Тяжелая картонная коробка оттягивала руки, врезаясь краями в ладони, но я почти не чувствовала этой боли. Намного больнее было находиться здесь, на этой идеально вымощенной плиткой дорожке, ведущей к воротам дома, который я когда-то по глупости считала своей семьей. В коробке лежали остатки моей прошлой жизни: старые фотоальбомы, несколько книг по искусству, которые я так и не успела прочитать, и пара платьев, оставленных здесь три года назад.
Я подошла к своей машине, припаркованной у высоких кованых ворот, и замерла. Коробка едва не выскользнула из рук.
— Да вы шутите... — выдохнула я в пустоту.
Я стояла и смотрела на четыре спущенных колеса, отказываясь верить своим глазам. Машина словно присела, жалко распластавшись на асфальте. Все четыре. Это не мог быть случайный прокол, не могла быть грыжа или наезд на гвоздь. Кто-то методично, с холодным расчетом выпустил воздух из каждого колеса. Резина печально сминалась под тяжестью кузова, напоминая мне о моем собственном состоянии.
— Проблемы, Оленька? — раздался за спиной до тошноты знакомый, приторно-сладкий голос.
Меня передернуло. Я медленно обернулась. На крыльце, словно хозяйка медной горы, стояла Валентина Петровна, моя бывшая свекровь. Она выглядела как всегда безупречно: укладка волосок к волоску, домашний костюм, который стоит больше, чем моя зарплата за месяц, и эта вечная, снисходительная улыбка на лице. Руки она скрестила на груди, всем своим видом выражая торжество. Чуть позади неё, в тени дверного проема, переминался с ноги на ногу Геннадий Иванович, её муж. Он, в отличие от супруги, старательно отводил взгляд в сторону, разглядывая безупречный газон.
— Вы это сделали? — мой голос дрогнул, но не от страха, а от закипающей внутри ярости. Я поставила коробку на грязный асфальт, чувствуя, как трясутся руки.
Валентина Петровна картинно всплеснула руками, изображая крайнюю степень удивления. Актрисой она всегда была отменной, этого у неё не отнять.
— Что ты такое говоришь, деточка? Бог с тобой! Наверное, хулиганы какие-то местные балуются. Знаешь, район-то у нас неспокойный стал в последнее время. Всякое отребье ходит.
Я нервно усмехнулась.
— Неспокойный район? Валентина Петровна, я прожила здесь три года. Это элитный коттеджный поселок. Здесь забор три метра высотой, колючая проволока по периметру и охрана на въезде такая, что муха без пропуска не пролетит. Здесь даже бродячих собак не бывает, их отлавливают ещё на подступах. О каких хулиганах вы говорите?
— Ну, мало ли, — она пожала плечами, продолжая улыбаться одними губами. Глаза её оставались холодными, как лед. — Может, через забор перелезли. Подростки сейчас знаешь какие пошли? Ничего святого.
— Отлично, — я полезла в сумочку за телефоном. — Значит, вызовем полицию и посмотрим записи с камер. У вас же камера висит прямо над воротами, она захватывает всю парковку.
Валентина Петровна даже не моргнула. Она переглянулась с мужем и снова уставилась на меня с выражением превосходства.
— Ох, какое досадное совпадение, Оленька. Просто невероятное. Камера у нас как раз сегодня сломалась. Представляешь? Утром работала, а к обеду потухла. Геннадий обещал завтра мастера вызвать, да всё руки не доходят. Правда, дорогой?
Геннадий Иванович вздрогнул, словно его ударили током, и поспешно закивал, по-прежнему не глядя мне в глаза.
— Да-да... сломалась. Завтра... вызовем.
Я смотрела на них и понимала: это не просто мелкая пакость. Это спланированная акция. Они знали, что я приеду сегодня. Мы договаривались неделю назад. Они специально выбрали этот день, специально, возможно, даже отключили эту проклятую камеру, и специально сделали так, чтобы я оказалась здесь, за сорок километров от города, беспомощная, с коробкой старого барахла и обездвиженной машиной.
— Зачем? — тихо спросила я, чувствуя, как ком подступает к горлу. — Мы уже развелись. Нас развели месяц назад. Я забрала последние вещи. Я ухожу из вашей жизни навсегда. Зачем этот цирк? Чего вы добиваетесь?
Улыбка сползла с лица Валентины Петровны, обнажив хищный оскал. Голос её стал жестким, металлическим.
— Ты ещё спрашиваешь? Ты разрушила жизнь моего сына, а теперь спрашиваешь «зачем»? У тебя совести совсем нет?
— Я разрушила? — я сделала шаг вперед, не в силах больше сдерживаться. — Это я разрушила? Ваш сын, Игорь, изменял мне полтора года! Полтора года он жил на две семьи! И с кем? С моей же подругой! Со Светкой, которую я, дура, привела в ваш дом, познакомила с вами, считала её чуть ли не сестрой!
— Потому что ты была плохой женой! — выплюнула свекровь, спускаясь с крыльца. Теперь я видела в её глазах не просто неприязнь, а настоящую, черную ненависть. — Женщина должна хранить очаг, а не шляться где попало! Ты не родила ему детей! Ты пустая, бесплодная смоковница! Ты отказывалась переезжать к нам, в этот прекрасный дом, где для вас всё было готово! Ты постоянно работала, вместо того чтобы встречать мужа горячим ужином!
Я засмеялась. Это был истерический, горький смех, который царапал горло.
— Вы же прекрасно знаете правду, Валентина Петровна. Я не могла родить, потому что у Игоря проблемы! Помните, как я три года уговаривала его пойти к врачу? Я прошла все обследования, я была здорова! А он орал, что он мужик и у него всё в порядке! А вы? Вы поддакивали ему и говорили, что это я бракованная, что я порчу вашу драгоценную родословную!
Она скривилась, словно съела лимон, но промолчала. Я продолжила, чувствуя, как слова, которые я копила годами, наконец-то вырываются наружу:
— Я не переезжала к вам, потому что хотела иметь свой дом! Свое личное пространство, где никто не будет указывать мне, как ставить чашки и во сколько ложиться спать! А работала я сутками, потому что ваш «золотой мальчик» спускал все деньги на свою любовницу! Мне одной приходилось платить за съемную квартиру, покупать продукты и оплачивать его бесконечные хотелки!
— Ложь! — Валентина Петровна шагнула ближе, её лицо пошло красными пятнами. — Мой сын — святой человек! Это ты его довела! Ты пилила его, ты требовала невозможного!
— Довела? — переспросила я шепотом, который прозвучал громче крика. — Довела до того, что он три раза брал кредиты на мое имя без моего ведома? Подделывал мои подписи в онлайн-банке, пока я спала? Довела до того, что он поднял на меня руку, когда я узнала об измене и показала ему переписку? Это я его довела?
Геннадий Иванович дернулся на крыльце, будто хотел что-то сказать, открыл рот, но Валентина Петровна метнула в него такой взгляд, что он тут же сжался и уставился на носки своих ботинок.
— Ты преувеличиваешь, — процедила свекровь. — Игорь рассказывал, как было дело. Ты сама набросилась на него, истеричка. Ты споткнулась и упала. Сама виновата. А синяки... мало ли откуда у тебя синяки. Может, ты сама себя щипала, чтобы его подставить.
— И медицинское заключение из травмпункта я тоже сама себе выписала? И заявление в полицию — это тоже моя фантазия?
— Суд... — прошипела она, и это слово прозвучало как ругательство. — Ты ещё осмелилась подать на моего мальчика в суд! Потребовала алименты, дрянь такая!
— Я не требовала алименты! — выкрикнула я. — У нас нет детей, к счастью! Я требовала и требую, чтобы он выплатил кредиты, которые оформил на меня! Восемьсот тысяч рублей! Восемьсот тысяч! Это мой долг перед банком по закону, но я не видела этих денег!
— На семью брал! — взвизгнула Валентина Петровна. — На ваши общие нужды!
— На какую семью? — я смотрела ей прямо в глаза. — На первый взнос за ипотеку для Светки! Той самой Светки! Восемьсот тысяч, которые Игорь украл у меня, пошли на квартиру для его любовницы! Они сейчас живут там вместе, счастливо и весело, пока я выплачиваю этот чертов кредит, отдавая ползарплаты, потому что суд ещё не вынес окончательное решение о разделе долгов!
Повисла тишина. Тяжелая, звенящая тишина, в которой был слышен только шум ветра в соснах. Валентина Петровна побледнела. Красные пятна на её щеках исчезли, сменившись мертвенной бледностью. Кажется, этой детали она не знала. Игорь, видимо, «забыл» упомянуть, куда именно ушли деньги.
— Это... это неправда, — пробормотала она уже не так уверенно.
— Правда, — отрезала я. — У меня есть выписки со счетов. Переводы шли напрямую застройщику.
Геннадий Иванович тяжело вздохнул, шаркая ногами, подошел к ступенькам и грузно опустился на холодный бетон, уронив седую голову в ладони.
— Вы не понимаете, — Валентина Петровна быстро оправилась от шока и снова ринулась в атаку, пытаясь защитить своё чадо. — Игорь просто запутался! Эта девка... она его окрутила! Закружила голову! Мужчины слабы, Оля, ты должна была это понимать. Ты должна была бороться за него! Настоящая жена борется за семью до конца, а не бежит в суд при первой трудности!
— Настоящая жена не должна терпеть измены, воровство и побои, — чеканя каждое слово, произнесла я. — Настоящая жена имеет право на уважение. Я не половая тряпка, чтобы об меня вытирали ноги, а потом говорили, что это я виновата, потому что лежала не там.
— Уважение? — она фыркнула, возвращая себе прежний высокомерный тон. — Ты говоришь про уважение? Ты, девочка из нищей семьи, которую мы приняли как родную? Мы тебя подняли, дали тебе статус! Игорь снимал для тебя квартиру, которую, между прочим, я оплачивала последние полтора года, пока у него были временные трудности с работой! Ты неблагодарная тварь! После всего, что мы для тебя сделали...
Слушать этот бред дальше не было сил. Я наклонилась, рывком подняла коробку с вещами и направилась к калитке.
— Куда ты собралась? — окрикнула меня свекровь. В её голосе прозвучало странное торжество. — У тебя колеса спущены, милая. Далеко не уедешь.
Я остановилась. Она была права. Я в ловушке.
— Вызову такси. Или эвакуатор, — бросила я через плечо, не оборачиваясь.
— Ну-ну, попробуй, — усмехнулась она. — С колесами ты до завтра ничего не сделаешь. Местные сервисы уже закрыты, время восемь вечера. А эвакуатор сюда будет ехать часа три, если вообще согласится переться в такую даль на ночь глядя. И стоить это будет как крыло от самолета.
Я достала телефон. Связь ловила плохо, но одна палочка всё же была. Действительно, время неумолимо близилось к ночи. Вокруг лес, до трассы километра три пешком по темноте с тяжелой коробкой.
— Может, останешься? — вдруг елейным голосом предложила Валентина Петровна. — У нас же гостевая комната есть. Переночуешь, а утром Гена что-нибудь придумает. Мастера вызовет. Мы же не звери какие, всё понимаем. Поговорим по-человечески, чаю попьем...
Я замерла, и холод пробежал по спине. Я поняла её план. Она хотела, чтобы я осталась. Чтобы я была здесь, в их доме, на их территории, беспомощная и зависимая. Чтобы всю ночь капать мне на мозги, обвинять, давить, ломать мою волю. А может, она уже позвонила Игорю? Может, она надеется, что он приедет, и они устроят сцену «примирения», заставив меня забрать заявление из суда и простить долг?
Нет. Ни за что. Я лучше буду ночевать в холодной машине, чем переступлю порог этого дома.
— Нет, спасибо, — твердо сказала я. — Вашего гостеприимства я наелась на всю жизнь.
Я набрала номер. Не такси. Не эвакуатор. Я набрала 112.
— Алло, полиция? Меня зовут Ольга Соколова. Я нахожусь по адресу: поселок Лесные Дали, улица Сосновая, дом 12. Мне требуется наряд. Да, срочно. Кто-то умышленно испортил мою машину. Выпустил воздух из всех четырёх колёс, возможно, порезал шины. Да, я знаю, кто это сделал. Владельцы дома, на территории которого стоит машина. У меня есть мотив и свидетели. Я жду.
Я сбросила вызов и повернулась к ним. Валентина Петровна стояла с открытым ртом, её лицо пошло пятнами.
— Ты... что ты делаешь? — просипела она. — Ты с ума сошла? Полицию? Сюда?
— Именно, — спокойно ответила я, чувствуя, как страх отступает, уступая место холодной решимости. — Я подаю заявление о порче имущества. Комплект резины на мою машину стоит сорок тысяч рублей. Плюс услуги мобильного шиномонтажа, который я сейчас вызову, и который возьмет двойной тариф за ночной выезд и удаленность. Ущерб значительный. Плюс моральный вред. Плюс то, что вы, по вашим же словам, «случайно» остались без камеры видеонаблюдения именно сегодня, что полиция может расценить как подготовку к преступлению.
— Ты не посмеешь! — взвизгнула она, делая шаг ко мне. — Ты не опозоришь нас перед соседями!
— Я уже посмела, Валентина Петровна. Вы хотели войны? Вы её получили. Я терпела три года. Хватит.
Полиция приехала удивительно быстро, минут через двадцать. Видимо, патрулировали где-то рядом. Из «уазика» вышли двое: молодой лейтенант с папкой и пожилой, усатый сержант.
Я показала им машину. Сержант присел на корточки, осмотрел колеса, потрогал ниппели.
— Колпачки скручены, золотники, похоже, выкручены или нажаты, — констатировал он, поднимаясь. — Резина вроде целая, не резаная. Но воздух спущен подчистую. На дисках стоите.
Я вкратце объяснила ситуацию. Про развод, про долги, про угрозы. Валентина Петровна к тому моменту уже успела принять образ несчастной жертвы. Она заламывала руки и клялась лейтенанту, что это всё мои выдумки, что я сама спустила колеса, чтобы привлечь внимание их сына, что я психопатка.
— Это не мы! — кричала она. — Зачем нам это? Мы приличные люди! У нас уважение в поселке! Это всё она! Посмотрите на неё, она же неадекватная!
— У граждански есть мотив, — спокойно заметил сержант, что-то записывая в блокнот. — И вы, гражданочка, единственные, кто находился на территории. Камера, говорите, сломалась? Прямо сегодня?
— Да! Сломалась! Такое бывает! Техника не вечна! — истерила свекровь.
— Совпадений многовато, — покачал головой сержант. — Гражданка Соколова имеет полное право написать заявление. Мы обязаны провести проверку. Если выяснится, что это сделали вы или ваш муж... ну, сами понимаете. Административка как минимум, а то и уголовка за хулиганство, если ущерб подтвердится.
— Геннадий! — взвыла Валентина Петровна, поворачиваясь к мужу, который всё это время сидел на ступеньках, обхватив голову руками. — Геннадий, скажи им! Сделай что-нибудь! Ты позволишь этой стерве засудить нас? Ты мужик или кто? Выгони их!
Геннадий Иванович медленно, очень медленно поднялся. Он казался постаревшим лет на десять за эти полчаса. Он посмотрел на беснующуюся жену, потом перевел взгляд на меня, на полицейских. В его глазах была такая тоска, что мне на секунду стало его жаль.
— Это я, — тихо сказал он.
Валентина Петровна поперхнулась воздухом и уставилась на него.
— Что? Что ты несешь, старый дурак?
— Это я спустил колеса, — повторил он громче, и голос его стал твердым. — Валя попросила. Сказала, что Оля скоро приедет, и надо её проучить. Показать ей, что так просто она от нас не отделается. Хотела, чтобы Оля осталась ночевать, чтобы... я не знаю, чтобы унизить её ещё раз. Я спустил колеса, пока ты, Оля, была в доме у соседки, забирала у неё ключи.
— Геннадий, заткнись! — зашипела Валентина Петровна, бледнея. — Ты что творишь? Ты пьян? Товарищ лейтенант, не слушайте его, он выпил...
— Я трезв, Валя! — гаркнул он так, что даже полицейские вздрогнули. — Хватит! Надоело! Три года! Три года мы травили эту девочку! Три года ты делала ей гадости, шипела ей в спину, лезла в их жизнь! Обвиняла во всём, защищала Игоря, хотя прекрасно знала, что он не прав, что он гуляет, что он игроман и бабник!
Он повернулся ко мне. Плечи его опустились.
— Оля, прости меня. Я знал. Я всё знал. Я знал, что Игорь тебя бьёт. Я слышал однажды, как вы ссорились, когда приезжали к нам на дачу. Слышал удары, слышал, как ты плакала в ванной. Но я ничего не сделал. Я трус. Я думал: «Милые бранятся — только тешатся», «Сами разберутся». Я молчал, потому что боялся Валю, боялся скандалов. Но я был не прав. Нельзя так.
Валентина Петровна схватилась за сердце и театрально осела в плетеное кресло на веранде.
— Предатель... — прошептала она. — Родную семью предал... Сына предал...
— Я предал эту девушку! — перебил её Геннадий Иванович. — Я предал её, когда молчал, когда позволял тебе издеваться над ней. Нашему сыну тридцать пять лет, Валя! Он взрослый мужик! А мы всё сопли ему вытираем и прячем его грехи! Он набрал кредитов, он подставил жену, а мы покрываем его? Нет. Хватит.
Лейтенант быстро записывал признание. Сержант хмыкнул и покачал головой. Я стояла, ошарашенная. Я ожидала чего угодно — скандала, драк, оскорблений, но не этого. Не раскаяния от человека, который три года был для меня просто мебелью в этом доме.
— Оля, — Геннадий Иванович подошел ко мне. — Я оплачу всё. Шиномонтаж, моральный ущерб. Если ты подашь в суд, я не буду оправдываться. Подтвержу всё, что сказал. Ты имеешь право меня ненавидеть.
Я смотрела на него и видела не врага, а глубоко несчастного, сломленного человека, который впервые за долгие годы решил поступить по совести. Злость ушла. Осталась только усталость.
— Я не буду подавать на вас в суд за колеса, Геннадий Иванович, — сказала я после долгой паузы. — Заберите заявление, — кивнула я лейтенанту. — Мы решим вопрос мирно. Но...
Я посмотрела ему прямо в глаза.
— Я хочу, чтобы вы поговорили с Игорем. Серьёзно поговорили. Чтобы он признал долг и начал платить кредит, который висит на мне. Я больше не могу тянуть эту лямку за чужую красивую жизнь.
— Я поговорю, — твердо сказал он. — Обещаю. Клянусь. Я заставлю его. Или сам продам гараж и отдам тебе деньги. Но ты не будешь платить за его грехи.
Сержант помог вызвать круглосуточный мобильный шиномонтаж. Полиция уехала, взяв с нас расписки об отсутствии претензий. Следующий час мы провели в странном молчании. Валентина Петровна заперлась в доме и выключила свет на первом этаже. Мы с Геннадием Ивановичем сидели на лавочке у ворот, пока мастера накачивали колеса и проверяли ниппели.
— Прости нас, дочка, — тихо сказал он, когда работа была закончена.
— Бог простит, — ответила я, садясь в машину.
Он протянул мне деньги — семь тысяч рублей, которые запросили мастера. Я взяла их, не споря. Это было справедливо.
Когда я выезжала за ворота, я посмотрела в зеркало заднего вида. Геннадий Иванович стоял у калитки, маленький, одинокий под светом уличного фонаря, и махал мне рукой. Я не ответила. Просто нажала на газ, оставляя позади этот проклятый поселок, этот дом и три года своей жизни.
Прошла неделя. Дни слились в одну серую полосу: работа, банк, звонки юристу. Я не верила, что что-то изменится. Но вчера вечером зазвонил телефон. На экране высветилось имя «Игорь». Я хотела сбросить, но почему-то ответила.
— Алло, — голос бывшего мужа звучал непривычно тихо и сухо. — Оля... слушай. Я был у нотариуса сегодня. Оформил обязательство по кредиту. Переведу его на себя. Отец... отец мне мозги вправил. Конкретно так вправил. Я всё выплачу. Документы тебе курьером пришлют завтра.
Я молчала, не зная, что сказать.
— И это... прости за всё, — буркнул он и повесил трубку.
Я сидела на кухне своей маленькой съемной квартиры и смотрела на погасший экран. Я не знаю, сдержит ли он слово до конца, выплатит ли всё. Но впервые за долгое время я почувствовала, как с плеч свалилась огромная бетонная плита. Я смогла вздохнуть полной грудью.
И я поняла одну важную вещь. Иногда справедливость приходит не из залов суда и не через месть. Иногда она приходит от того, что хотя бы один человек, пусть даже поздно, пусть даже через страх, находит в себе смелость сказать правду. Четыре спущенных колеса стали не моим унижением, а точкой невозврата, после которой нарыв наконец-то лопнул. Я уехала из того дома свободной. И это стоило любых денег.
Если вам понравилась история, просьба поддержать меня кнопкой палец вверх! Один клик, но для меня это очень важно. Спасибо!