняка недолгую, жизнь. Это был поцелуй человека, который прощается с мечтой.
— Иди, Лена. Не оборачивайся.
Она пошла по аллее, сжимая папку и деньги. Снег падал ей на плечи. Она обернулась только один раз.
Одинокая фигура в черной куртке сидела на скамейке. Он прикуривал сигарету здоровой рукой. Вокруг него сгущались московские сумерки 96-го года. Он оставался в своем времени, в своей войне, заплатив за её спасение единственным, что у него было — собой.