В Президентской библиотеке Кеннеди хранится еще один любопытный документ. Это магнитофонная запись и стенограмма интервью профессора социальных наук Маргарет Луизы Койт от первого июня 1966 года.
В 1951 году тридцатидвухлетняя писательница Маргарет Койт получила престижную Пулитцеровскую премию за биографию Джона К. Калхуна – седьмого президента Соединенных Штатов. Книга оказалась настолько успешной, что ее нанял Бернард Барух для написания собственной биографии.
Американский финансист Бернард Барух, прозванный «Одиноким волком с Уолл‑стрит» из-за его склонности действовать в одиночку, считается одним из самых таинственных и влиятельных людей своего времени. На протяжении многих лет Бернард Барух консультировал президентов США Вудро Вильсона и Франклина Д. Рузвельта, а также был другом Уинстона Черчилля.
К моменту своей смерти в 1965 году его личное состояние превышало триллион долларов – это в три раза больше, чем состояние Илона Маска, который на сегодняшний день является самым богатым миллиардером в мире согласно рейтингу журнала Forbes. В настоящее время стоимость активов семьи Барух остается неизвестной, так как потомки Бернарда Баруха предпочитают не привлекать к себе внимания.
Весной 1953 года Маргарет Койт приехала в Вашингтон, чтобы расспросить сенаторов о Барухе.
«Я буду с вами предельно откровенна, – начала свое интервью Маргарет, – у меня были виды на Джона Кеннеди. В Массачусетсе они были у всех. Тогда у нас была легенда о Кеннеди, которая не была похожа на ту, что есть у вас. Мы мало что знали о нем, но он был золотым мальчиком, самым завидным холостяком в Новой Англии. Каждая девушка в Массачусетсе хотела встречаться с ним, и я не была исключением. Готовясь к интервью, я тщательно оделась. На мне был серый шелковый костюм, кружевные розовые перчатки и маленькая серая шляпка с розовой кружевной вуалью.
Признаюсь, огромное количество сенаторов, с которыми мне довелось пообщаться, оказались не слишком сообразительными. Вы бы удивились, сколько среди них было некомпетентных лиц – и, полагаю, ситуация остается неизменной по сей день.
Я зашла в приемную Кеннеди. Там было шесть девушек – и ни одна из них не могла похвастаться ни привлекательной внешностью, ни изысканным стилем, ни юным возрастом. Кеннеди словно состоял из оттенков серого: серые глаза, серый костюм и такие же серые волосы. Даже губы были серыми, а кожа имела сероватый оттенок. Очень белые глазные яблоки. У него был пронзительный взгляд и резкий, жесткий голос. Еще у него были небольшие, коренастые руки. Таковы были мои первые впечатления.
Он внимательно посмотрел на меня, изучающе, а затем сел рядом и заговорил о том, что я хотела обсудить с ним – о периоде в истории Англии непосредственно перед войной [Второй мировой войной]. Я делала заметки, но все это время он буквально пронизывал меня взглядом, изучая с головы до ног.
Наконец он сказал: “Через пару дней я устраиваю вечеринку у себя дома в Джорджтауне. Хотите прийти?”
Конечно, я согласилась – эта идея меня очень воодушевила! Я пришла на вечеринку, там было полно гостей, и Кеннеди тоже присутствовал. Вечеринка длилась два-три часа, но большую часть времени Кеннеди провел в углу с сенатором Стюартом Саймингтоном, ни с кем больше не разговаривая – ни со мной, ни с другими гостями. Я никого не знала и просто бродила по дому.
С лестницы спустился брат Кеннеди – Бобби [Роберт Ф. Кеннеди] – вместе с Этель [Этель Скейл Кеннеди]. Они были женаты около двух лет, и у них была годовалая дочь Кэтрин – очаровательное дитя. Этель выглядела как куколка: на ней была пышная юбка большого размера коричневого цвета. Сестры Кеннеди тоже присутствовали и выглядели очень элегантно и стильно. Их волосы были обесцвечены – тогда я впервые увидела такую прическу. Они заговорили со мной.
Одна из них сказала: “О, я знакома с вашей книгой о Калхуне. Это потрясающая книга!”
Наконец я увидела человека, которого знала, и мы оба смущенно переглянулись.
Он сказал: “Я не выдам вас, если вы не выдадите меня”.
Дело в том, что я приехала в Вашингтон как делегат от группы республиканских женщин и накануне вечером познакомилась с этим джентльменом на собрании республиканцев. Это был сенатор Ричард Никсон. Другим человеком, которого я узнала на вечеринке и с которым встречалась накануне на собрании республиканцев, была Элис Лонгворт [писательница и светская львица Элис Рузвельт Лонгворт]. Она была в большой черной шляпе. Мне нечего было делать, и я, не привлекая к себе внимания, съела целую миску креветок со сметаной.
Наконец Бобби Кеннеди подошел ко мне и пригласил в отдельную комнату. Я помню, как размышляла о разнице между ним и его братом: Бобби был румяным, теплым, веселым, полным шуток и был очень дружелюбен. Мне он очень понравился. Не помню, о чем мы говорили, но общение было приятным. Ближе к концу вечеринки Джон Кеннеди обратил на меня внимание и подошел.
Он буквально схватил меня в коридоре, обнял за талию и сказал: “Разве она не самая очаровательная девушка, которую вы когда-либо видели?”
Я была ужасно смущена.
Его сестры ответили: “О, как бы мы хотели, чтобы ты познакомился с какой-нибудь милой девушкой”.
Затем Кеннеди сказал: “Я не могу отвезти вас домой, мне нужно лететь. Поэтому я отправлю вас домой с мэром Сан-Диего [республиканец из Калифорнии Джон Д. Батлер]. Я позвоню вам через два-три дня, и мы договоримся о встрече”.
Так он отправил меня домой вместе с мэром Сан-Диего. В то время я работала в отделе рукописей Библиотеки Конгресса. Я ждала звонка, и через два-три дня мне сообщили: “Вам звонит кто-то с ярко выраженным новоанглийским акцентом”.
Я подошла к телефону – это был Кеннеди. Он спросил: “Не могли бы вы приехать в офис и встретиться со мной около трех-четырех часов дня?”
В назначенное время я зашла в его кабинет. Кеннеди сидел за столом, подписывая письма и разглядывая свои собственные фотографии – их были сотни. У меня было много времени, я села на диван и осмотрелась. На стенах, в рамках, висели письма от Дэниела Уэбстера и Эндрю Джексона, а также множество фотографий, на которых Джон был запечатлен в непринужденных позах с самыми разными людьми – начиная с Гарри Трумэна. Затем я принялась рассматривать книги. Стены были уставлены ими. Я обошла комнату, разглядывая корешки книг.
Он откинул голову назад и сказал: “Проверьте меня по этим книгам – я их все прочитал”.
В кабинете отсутствовал кондиционер, и в комнате было слишком жарко. Джон поднялся и начал чесаться, пока рубашка не вылезла из брюк. Затем он поставил ногу на стул, жевал жвачку, растягивая ее туда-сюда, и одновременно разговаривал по телефону – решал вопросы с группой старшеклассников, которые должны были прийти.
Время от времени он задавал мне вопросы. Один касался Бернарда Баруха: “Почему вы пишете эту книгу?” Другой оказался довольно проницательным и слегка язвительным – о частной жизни Клэр Бут Люс. В какой-то момент он заметил: “Вы видите, как много работает сенатор”.
“Да, вижу”, – ответила я.
Наконец он закончил с письмами. Он подошел, сел рядом со мной на диванчик и откинул голову назад. Внезапно я испугалась до полусмерти – ему стало плохо, словно вся жизненная сила покинула его, как если бы вы вылили воду из бутылки и перевернули ее вверх дном. Он выглядел еще более серым, чем обычно, глаза были закрыты. Я подумала, что он вот-вот упадет в обморок, и не знала, как поступить. Время было позднее. Все уже разошлись по домам — вероятно, около шести вечера. Секретари ушли, и мы остались вдвоем. Мы просто сидели.
Наконец я сказала: «Думаю, вы слишком устали, чтобы куда-то идти сегодня вечером. Почему бы вам не отвезти меня домой?»
Он ответил: “Вы очень добры. Я устал. Я отвезу вас домой”.
Я заметила костыли, прислоненные к стене. Теперь он взял их. Мы прошли по пустым коридорам здания Сената. Когда мы вышли из здания, он достал из кармана жвачку “Juicy Fruit”.
“Хотите?” – спросил он.
“Да”, – ответила я.
Он оторвал половину пластинки и положил мне в рот. Затем мы подошли к его машине – небольшому открытому кабриолету, загроможденному вещами, помятому и исцарапанному, с надписью “Член Конгресса”, а не “Сенатор”.
Еще одна деталь, которую я забыла упомянуть: он выглядел гораздо старше своих лет. Это казалось странным несоответствием – на фотографиях он выглядел очень молодым. На тот момент ему было тридцать пять лет, но выглядел он на сорок пять.
Мы сели в машину. Он ехал по трамвайным путям прямо перед приближающимся автобусом или трамваем. Трамвай гудел, а он высовывался из окна и ругался в ответ. Это была безумная поездка. Я проживала в довольно архаичном, слегка обветшалом пансионате на юго-востоке Вашингтона. Моей ошибкой было пригласить его войти. В доме имелась гостиная – я подумала, что ему захочется немного отдохнуть, – и за ней располагалась спальня, где виднелась кровать. Мы вошли, и он опустился на диван.
Поначалу все казалось вполне естественным. Затем он попытался притянуть меня ближе. Я оказала сопротивление и произнесла: “Подождите. Я решила, что не стану целоваться с вами на первом свидании”.
“Это вовсе не первое свидание, – ответил он. – Мы уже трижды обменивались взглядами”.
“Позвольте объяснить вам, – сказала я. – У меня есть принципы, подобные тем, что у ваших сестер. Вы не считаете их достойными?”
“Да”, – ответил он без особого энтузиазма.
“Но тогда вы не захотите, чтобы я вела себя так, как вы не пожелали бы своим сестрам, верно?”
“Мне безразлично, что они творят”, – ответил он.
Затем он потянул меня к себе, и у меня появились слезы.
Я сказала: «Вам придется поведать об этом священнику».
“О, я поведаю ему ваше имя, но он меня простит”.
Он хихикнул и усмехнулся. Я поднялась, чтобы налить себе стакан воды. Он наблюдал за мной.
“У вас изящные ноги”, – произнес он.
“У вас красивые сестры”, – ответила я.
“Это нечестный обмен”.
“Ну, вы тоже неплохо выглядите для сенатора”, – сказала я, полагая, что это то, чего он жаждет.
Он выглядел глубоко удрученным. Затем он вскочил и схватил меня.
“Мне грустно, мне весело, мне тоскливо, мне мрачно, – сказал он. – Я весь в смятении и не ведаю, как быть!”
Он был неуравновешен. В его жилах текла ирландская кровь, и он буквально вцепился в меня.
“Не будьте столь навязчивы, – ответила я. – Это всего лишь наше первое свидание. У нас еще немало времени”.
Он поднял голову, и его серые глаза буквально пронзили меня.
“Но я не могу ждать, понимаете? У меня нет времени”.
Он смотрел на меня так, словно препарировал в лаборатории. То, что пугало меня более всего, – это его сходство с машиной. Он был крайне холоден. Казалось, будто он переключил скорости. Мы беседовали о книгах и идеях, о моих замыслах относительно книг о Барухе, и внезапно он увидел во мне совершенно иного человека. Прежде он видел во мне разум, а теперь воспринимал меня только как женщину. Он не мог совместить эти два образа.
В какой-то момент мы поцеловались, и он мечтательно произнес: “Дорогая”.
“Это первое нежное слово, которое вы произнесли в мой адрес” – сказала я.
А он ответил с ухмылкой: “Как бы вам понравился муж, который сначала был бы груб с вами, а потом нежен? Как бы вам понравился муж, который бил бы вас каждое утро?”
“Я бы его укусила”, – ответила я.
“Знаете, кто вы? Вы – избалованная ирландка, которая ищет приключений”.
“А вы — избалованный ирландский мальчишка, ищущий приключений”.
И затем мы начали смеяться, и смеялись, и смеялись. Джон сказал: “Я не буду вас беспокоить. Хотите прокатиться?”
Я ответила: “Конечно, я прокачусь с вами”.
Мы сели в его машину и поехали. Затем он вдруг сказал: “Мой брат Бобби рассказал мне, что вы получили Пулитцеровскую премию. Вы никогда мне об этом не говорили. Вы очень скромны, очень скромны. Знаете, я предпочел бы получить Пулитцеровскую премию, чем стать президентом Соединенных Штатов. Расскажите мне еще что-нибудь. Например, как Бернард Барух заработал свои деньги?”
“Примерно так же, как заработал ваш отец, я полагаю, – ответила я. – Почему бы вам не спросить у него?”
“Я хочу заработать миллионы, – ответил Кеннеди. – Я превзойду своего отца”.
Он был одержим. Он был самым одержимым человеком, которого я когда-либо видела в своей жизни. Мы проехали мимо Белого дома, и он посмотрел на него без улыбки. Он был мрачен, и сквозь зубы произнес: “Я туда попаду”.
Затем он спросил: “Как вы думаете, у меня есть напористость Эндрю Джексона?”
Все, что я могла подумать, – это то, что он немного не в себе. Я думаю, он пугал меня больше, чем следовало. Он просто был не в моей лиге. Меня пугала его холодность. Я уже имела дело с «волками», и он понимал, что я имею в виду. Меня пугала его холодность и тот факт, что он был из более утонченного мира, чем те, которых я знала.
В конце концов, он отвез меня домой, попрощался и сказал: “Я тебе позвоню”.
Я боялась, что он это сделает, и уехала из Вашингтона так быстро, как только смогла, потому что не знала, что с этим делать. Я не совсем понимала, как справиться. Я поехала домой. Каждая мать в Массачусетсе хотела, чтобы у ее дочери был Джон Ф. Кеннеди.
“Ты была дурой, – сказала моя мать. – Тебе следовало знать, как с ним обращаться”.
«Я не знаю, как справиться с таким человеком, – ответила я. – Да и в любом случае я бы его не заинтересовала. Он женится на той, кто не так похожа на него, как я. Он женится на той, которая сможет сделать для него то, чего не смогла бы сделать я. Ему нравятся те же вещи, что и мне. У него удивительный ум. Он прочитал все эти книги. И, кроме того, я верю, что он женится на женщине, исповедующей его веру”.
Позже я получила сообщение из Отдела рукописей Библиотеки Конгресса: Кеннеди звонил ежедневно.
На следующий день я встретила Артура Крока.
Артур Крок – американский журналист, давний друг и сторонник Джозефа П. Кеннеди-старшего, отца Джона.
Артур Крок спросил: “Кого вы видели в Вашингтоне?”
Я перечислил всех людей, которых видел.
Он сказал: “Джон Кеннеди. Какая трагедия для этого парня”.
“Что вы имеете в виду?” – спросила я.
“Вы не знаете, что он скоро умрет?”
“О чем вы говорите?”
“Его отец сказал мне, что ему осталось жить всего четыре года”.
Это многое объяснило, особенно его слова: “Я собираюсь взять все, что хочу. Видите ли, у меня мало времени”. Больше здесь нечего добавить».
Этот образ Кеннеди полностью совпадает с тем, что описала журналистка Присцилла Джонсон Макмиллан. В 1953 году, после окончания Гарварда, Присцилла несколько месяцев работала в офисе сенатора Кеннеди. Согласно ее воспоминаниям, Джон постоянно флиртовал с женщинами, но, как правило, на этом все и заканчивалось.
Похоже, Джону Кеннеди нравился сам процесс флирта, а не перспектива отношений.
Двадцать четвертого июня 1941 года старший брат Джона Кеннеди – Джозеф П. Кеннеди-младший – оставил последний курс юридической школы Гарварда, чтобы стать летчиком военно-морских сил США. Джон последовал его примеру, но из-за слабого здоровья не смог пройти медкомиссию. Аналогично, его друга Лема Биллингса не взяли в армию из-за проблем со зрением. Только благодаря вмешательству Джозефа Кеннеди-старшего их дела были пересмотрены, и обоих приятелей направили на военную службу.
Двадцать шестого октября 1941 года Джону присвоили звание мичмана и откомандировали в Управление военно-морской разведки ВМС США в Вашингтоне, а Биллингса – в службу скорой помощи ВВС США.
Служба в разведке не требовала от Джона чрезвычайных усилий, и он продолжал вести интенсивную светскую жизнь. В один из дней светская львица Кэтлин Кеннеди познакомила своего брата Джона с двадцативосьмилетней журналисткой Ингой Арвад, уже привлекшей внимание ФБР.
Продолжение следует.
Начало очерка: Последняя роль Мэрилин Монро
© 22.12.2025г.