На кухне стоял густой, пряный аромат домашнего борща. Я помешивала половником густое варево, наблюдая, как золотистые капли жира играют на поверхности бульона. В духовке доходили чесночные пампушки, а на столе уже стояла запотевшая от холода сметана и нарезанное тонкими ломтиками сало. Воскресенье. День, когда в нашем доме собиралась семья.
Мои родители, Нина Петровна и Виктор Сергеевич, приезжали к нам каждую неделю как по расписанию. Это была традиция, заведенная еще с момента рождения Лизы, моей годовалой дочки. Сегодня они привезли два ведра яблок с дачи, банку малинового варенья и свежую зелень. Мама, как всегда, сразу надела фартук и принялась намывать посуду, хотя я просила ее отдохнуть, а папа, вооружившись отверткой, уже успел подкрутить разболтавшуюся ручку в ванной.
— Мариночка, ну где же Кирилл? — спросила мама, вытирая руки полотенцем. — Суп остынет, давай звать всех к столу.
— Сейчас, мам, он в спальне, наверное, в телефоне новости читает, — ответила я, стараясь, чтобы голос звучал беззаботно. Хотя внутри сжалась пружина напряжения. В последнее время Кирилл вел себя странно, был раздражительным и замкнутым.
Я позвала мужа. Он вышел, не глядя ни на кого, и молча сел во главе стола. Лицо его было каменным. Родители, улыбаясь, заняли свои привычные места. Папа потер руки в предвкушении:
— Ох, и запах! Маришенька, ты у нас волшебница. Ну что, зятек, как рабочая неделя прошла?
Кирилл не ответил. Он даже не поднял глаз. Я быстро разлила борщ по тарелкам, стараясь заполнить паузу звоном половника о края фаянса. Положила каждому по пампушке, пододвинула сметану.
— Приятного аппетита, — сказала я громко, надеясь разрядить обстановку.
— Спасибо, доченька, — отозвалась мама, берясь за ложку. — Кирилл, попробуй, наваристый какой, как ты любишь.
Муж резко отодвинул тарелку. Суп плеснул через край, оставив на скатерти уродливое красное пятно.
— Только жрать сюда и приходят! — выплюнул он, глядя в стену.
В кухне повисла мертвая тишина. Казалось, даже холодильник перестал гудеть. Мама замерла с ложкой в руке, не донеся ее до рта. Папа медленно, очень аккуратно положил кусок хлеба обратно на тарелку, словно тот вдруг стал стеклянным. Я стояла с половником над кастрюлей и чувствовала, как кровь отливает от лица.
— Что ты сказал? — переспросила я шепотом, искренне надеясь, что ослышалась. Что это дурная шутка.
— Я сказал правду! — Кирилл резко встал, с грохотом опрокинув стул. — А что, не так? Каждую неделю они здесь! Жрут наши продукты, сидят до полуночи, учат жизни. Надоело, Марина! Сил моих больше нет видеть этот табор в своей квартире.
— Кирилл... — папа попытался встать, его лицо пошло красными пятнами. — Если мы доставляем неудобство...
— Молчать! — рявкнул муж так, что Лиза в соседней комнате заплакала. — Я не с вами разговариваю. Марина, я устал от этого цирка. Каждое воскресенье твои родители наглеют все больше. Приходят, как к себе домой.
Мама побледнела так, что стала похожа на бумагу. Я видела, как задрожали ее губы, как в глазах заблестели слезы, которые она из последних сил пыталась сдержать.
— Они приезжают раз в неделю! — мой голос сорвался на крик. — Раз в неделю! Всегда привозят продукты, овощи с дачи, деньги пытаются сунуть, которые мы не берем! Мама мне помогает, я хоть дух перевожу с ребенком. Папа вечно что-то чинит. Они никогда не приходят с пустыми руками и уезжают в девять вечера, чтобы нам не мешать!
— Мне плевать! — Кирилл ткнул пальцем в сторону отца. — Пусть сидят дома! В своей деревне, на даче, где угодно, но не здесь! Это мой дом! Я хочу в свой выходной ходить в трусах, а не сидеть и улыбаться этим... колхозникам!
— Твой дом? — переспросила я, чувствуя, как гнев вытесняет страх. — Квартира в ипотеке, мы платим за нее вместе. Мои родители дали нам деньги на первоначальный взнос, ты забыл?
— Кредит на мне! А ты что? Сидишь в декрете, ни копейки не приносишь, только борщи варишь да гостей принимаешь! — он усмехнулся зло и презрительно.
Слезы подступили к горлу, горячие и горькие.
— Я в декрете, потому что родила твоего ребенка. Потому что сижу с твоей дочерью, пока ты строишь карьеру. Это не дает тебе права оскорблять моих родителей и называть меня нахлебницей.
Папа встал, обошел стол и взял маму под руку. Его движения были скованными, старческими, хотя еще пять минут назад он казался бодрым и сильным.
— Машенька, собирайся. Мы пойдем. Простите нас, дети. Мы правда не хотели создавать проблемы.
— Папа, сидите! — я бросилась к ним, пытаясь преградить путь. — Никуда вы не пойдете! Вы мои гости, это и мой дом тоже!
Но мама уже суетливо снимала фартук, комкая его в дрожащих руках.
— Нет, доченька, нет. Мы пойдем. Не хотим быть обузой. Не надо ссор из-за нас.
— Вы не обуза! — я повернулась к мужу, который стоял, скрестив руки на груди, с выражением победителя на лице. — Кирилл, скажи им! Скажи сейчас же, что ты погорячился! Извинись!
Он лишь хмыкнул и отвернулся к окну.
— Не собираюсь. Я сказал то, что думаю. Пусть катятся.
Мама тихо всхлипнула. Этот звук, такой жалкий и беспомощный, резанул меня по сердцу больнее ножа. Папа, стараясь сохранить остатки достоинства, повел ее в прихожую. Я бежала за ними, хватала за рукава курток, умоляла остаться, но они были непреклонны. Они бежали. Бежали от унижения, от грубости человека, которого считали сыном.
— Мариша, не надо, — папа мягко отстранил меня у двери. — Мы позвоним. Береги себя и Лизу.
Дверь захлопнулась. Щелчок замка прозвучал как выстрел. Я несколько минут стояла в пустой прихожей, глядя на тапочки, которые родители аккуратно поставили у стены. Внутри все разрывалось на части от боли и стыда за мужа.
Вернувшись на кухню, я увидела картину, от которой меня замутило. Кирилл сидел за столом и спокойно ел борщ. Тот самый борщ, который я варила три часа для семейного обеда. Он макал пампушку в чесночный соус и с аппетитом жевал.
— Ты только что выгнал моих родителей из дома, — произнесла я ледяным тоном. — Унизил стариков, которые души в тебе не чаяли. И теперь сидишь и жрешь?
— Наконец-то можно спокойно поесть, — ответил он с набитым ртом, даже не поднимая головы. — Без этих допросов, без твоей мамаши, которая лезет во все углы с тряпкой, без отца, который смотрит на меня как на ничтожество.
— Папа никогда так на тебя не смотрел! Он уважал тебя!
— Смотрел! Всегда смотрел! — Кирилл швырнул ложку в тарелку, брызги разлетелись по столу. — «Кирирюша, ты бы потолки покрасил», «Кирирюша, ты бы полку повесил». Он командует мной в моем же доме! Я не нуждаюсь в советах старого инженера, который жизни не знает!
— Инженера-конструктора, кандидата наук! — прошипела я. — Который всю жизнь работал на заводе, а сейчас на пенсии помогает нам продуктами, чтобы мы могли ипотеку платить! А ты назвал его колхозником?
— Да, колхозником! Потому что возятся в земле, тащат сюда эти ведра, банки... Мне не нужна эта подачка! Я сам могу обеспечить семью!
— Обеспечить? — я горько усмехнулась. — Ты даже свои нервы обеспечить не можешь. Убирайся.
Кирилл замер.
— Что?
— Убирайся из кухни. С глаз моих долой. Пока я не сделала что-то, о чем пожалею. Видеть тебя не могу.
— Ты выгоняешь мужа из-за родителей? — он встал, нависая надо мной. — Серьезно?
— Ты только что выгнал моих родителей. Я плачу им той же монетой. Вон отсюда!
Он фыркнул, пнул стул ногой и вышел, громко топая. Через секунду хлопнула дверь спальни. В детской снова заплакала Лиза.
Я опустилась на стул и посмотрела на стол. Четыре тарелки. Две полные, нетронутые. Остывающий борщ подернулся пленкой. Семейный обед, которого больше не будет. Слезы хлынули потоком. Я плакала беззвучно, закрыв лицо руками, чтобы не пугать дочь еще больше. Потом, успокоившись немного, пошла к Лизе, укачала ее, а сама взяла телефон.
Пальцы дрожали, когда я набирала сообщение маме. Сначала хотела соврать, написать, что Кирилл заболел, что у него проблемы на работе, что он не хотел... Но потом стерла все. Хватит лжи.
*«Мама, папа, простите. Простите меня за то, что я позволила этому случиться. Мне стыдно. Я вас очень люблю».*
Ответ пришел почти мгновенно.
*«Доченька, все хорошо. Не переживай. Мы не обиделись. Главное, чтобы у вас с Лизой все было хорошо. Любим».*
Я знала, что они обиделись. Знала, что мама сейчас плачет в машине, а папа пьет корвалол. Такое не забывается.
Весь вечер мы не разговаривали. Я занималась ребенком, мыла посуду, убирала со стола нетронутую еду. Кирилл не выходил из спальни. Когда Лиза уснула на ночь, я зашла к нему. Он лежал на кровати с телефоном, листал ленту соцсетей, как ни в чем не бывало.
— Нам нужно поговорить, — сказала я, садясь на край кровати.
— О чем? О том, что ты истеричка? — он даже не отвлекся от экрана.
— О том, что произошло сегодня. Ты понимаешь, что ты разрушил отношения с моей семьей?
— Ничего я не разрушил. Просто поставил границы. Я давно хотел это сделать. Накипело.
— Что именно накипело, Кирилл? — я старалась говорить спокойно, хотя внутри все кипело. — То, что они любят нас? То, что помогают? Они не просят денег, не лезут в наши ссоры, не учат нас жить, если мы не спрашиваем. Они просто хотят быть частью нашей жизни.
— Их слишком много! Я хочу отдыхать в выходные! — он наконец отложил телефон и сел. — Я прихожу с работы уставший, а тут воскресенье — и опять они! Опять надо делать умное лицо, поддерживать пустые разговоры.
— Тебе тяжело быть вежливым с людьми два-три часа в неделю?
— Мне тяжело чувствовать себя под контролем! Твоя мать проверяет, чисто ли в углах, отец смотрит, все ли работает. Они оценивают меня как хозяина!
— Это твои комплексы, Кирилл. У тебя паранойя. Никто тебя не оценивает. Папа предлагает помощь, потому что у него руки золотые и он привык работать, а не лежать на диване. Мама убирается, потому что хочет помочь мне, своей дочери. А ты видишь в этом угрозу своему эго.
— Не говори мне про эго! — он повысил голос. — Я мужчина в этом доме!
— Мужчина? — я встала и посмотрела ему прямо в глаза. — Мужчина не воюет со стариками. Мужчина не орет на тещу, которая привезла ему пироги. Мужчина не попрекает жену декретом. Ты повел себя как капризный, невоспитанный подросток.
— Ну, раз я такой плохой, может, разведемся? — он выкрикнул это с вызовом, уверенный, что я испугаюсь.
В комнате стало тихо. Я смотрела на человека, с которым прожила пять лет, и не узнавала его.
— Может, и разведемся, — сказала я тихо и твердо. — Если ты не исправишь то, что натворил.
Его уверенность пошатнулась.
— Ты угрожаешь мне разводом из-за родителей?
— Я говорю о разводе из-за твоего неуважения ко мне. Оскорбляя моих родителей, ты плюнул мне в душу. Я не хочу жить с человеком, который считает нормой хамить близким. Лиза растет. Какой пример ты ей подаешь? Что можно выгнать бабушку и дедушку из дома, потому что они мешают смотреть телевизор?
Кирилл молчал. Он явно не ожидал такого отпора. Обычно я сглаживала углы, шла на уступки, старалась быть мудрой женой. Но сегодня чаша терпения переполнилась.
— У тебя три дня, — сказала я. — Три дня, чтобы поехать к моим родителям и извиниться. По-человечески, искренне. Если ты этого не сделаешь, я собираю вещи, забираю Лизу и уезжаю к ним. А потом подаю на развод и алименты.
— Ты не посмеешь.
— Посмею. Я устала терпеть твои выходки. Это был последний раз. Выбирай: или твоя гордыня, или семья.
Я вышла из спальни, взяла подушку и одеяло и ушла спать в детскую, на маленький раскладной диванчик.
Следующие три дня в квартире царила атмосфера холодной войны. Мы общались только по поводу ребенка: «Купи подгузники», «Лиза поела», «Надо погулять». Кирилл ходил мрачный, злой, хлопал дверьми. Я демонстративно достала две большие дорожные сумки и поставила их в прихожей. Начала потихоньку складывать детские вещи. Видела, как он косится на эти сумки, как сжимаются его кулаки, но молчала.
На третий день вечером, когда я кормила Лизу кашей на кухне, Кирилл вошел и сел напротив. Вид у него был измученный.
— Завтра суббота, — сказал он глухо.
— Я знаю.
— Поехали.
Я подняла глаза.
— Куда?
— К твоим. Извиняться.
Я внимательно посмотрела на него. В его глазах не было раскаяния, скорее усталость и смирение перед неизбежным. Но это был шаг.
— Хорошо. Поедем утром.
Утром мы ехали молча. Напряжение в машине можно было резать ножом. Кирилл крепко сжимал руль, костяшки пальцев побелели. Я держала Лизу на руках и молилась про себя, чтобы он не натворил новых бед. Чтобы не начал обвинять их снова.
Когда мы подъехали к родительскому дому, сердце колотилось как бешеное. Родители жили в небольшом частном доме в пригороде. Ухоженный сад, цветущие клумбы — все говорило о трудолюбии хозяев.
Мама открыла дверь, увидела нас и замерла. На ее лице промелькнул испуг.
— Мариночка? Что-то случилось?
— Кирилл хочет поговорить, — сказала я, пропуская мужа вперед.
Мы прошли в гостиную. Папа сидел в кресле с газетой, увидев нас, он отложил очки и медленно встал. Лиза тут же потянулась к дедушке: «Деда! Деда!». Он взял ее на руки, прижал к себе, и его суровое лицо немного смягчилось.
Кирилл стоял посреди комнаты, не зная, куда деть руки. Потом он глубоко вздохнул, словно перед прыжком в холодную воду, и посмотрел прямо на отца.
— Виктор Сергеевич, Нина Петровна... Я приехал извиниться.
Родители молчали, ожидая продолжения.
— За то, что сказал в воскресенье. Это было грубо, неправильно и... подло. Я не имел права так с вами разговаривать и выгонять вас из дома моей жены. Простите меня, пожалуйста.
Слова давались ему с трудом, он буквально выдавливал их из себя, но он их произносил.
— Я... я просто очень устал в последнее время, — продолжил он уже чуть увереннее. — Проблемы на работе, кредиты, нервы. Сорвался на вас. Понимаю, что это не оправдание, но я не хотел вас обидеть на самом деле. Вы много для нас делаете, и я это ценю. Правда.
Мама первой не выдержала. Ее доброе сердце не умело долго держать обиду.
— Ох, Кирилл... Ну что же ты так, сынок. Мы ведь тоже не чужие люди.
Папа молчал дольше. Он внимательно смотрел на зятя, словно сканировал его рентгеном.
— Кирилл, — наконец произнес он веско. — Извинения приняты. Мы люди незлопамятные. Но я хочу, чтобы ты уяснил одну вещь раз и навсегда. Мы приезжаем к дочери и внучке не «жрать», как ты выразился. У нас своей еды хватает. Мы приезжаем, потому что мы семья. Потому что время летит быстро, и мы хотим видеть, как растет Лиза, хотим помочь вам, молодым, пока есть силы.
Кирилл кивнул, опустив глаза.
— Я понял.
— И еще, — продолжил отец. — Если наши визиты тебя утомляют, если тебе нужно личное пространство — скажи об этом ртом. Спокойно, по-мужски. «Виктор Сергеевич, давайте на этой неделе пропустим, я хочу отоспаться». Мы все поймем. Мы не навязываемся. Но кричать на мою жену и указывать нам на дверь я не позволю никому. Даже мужу моей дочери. Ты меня услышал?
— Услышал. Больше это не повторится. Обещаю.
— Вот и хорошо, — папа протянул ему руку. Кирилл пожал ее. Рукопожатие вышло крепким.
Напряжение начало спадать. Мама тут же захлопотала:
— Ой, да что же мы стоим! Чайник уже вскипел, пирог с капустой в духовке. Давайте за стол!
Мы просидели у родителей часа два. Разговор сначала не клеился, но потом Лиза своими проказами рассмешила всех, и лед растаял. Кирилл даже обсудил с отцом какую-то новость про автомобили. Когда мы уходили, мама обняла меня крепко-крепко и шепнула на ухо:
— Спасибо, доченька. Ты все правильно сделала. Семью надо беречь, но и себя в обиду давать нельзя.
На обратном пути Кирилл был задумчив.
— Знаешь, — сказал он вдруг, когда мы уже подъезжали к нашему дому. — Твой отец прав. Я вел себя как последняя скотина.
Я положила ладонь на его руку, лежащую на рычаге коробки передач.
— Я рада, что ты это понял.
— Просто... мне иногда кажется, что я не справляюсь. Что я недостаточно хорош для тебя, для них. Что они видят все мои косяки. Поэтому и бешусь.
— Кирилл, — я мягко сжала его руку. — Мы семья. Мы не на экзамене. Никто не ставит тебе оценки. Если тебе тяжело, если устал — скажи мне. Мы придумаем что-нибудь. Не надо копить в себе злость, а потом взрываться.
— Договорились.
С того дня прошло полгода. Не скажу, что Кирилл стал идеальным зятем, но перемены разительные. Мы пересмотрели график визитов. Теперь родители приезжают раз в две недели, и мы заранее оговариваем время. Иногда мы сами ездим к ним, чтобы Кирилл мог не напрягаться с уборкой перед гостями.
Он стал спокойнее, сдержаннее. Даже пару раз сам предложил отцу помощь с ремонтом теплицы, правда, ворчал при этом немного, но без злобы.
А я поняла для себя важную вещь. Иногда мир и покой в семье стоят того, чтобы за них повоевать. Иногда нужно жестко обозначить границы, даже если это грозит скандалом. Потому что уважение — это фундамент. Если позволить разрушить его один раз, дом рухнет. И если мужчина действительно дорожит тобой, он сможет переступить через свою гордость и признать ошибку. А если нет... то зачем нужен такой мужчина?
Но я рада, что нам не пришлось проверять вторую часть этого утверждения. Мои сумки снова лежат на антресолях, пустые. Надеюсь, они там и останутся.
Если вам понравилась история просьба поддержать меня кнопкой палец вверх! Один клик, но для меня это очень важно. Спасибо!