Свекровь стояла в дверях кухни, скрестив руки на груди, и смотрела на Марину так, словно та была тараканом, заползшим на праздничный стол.
— Ты правда думаешь, что этот торт произведет впечатление? — Валентина Петровна цокнула языком, разглядывая многоярусное творение, над которым невестка трудилась с раннего утра. — Крем какой-то бледный. И розочки кривые. Я бы постеснялась такое гостям выносить.
Марина сжала в руке кондитерский мешок. Руки не дрогнули, хотя внутри всё сжалось в тугой узел. За пять лет жизни в этом доме она научилась узнавать этот тон. Тон человека, который никогда не упустит возможности ударить, унизить, растоптать.
— Розочки ровные, Валентина Петровна, — спокойно ответила она, продолжая украшать последний ярус. — А крем такого цвета, потому что это натуральные сливки. Без красителей.
— Натуральные сливки? — свекровь хмыкнула и сделала несколько шагов вперед, нависая над рабочей поверхностью. — Ой, какие мы правильные. А я-то по старинке думала, что праздничный торт должен быть ярким, красивым, запоминающимся. А не как эта бледная поганка.
Марина медленно положила кондитерский мешок на разделочную доску и повернулась к свекрови. В свете кухонных ламп её лицо казалось усталым, но в глазах уже зажегся недобрый огонек.
— Это торт для вашего юбилея. Я старалась. Если вам не нравится, можете заказать в кондитерской.
— Еще чего! — Валентина Петровна картинно всплеснула руками. — Чтобы соседи сказали, что Валентина Петровна даже торт сама испечь не может? Нет уж, милая, терпи свой позор сама.
Свекровь обошла стол, внимательно разглядывая каждый сантиметр кремовой поверхности. Её острый взгляд искал изъяны так, как сапер ищет мины — методично, сосредоточенно, с предвкушением взрыва.
Марина молча наблюдала за ней. Пять лет. Пять долгих лет она терпела эти придирки. Пять лет она жила в доме свекрови, потому что так решил Костя. «Мама одна, ей тяжело, давай поживем с ней, пока на ноги встанем». Встали? Нет. Они увязли. Увязли в болоте бесконечных упреков, молчаливого неодобрения и ежедневных микроунижений.
— А где Костя? — спросила свекровь, не поворачивая головы. — Почему муж не помогает жене?
— Он за продуктами поехал. Вы же сами составили список.
— Ах да, список, — Валентина Петровна усмехнулась. — Надеюсь, хоть он не забудет ничего. Ты-то в прошлый раз три пункта пропустила.
Марина не стала отвечать. Она уже знала, что любой ответ будет использован против неё. Скажешь слово — услышишь двадцать в ответ. Промолчишь — «какая ты бесчувственная, даже поговорить со свекровью не хочешь».
Валентина Петровна остановилась у торта и вдруг протянула руку. Её сухие, унизанные кольцами пальцы зависли над самой верхней розочкой.
— Мам, не трогайте! — вырвалось у Марины. — Крем еще не застыл!
Но было поздно.
Свекровь провела пальцем прямо по центру украшения. Розочка смялась, превратившись в бесформенную кляксу. Валентина Петровна посмотрела на испачканный палец, потом на невестку. В её глазах не было ни грамма сожаления, только плохо скрытое удовольствие.
— Ой, — сказала она тем самым голосом, которым говорят «ой» люди, которые всё делают намеренно. — Какая неприятность. Ну вот, я же говорила — крем мягкий. Надо было лучше делать.
Она демонстративно вытерла палец о полотенце, висевшее на ручке духовки, и добавила:
— Ничего страшного. Поправишь. Ты же у нас мастерица.
Марина смотрела на испорченное украшение. Три часа работы. Три часа тончайшей работы кондитерским мешком, чтобы розочки получились идеальными. И всё это уничтожено одним движением.
Но это была не первая испорченная вещь. О нет.
За пять лет свекровь уничтожила многое. Случайно постирала шелковую блузку Марины вместе с джинсами — блузка села на три размера. Нечаянно разбила её любимую чашку, подарок покойной бабушки. Опрокинула кофе на важные документы за день до сдачи проекта. И каждый раз — «ой, какая неприятность», «бывает», «не переживай, это всего лишь вещи».
Но сейчас...
Сейчас что-то щелкнуло внутри Марины. Громко и отчетливо. Словно перегорел предохранитель, отвечающий за терпение, понимание и желание сглаживать углы.
— Вы сделали это специально, — тихо произнесла она.
Валентина Петровна замерла на полушаге.
— Что, прости?
— Вы сделали это специально, — повторила Марина громче. — Как и всё остальное. Блузку. Чашку. Мои документы. Каждый раз, когда в моей жизни происходит что-то хорошее, вы находите способ это испортить.
Свекровь выпрямилась, её лицо приняло выражение оскорбленной невинности.
— Марина! Как ты смеешь так говорить? Я твоя свекровь! Я открыла для тебя двери своего дома! Я приняла тебя как дочь!
— Как дочь? — Марина усмехнулась, и эта усмешка была страшнее любого крика. — Как дочь, которую можно унижать каждый день? Которой можно говорить, что она плохо готовит, плохо убирает, плохо выглядит? Что она недостойна вашего драгоценного сына?
— Ты передергиваешь!
— Нет, Валентина Петровна. Впервые за пять лет я говорю правду.
Марина сняла фартук и бросила его на стол. Она смотрела на свекровь таким взглядом, каким никогда на неё не смотрела — без страха, без заискивания, без привычного желания угодить.
В этот момент в прихожей хлопнула входная дверь. Костя вернулся с пакетами. Он вошел на кухню, улыбаясь, но улыбка тут же сползла с его лица, когда он увидел двух женщин, стоящих друг напротив друга, как бойцы перед поединком.
— Что тут происходит? — осторожно спросил он, ставя пакеты на стол.
— Твоя жена обвиняет меня в каких-то ужасных вещах! — тут же запричитала Валентина Петровна, прижимая руку к сердцу. — Я просто хотела посмотреть торт, случайно задела крем, а она устроила скандал! Говорит, что я её специально унижаю! Костенька, ты же знаешь, я никогда...
— Мам, успокойся, — Костя поднял руку, останавливая поток слов. Он посмотрел на жену. — Марин, что случилось?
Марина молчала несколько секунд. Она смотрела на мужа и думала о том, сколько раз он задавал этот вопрос. И сколько раз она отвечала «ничего» или «всё нормально», только чтобы не ставить его перед выбором.
— Твоя мама испортила торт, — сказала она наконец. — Намеренно. Провела пальцем по украшению.
— Это была случайность! — взвилась свекровь.
— Как блузка? Как чашка? Как мои документы? — Марина перечисляла спокойно, загибая пальцы. — Как каждый раз, когда ты, Костя, уезжаешь в командировку, и она устраивает мне допросы — где была, с кем разговаривала, почему поздно пришла?
Костя растерянно переводил взгляд с жены на мать.
— Марин, ну ты же понимаешь... Мама волнуется... Она одна столько лет...
— Она не одна, — отрезала Марина. — С ней живем мы. Точнее, жили.
Повисла тишина.
— Что значит «жили»? — голос Валентины Петровны стал острым, как нож.
Марина подошла к окну и посмотрела во двор. Там, на детской площадке, какая-то молодая мама качала ребенка на качелях. Обычная картина. Обычная жизнь. Жизнь, которой у неё не было все эти годы.
— Я нашла квартиру, — сказала она, не оборачиваясь. — Два месяца назад. Внесла залог из своих накоплений. Документы оформлены.
— ЧТО?! — свекровь схватилась за спинку стула. — Ты... Ты за спиной у нас?! Костя! Ты слышишь, что творит твоя жена?!
Костя стоял бледный, как стена.
— Марина... Почему ты мне не сказала?
— Потому что ты бы отговорил меня. Как всегда. «Еще немного потерпи», «мама привыкнет», «дай ей время». Пять лет, Костя. Пять лет я даю ей время. И каждый год становится только хуже.
Она наконец повернулась и посмотрела на мужа. В её глазах не было ненависти. Только бесконечная усталость и решимость.
— Я переезжаю завтра. Ты можешь поехать со мной. Можешь остаться с мамой. Это твой выбор.
Валентина Петровна дернула сына за рукав.
— Костик! Ты слышишь? Она тебя шантажирует! Она хочет разлучить тебя с родной матерью! Я же говорила, что она тебе не пара! Говорила с самого начала!
Костя аккуратно высвободил руку.
— Мам, помолчи, пожалуйста.
— Что?! — свекровь отшатнулась, словно её ударили. — Ты... Ты с ней?! Против меня?!
— Я ни с кем и ни против кого, — устало ответил он. — Я просто хочу понять, что происходит.
— Я скажу тебе, что происходит! — Валентина Петровна перешла на крик. — Эта девица, которую я пустила в свой дом, змея! Гадюка! Я её кормила, поила, терпела её борщи пересоленные, а она... Она хочет отобрать у меня сына!
— Я ничего не хочу отобрать, — Марина говорила тихо, но её голос перекрывал вопли свекрови. — Я хочу жить своей жизнью. С мужем, которого люблю. Но без человека, который превращает каждый мой день в испытание.
Она подошла к столу и подняла испорченный торт. Крем потек, розочка превратилась в размазанную кляксу. Три яруса, часы работы, столько старания — и всё это теперь выглядело как метафора её жизни здесь. Красивое снаружи, но разрушенное изнутри чужими руками.
— Знаете что? — сказала она, глядя на торт. — Забирайте его. Это ведь для вашего юбилея. Угощайте гостей. Расскажите им, какая у вас неумелая невестка.
Она поставила торт перед свекровью и сделала шаг назад.
— Я пойду собирать вещи.
— Стой! — рявкнула Валентина Петровна. — Никуда ты не пойдешь! Костя! Скажи ей!
Но Костя молчал. Он смотрел то на мать, то на жену, и в его глазах происходила какая-то внутренняя работа. Пять лет он жил между двумя женщинами, балансируя, уклоняясь, не принимая ничью сторону. И сейчас понимал, что время нейтралитета закончилось.
— Мам, — сказал он наконец, и его голос звучал непривычно твердо. — Может быть, Марина права.
— ЧТО?!
— Может быть, нам действительно пора жить отдельно. Мы женаты пять лет, а у нас до сих пор нет своего угла.
— Это и есть ваш угол! — свекровь топнула ногой. — Я всё для вас сделала! Отдала лучшую комнату! Новую мебель купила! А вы... Вы неблагодарные!
— Мы благодарны, мам. Правда. Но...
— Никаких «но»! — Валентина Петровна схватила сына за плечи, развернула к себе лицом. — Посмотри мне в глаза, Костик. Я твоя мать. Я тебя родила, вырастила, ночей не спала, когда ты болел. А эта... эта чужая женщина пришла и всё рушит! Ты что, не видишь?!
Костя мягко убрал её руки.
— Вижу, мама. Впервые за долгое время вижу очень ясно.
Он повернулся к жене. Марина стояла у двери, готовая уйти. Она не плакала, не умоляла, не требовала. Просто ждала.
— Я поеду с тобой, — сказал он.
У Валентины Петровны подкосились ноги. Она упала на стул, хватая ртом воздух.
— Костя... Костенька... Ты не можешь... Я одна останусь...
— Ты не одна, мам, — он подошел к ней, присел на корточки, взял за руки. — У тебя есть подруги, соседи. И мы никуда не исчезаем. Будем приезжать, звонить. Но жить здесь... Так больше нельзя.
Свекровь вырвала руки.
— Вон! — заорала она, показывая на дверь. — Оба вон из моего дома! Сейчас же! И чтобы ноги вашей здесь больше не было!
— Мама...
— Я сказала — вон! Предатель! Маменькин сынок был, а стал... стал подкаблучником! Она тебя обработала! Зомбировала! Но ты еще вернешься, Костя! Ты приползешь на коленях, когда она тебя бросит! А я еще подумаю, пускать тебя или нет!
Марина взяла мужа за руку.
— Пойдем. Возьмем только самое необходимое. За остальным приедем завтра.
Они вышли из кухни под аккомпанемент криков Валентины Петровны. Та металась по комнате, опрокидывая стулья, хватая какие-то вещи и швыряя их в сторону двери.
— Забирайте свой хлам! Все забирайте! Чтобы духу вашего здесь не было!
Марина молча собирала сумку. Документы, ноутбук, пара комплектов одежды. Всё остальное подождет. Главное — уйти. Сейчас.
Костя стоял посреди комнаты, растерянный и бледный.
— Я не думал, что так получится, — пробормотал он. — Прости меня. Я должен был раньше...
— Должен, — согласилась Марина, застегивая молнию. — Но лучше поздно, чем никогда. Пойдем.
Они вышли в прихожую. Валентина Петровна стояла у входной двери, загораживая проход.
— Ты не уйдешь, — прошипела она, глядя на невестку. — Ты никуда не денешься, слышишь? Я тебя достану. Везде достану.
— Отойдите, пожалуйста, — сказала Марина ровно.
— Или что?! — свекровь шагнула вперед, приближая лицо к лицу невестки. — Ударишь меня? Давай! Давай при Косте! Пусть видит, какая ты на самом деле!
Марина не дрогнула.
— Я не собираюсь вас бить, Валентина Петровна. Я собираюсь уйти. С вашим сыном. И жить своей жизнью. Без вас.
Она аккуратно обошла свекровь и открыла дверь. Из подъезда пахнуло свежим воздухом.
— Костя! — взвыла Валентина Петровна последним, отчаянным голосом. — Костенька! Не бросай мамочку!
Он остановился на пороге. Обернулся. Посмотрел на мать — растрепанную, с безумными глазами, вцепившуюся в косяк.
— Мам, — сказал он тихо. — Я люблю тебя. Но я люблю и Марину. И мне пора повзрослеть.
Он вышел. Дверь закрылась. Щелчок замка прозвучал как точка в конце длинной, мучительной главы.
На лестничной площадке Марина прислонилась к стене и закрыла глаза. Сердце колотилось, но это была не паника. Это был адреналин человека, который только что сделал самый важный шаг в своей жизни.
Костя обнял её.
— Прости, — прошептал он. — За всё прости.
— Я простила, — ответила она. — Давно. Просто ждала, когда ты будешь готов.
Они спустились по лестнице, вышли из подъезда в вечерний город. Воздух был прохладным и свежим. Где-то вдалеке гудели машины, смеялись люди, звучала музыка. Обычный вечер. Но для Марины он был особенным.
Это был первый вечер её настоящей, свободной жизни.
Она достала телефон, вызвала такси.
— Куда едем? — спросил Костя.
— Домой, — улыбнулась она. — В наш дом.
Машина подъехала через несколько минут. Марина села на заднее сиденье, посмотрела на удаляющийся дом свекрови. Окна квартиры горели ярким светом. Там, за стеклом, металась тень Валентины Петровны.
Марина отвернулась.
Впереди были новые трудности, новые испытания, новые проблемы. Но это будут её проблемы. Не навязанные кем-то, не созданные специально, чтобы унизить. Её собственные.
Такси везло их через вечерний город, и Марина смотрела на огни за окном. Она думала о том, сколько лет потратила на попытки понравиться человеку, который не собирался её принимать. Сколько сил ушло на то, чтобы сглаживать углы, мириться с оскорблениями, делать вид, что всё нормально.
Но теперь всё действительно будет нормально. По-настоящему.
Костя взял её за руку.
— О чем думаешь?
— О торте, — рассмеялась она. — Интересно, она его выбросит или всё-таки подаст гостям?
— Зная маму, подаст. И расскажет всем, какая у неё ужасная невестка.
— Бывшая невестка, — поправила Марина. — Формально я теперь просто твоя жена.
— Ты всегда была просто моей женой, — сказал он серьезно. — Просто мне понадобилось пять лет, чтобы это понять.
Машина остановилась у нового дома. Обычная многоэтажка, ничего особенного. Но для Марины она сияла ярче любого дворца.
Они поднялись на третий этаж. Марина достала ключи — те самые, которые хранила в секрете два месяца. Открыла дверь.
Квартира была пустой. Только голые стены, старые обои, потертый линолеум. Но здесь было главное — свобода.
— Добро пожаловать домой, — сказала она.
Костя обнял её, крепко прижав к себе.
— Спасибо, — прошептал он. — За то, что не сдалась. За то, что боролась за нас.
— Я боролась за себя, — честно ответила она. — Но рада, что ты решил быть рядом.
Они стояли посреди пустой квартиры, обнявшись, и Марина думала о том, что завтра нужно будет купить мебель, повесить шторы, разобрать вещи. Впереди было много работы.
Но это была хорошая работа. Работа над своей жизнью.
А где-то в другом конце города Валентина Петровна сидела одна в своей идеально убранной квартире, глядя на испорченный торт. Гости должны были прийти через два часа. Праздновать её юбилей. Но праздника не будет.
Впервые за много лет свекровь осталась одна. По-настоящему одна. И в этой пустой квартире, среди дорогой мебели и хрустальных люстр, ей было некого унижать.
Только себя