Галина Петровна проснулась от того, что кот Василий настойчиво топтался у нее на груди, всем своим видом напоминая, что в миске видно дно, а это, по кошачьим меркам, равносильно голодному обмороку.
На часах светились предательские цифры: 06:45. Тридцать первое декабря. День «Х». День, когда каждая уважающая себя женщина должна совершить подвиг: за двенадцать часов превратить квартиру в стерильную операционную, накрыть стол на роту солдат и при этом к бою курантов выглядеть так, будто только что вышла из спа-салона, а не из забоя.
Галина тихонько, стараясь не разбудить мужа, сползла с дивана. Анатолий Сергеевич, или просто Толя, спал безмятежно, слегка присвистывая носом. Ему, счастливому человеку, предстояло проснуться, спросить «Галь, где носки?» и, получив ценные указания, отправиться за хлебом и «чем-нибудь к чаю», что обычно заканчивалось покупкой трех ненужных шоколадок по акции и забытым хлебом.
На кухне было прохладно. За окном в серой предрассветной мгле медленно падал снег, укрывая грязные сугробы и реагентную кашу на дорогах. Красиво, конечно, если не думать о том, что через пару часов придется тащиться в магазин за докупками.
Галина щелкнула чайником. Пока вода закипала, она достала из ящика заветную тетрадь. Обычную, в клеточку, за двенадцать рублей. Но для семьи Смирновых этот артефакт был важнее Конституции. Там, убористым почерком бухгалтера со стажем, был расписан план действий, смета расходов и меню.
«Утка — размораживается. Овощи — сварены. Икра — спрятана за банкой с аджикой (от Толи). Подарки…»
На пункте «Подарки» Галина вздохнула. В этом году бюджет трещал по швам, как старые колготки. Цены росли с такой скоростью, что казалось, ценники в «Пятерочке» меняют не мерчендайзеры, а бешеные гномы по ночам. А тут еще этот звонок сына.
Витенька. Единственный, любимый, тридцатилетний. «Мам, мы с Миланой решили к вам. У нас ремонт затянулся, да и вообще… соскучились».
«Ремонт затянулся», — мысленно передразнила Галина, насыпая растворимый кофе в чашку с надписью «Любимой маме» (подарок от бывшей жены Витеньки, Кати, хороший была девочка, жаль, Витя дурак). Ремонт у них затянулся, потому что Милана третий месяц выбирает оттенок стен. Ей нужен цвет «испуганной нимфы на рассвете», а в строительном магазине есть только «бежевый» и «слоновая кость».
Милана… Третья жена сына. Галина Петровна называла ее про себя «Эфирным созданием». Девушка была из тех, кто знает всё о ретроградном Меркурии, открытии чакр и личном бренде, но не знает, с какой стороны подходить к плите, чтобы она не взорвалась. Работала Милана «блогером-наставником». Учила людей жить в потоке. Галина, глядя на их съемную квартиру и вечно пустого Витю, подозревала, что поток этот куда-то не туда течет.
— Мяу! — требовательно напомнил о себе Василий.
— Да иду я, иду, проглот, — проворчала Галина, доставая пакет дешевого корма (премиум-класс Василий ел только по праздникам, и сегодня был не тот случай, когда можно начинать с утра).
Она села у окна, грея руки о чашку. Впереди был марафон. Уборка (потому что Милана обязательно проведет пальцем по шкафу, «проверяя энергетику пыли»), готовка (потому что Витенька любит поесть, как будто он не маркетолог, а шахтер после смены), и, самое сложное, — дипломатия. Нужно продержаться шесть часов и не сказать невестке, что ее новые губы похожи на пельмени «Останкинские», а Вите — что пора бы уже найти нормальную работу, а не «инвестировать в крипту».
Дверь спальни скрипнула. На пороге появился Толя в семейных трусах в горошек и растянутой майке.
— Галюнь, с наступающим, — зевнул он. — Там в новостях говорят, доллар опять скакнул.
— Толя, иди умойся, — устало сказала Галина. — У нас утка не маринована, какой к лешему доллар? Нам бы в бюджет на майонез уложиться...
К десяти утра квартира гудела, как растревоженный улей. Анатолий Сергеевич был отправлен на передовую — в гипермаркет «Лента» со списком, в котором значилось всего пять пунктов, но каждый был стратегически важен:
- Горошек «Бондюэль» (именно он, а не тот, что жесткий как картечь).
- Майонез «Провансаль» (большое ведро).
- Хлеб (черный и батон).
- Минералка (три бутылки, утро 1 января никто не отменял).
- Салфетки праздничные (с елочками или зайчиками, но не с Дедом Морозом, он полнит).
Галина Петровна тем временем вела бой на кухне. Утка, тушка весом в два с половиной килограмма, смотрела на нее с немым укором.
— Не смотри на меня так, — бормотала Галина, натирая птицу смесью меда, горчицы и чеснока. — Тебе уже все равно, а нам праздник нужен.
В духовке доходили коржи для «Наполеона». Это была традиция. Священный ритуал. «Наполеон» должен быть домашним. Магазинные торты Галина презирала, называя их «химической атакой на печень». Крем она варила сама, на деревенском молоке (которое привозила знакомая с рынка), и яиц не жалела.
Зазвонил телефон. На экране высветилось фото Витеньки в солнечных очках.
— Да, сынок?
— Мам, привет! Слушай, мы тут выезжаем скоро, часа через три. Пробки дикие.
— Выезжайте, выезжайте. Я жду.
— Мам, тут такое дело… Милана просила узнать. Ты салат с крабовыми палочками будешь делать?
— Буду, Витя. Твой любимый. С кукурузой.
— А палочки… они какие?
— В смысле — какие? — Галина зажала телефон плечом, переворачивая утку. — Красные с белым. Из рыбы сурими и таблицы Менделеева. Как всегда.
— Ох, мам… Милана говорит, что в них глютен и красители. Она просила, если можно, заменить на настоящих крабов. Или лангустинов.
Галина Петровна застыла. Лангустины. В ее бюджете, расписанном до копейки, лангустины могли появиться только в случае ограбления банка или продажи почки Толи.
— Витя, — ледяным тоном произнесла она. — Передай Милане, что лангустины остались в Средиземном море. У нас — импортозамещение. Крабовые палочки «Красная цена». Не нравится — везите своих ракообразных.
— Ну ладно, ладно, не кипятись, — пошел на попятную сын. — Мы просто спросили. И еще… Мам, а у вас весы кухонные есть? Милане нужно порции взвешивать, она на макробиотике.
— Есть весы, — вздохнула Галина. — Толя на них гвозди взвешивал для дачи. Найду.
Она положила трубку и с силой шлепнула утку по гузке.
— Лангустины! Ишь ты! Барыня какая. В прошлом году доширак ела и нахваливала, а теперь макробиотика.
В этот момент входная дверь открылась, и в коридор ввалился заснеженный Толя. Вид у него был, как у полярника, вернувшегося из неудачной экспедиции. В руках он держал пакеты, из которых предательски торчал… ананас.
— Толя! — ахнула Галина. — Какой ананас? Его не было в списке!
— Галчонок, ну акция же! — Толя виновато улыбался, стряхивая снег с шапки. — Девяносто рублей килограмм. Грех не взять. Экзотика!
— У нас денег на майонез в обрез, а он ананасы тащит! А горошек? Купил?
— Горошка «Бондюэль» не было, Галь. Разобрали демоны. Я взял «Красную фасоль». Ну, какая разница? Тоже бобовые.
Галина Петровна медленно опустилась на табуретку.
— Толя… Оливье с фасолью — это как балерина в кирзовых сапогах. Это преступление против человечества. Иди обратно. Ищи горошек. Хоть из-под земли достань.
Анатолий Сергеевич тяжко вздохнул, посмотрел на жену, понял, что спорить бесполезно — себе дороже, и, буркнув «Беги, дядь Мить», поплелся обратно в зимнюю стужу....
К пяти вечера квартира сияла. Елка мигала гирляндой, которую Толя чинил битый час с помощью изоленты и русского мата. Стол был разложен — тот самый, советский, «книжка», который в обычное время скромно стоял в углу, а по праздникам занимал полкомнаты и норовил прищемить пальцы.
На столе уже красовались шедевры Галины Петровны:
— Холодец, прозрачный, как слеза младенца (варился шесть часов!).
— «Селедка под шубой», выложенная идеально ровными слоями (свекла была сладкая, повезло).
— Бутерброды со шпротами (классика, без которой Новый год не наступает).
— И, конечно, тазик Оливье. С правильным горошком, который Толя все-таки добыл в каком-то ларьке по цене героина.
Галина Петровна надела свое лучшее платье — темно-синее, бархатное, скрывающее лишнее и подчеркивающее нужное. На шею — бусы из искусственного жемчуга. Волосы уложены лаком «Прелесть» так, что им не страшен никакой ураган.
Звонок в дверь прозвучал ровно в 18:00.
— Прибыли, — шепнула Галина мужу. — Толя, втяни живот. И ради бога, не рассказывай про свой простатит за столом.
На пороге стояли они. Витенька — в джинсах с дырками на коленях (холодно же!) и безразмерном худи. И Милана.
Невестка была одета в платье цвета бежевой тоски, похожее на ночнушку, поверх которой накинут вязаный кардиган грубой вязки. В руках у нее был крафтовый пакет.
— С наступающим, любимые родители! — Витя полез обниматься, пахнущий морозом и дорогим парфюмом (подарок Галины на прошлый день рождения).
— Здравствуйте, Галина Петровна, Анатолий Сергеевич, — Милана улыбнулась одними губами. — Мы вам подарок привезли. Экологичный.
Она протянула пакет. Галина заглянула внутрь. Там лежали три серых бруска мыла, завернутые в грубую бумагу, и пучок сухой травы, похожей на веник для бани, только очень маленький.
— Это мыло ручной работы, на отваре крапивы, без ПАВов, — пояснила Милана. — А это шалфей. Окуривать помещение от злых духов.
— Спасибо, деточка, — Галина с трудом удержала лицо. — Очень… своевременно. А мы вам… Толя, неси!
Толя торжественно вынес большой пакет. Там лежал набор постельного белья (сатин, «Ивановский текстиль», расцветка «Сакура в цвету») и конверт с пятью тысячами рублей (отложенными с пенсии).
— Вот! Чтобы спалось мягко!
Милана скривилась, едва заметно, но глаз Галины Петровны, натренированный годами работы главбухом, это заметил.
— Спасибо. Но мы спим только на органическом льне. Цветное белье раздражает зрительные нервы перед сном. Но мы примем с благодарностью, отдадим на благотворительность, если не подойдет.
Галина почувствовала, как внутри закипает тот самый чайник, который она ставила утром. «Отдадим на благотворительность». Ивановский сатин! Да за ним очередь стояла бы!
— Проходите за стол, гости дорогие, — процедила она. — Зрительные нервы потом успокоите, а желудок не ждет....
Ужин начался с неловкой паузы. Гости сели, оглядели стол.
— Ну, давайте проводим Старый год! — бодро предложил Толя, откупоривая запотевшую бутылку водки. — Витек, тебе налить?
— Пап, я не пью крепкое, — поморщился Витя. — Это разрушает нейронные связи. Мне бы вина красного, сухого.
— Вина? — Толя растерялся. — У нас шампанское «Советское». И настойка моя, на клюкве.
— Настойка — это спирт, — вмешалась Милана. — Мы вообще решили этот год встречать трезво. Алкоголь понижает вибрации.
— Да что ж вы заладили с этими вибрациями! — не выдержал Толя, но под взглядом жены осекся. — Ладно, нам с матерью вибрации терять не страшно, мы и так низко летим.
Толя налил себе стопочку, Галине — шампанского. Чокнулись. Выпили. Закусили грибочком.
Милана сидела с пустой тарелкой.
— Милочка, ну положи себе что-нибудь, — ласково предложила Галина. — Вот салатик, «Шуба». Свежайшая.
— Там майонез, Галина Петровна.
— И что?
— Это жир. Это холестерин. Это смерть сосудам. Мы с Витей на чистом питании.
— Витя? — Галина перевела взгляд на сына. Тот сидел грустный, глядя на тазик с Оливье как на икону.
— Мам, ну правда… Мы стараемся следить за собой. А у тебя тут… всё такое тяжелое. Жирное. Жареное.
— А что вы есть-то будете? — удивилась Галина. — Святым духом питаться?
— Мы привезли с собой, — Милана достала из сумки два пластиковых контейнера. Открыла.
Запахло вареной брокколи и чем-то пресным. В контейнерах лежала зеленая каша и кусочки вареной куриной грудки, бледной, как смерть поэта.
— Это булгур с овощами на пару. И грудка су-вид. Без соли.
— Без соли? — ужаснулся Толя. — Это ж как газету жевать.
— Соль задерживает воду, Анатолий Сергеевич. Отеки нам не нужны.
Галина Петровна молча наблюдала, как сын ковыряет вилкой унылую брокколи, периодически бросая тоскливые взгляды на румяную утку в центре стола. Ей стало жалко его. И себя. И Толю. И утку, которая умерла зря.
— Значит так, — Галина встала. Голос ее зазвенел, как хрустальный бокал. — Вы у меня в гостях. Я старалась. Отец по сугробам за горошком бегал. Я двое суток у плиты стояла. А вы мне тут со своими судочками настроение портить будете?
— Мам, это личные границы! — начала было Милана.
— Границы у тебя в паспорте, деточка! — перебила Галина. — А здесь — территория любви и заботы. И на этой территории едят то, что мать приготовила. Не хотите майонез — ешьте огурцы. Но сидеть с кислыми минами и жевать траву я вам не позволю. Это неуважение. К труду, к традициям, к нам с отцом.
В комнате повисла тишина. Слышно было только, как тикают старые настенные часы и как шумит холодильник на кухне.
Милана покраснела пятнами. Витя вжал голову в плечи.
— Галина Петровна, вы давите на нас, — тихо сказала невестка. — Это токсично.
— Токсично — это твой су-вид! — отрезала Галина. — А у меня — сытно. Витя, ты есть хочешь? Честно скажи.
Витя посмотрел на жену. Потом на мать. Потом на холодец, дрожащий на блюде.
— Хочу, мам. Умираю, как хочу. Я эту брокколи уже видеть не могу, меня от нее тошнит. Я мужик, мне мясо нужно!
— Виииииитя! — ахнула Милана. — Ты предаешь наши идеалы!
— Да к черту идеалы, Мил! — взорвался Витя. — Я жрать хочу! Нормальную еду! Котлету хочу! Салат с мазиком! Хлеба кусок!
Он схватил ложку и зачерпнул Оливье прямо из общего тазика, не дожидаясь тарелки. Отправил в рот, зажмурился и замычал от удовольствия.
— Ммм… Боже… Мама, ты святая женщина.
Милана сидела с открытым ртом. Казалось, мир рухнул. Ее марафон осознанности разбился о быт семьи Смирновых.
Толя, воспользовавшись суматохой, подсунул Вите стопку водки.
— Давай, сынок. Для дезинфекции.
Витя махнул, крякнул, занюхал рукавом худи (привычки не пропьешь, даже если ты маркетолог).
Милана медленно встала.
— Я так не могу. Вы… вы варвары. Я ухожу.
— Куда ты пойдешь? — удивилась Галина. — На улице минус двадцать. Такси сейчас три тыщи стоит.
— Пешком пойду! Мне нужно заземлиться!
Она схватила свой крафтовый пакет с шалфеем и рванула в коридор.
— Мила, стой! — крикнул Витя с полным ртом.
— Пусть идет, — спокойно сказала Галина. — Далеко не уйдет. Там домофон сломался, кнопка заедает, без пинка не выйдешь...
Через десять минут Галина Петровна вышла на лестничную площадку. Милана сидела на ступеньках пролетом ниже и плакала. Рядом валялся пакет с шалфеем. Плакала она горько, по-детски, размазывая тушь по щекам.
Галина вздохнула, поправила шаль на плечах и спустилась. Села рядом, прямо на бетонную ступеньку, подстелив газету из почтового ящика.
— Ну чего ревешь? Заземлилась?
— Вы меня ненавидите, — всхлипнула Милана. — Считаете дурой. И суп мой невкусный. И губы у меня… дурацкие.
— Ну, губы и правда перебор, — честно признала Галина. — Как будто пчелы покусали. А насчет ненавижу… Глупости. Я просто старая, Мила. Я привыкла, что праздник — это когда стол ломится. Это когда все едят и хвалят. Это мой язык любви, понимаешь? Я по-другому не умею. Я не умею про вибрации и потоки. Я умею про котлеты и чистые носки.
Милана шмыгнула носом.
— У меня мама… она никогда не готовила. Она всегда была «в бизнесе». Мы на Новый год пиццу заказывали. Или в ресторан ходили. Я даже не знаю, как этот холодец варить. Я хотела быть… другой. Правильной. Современной. Чтобы Витя мной гордился. А он… оливье хочет.
— Мужики, Мила, они примитивные существа, — Галина обняла невестку за плечи. Плечи под колючим кардиганом были худенькие, острые. — Им нужно, чтобы тепло, сытно и никто мозг не клевал чайной ложечкой. Ты думаешь, мне этот холодец в радость? Я его ненавижу варить! Но я знаю, что Толя любит. И Витя. И я варю. Это компромисс, девочка моя. Семейная жизнь — это сплошной компромисс между «хочу на Бали» и «надо копать картошку».
— А мне что делать? Я не хочу майонез. Меня правда от него тошнит.
— А ты не ешь. Я тебе там огурчиков порезала. И помидорок. И грудку твою на тарелку красивую переложила. Только не сиди с таким лицом, будто мы тебя хороним. Улыбайся. Шути. Расскажи нам про свой Меркурий, мы послушаем. Поржем, конечно, но послушаем.
Милана посмотрела на свекровь заплаканными глазами.
— Правда?
— Правда. Пойдем. Там Витька, поди, уже половину утки сожрал, паразит...
Когда они вернулись, картина была идиллическая. Толя и Витя сидели на диване и смотрели «Иван Васильевич меняет профессию». На столе был хаос, но уютный.
— О, вернулись! — обрадовался Толя. — А мы тут тост придумали! За женщин!
— Садись, Мила, — Витя подвинулся, освобождая место. — Я тебе тут… яблочко почистил.
Милана села. Витя взял ее руку и тихонько сжал.
— Прости, я свинья. Набросился на еду как дикарь.
— Ничего, — улыбнулась она, вытирая остатки слез. — Ты просто голодный был.
Галина Петровна принесла с кухни ананас. Тот самый, купленный Толей.
— Ну что, экспериментаторы, — сказала она, водружая экзотический фрукт в центр стола, прямо на тарелку с колбасой. — Будем резать буржуазный продукт. Толя, тащи нож.
Ананас оказался кислым и жестким, вязал рот, как незрелая хурма. Но ели его с энтузиазмом.
— Витамины! — нахваливал Толя, морщась. — Чувствую, как иммунитет поднимается!
— Жиросжигатель, кстати, — авторитетно заметила Милана, откусывая кусочек. — Бромелайн. Полезно после… оливье.
Потом они жгли бенгальские огни. Искры падали на скатерть, прожигая мелкие дырочки, но Галина даже не ругалась. Потом слушали Президента. Толя встал по стойке смирно, Витя снимал сторис для Инстаграма, Милана писала желание на бумажке, чтобы сжечь и выпить с шампанским под бой курантов.
— Что загадала? — спросила Галина, когда куранты начали отбивать последние секунды уходящего года.
— Чтобы мы не ссорились, — шепнула Милана, давясь пеплом в бокале. — И чтобы ремонт закончился.
— Хорошее желание, — кивнула Галина. — Мое тоже про ремонт. Только про нервной системы.
— Ураааа! — грянуло над столом.
Чокнулись. Выпили. Закусили кто чем: кто холодцом, кто ананасом.
Галина Петровна смотрела на свою семью. На раскрасневшегося мужа, на довольного сына, на невестку, которая (надо же!) смеялась над шуткой Толи про тещу.
В углу догорала свеча с шалфеем, смешивая свой странный травяной запах с ароматом мандаринов и жареной утки. Получался странный коктейль, но вполне терпимый.
«Нормально всё», — подумала Галина Петровна, откидываясь на спинку стула и незаметно расстегивая верхнюю пуговицу платья. — «Пережили. Вибрации настроили. Чакры прочистили майонезом. Жить будем».
— Мам, — Витя потянулся за добавкой. — А завтра что?
— А завтра, сынок, — мстительно улыбнулась Галина, — мы будем доедать всё это. А потом вы с отцом пойдете выбивать ковры на снег. Энергетику пыли вытряхивать. Милана проследит, чтобы по фэн-шую.
— Есть, товарищ генерал! — козырнул Витя.
За окном громыхали салюты, расцвечивая небо над спальным районом всеми цветами радуги. Жизнь, вопреки ценам, диетам и мировым кризисам, продолжалась. И она была, черт возьми, вкусной. Особенно с майонезом.
1 января, 11:30
Галина Петровна проснулась первой. На кухне было тихо. На столе возвышались горы немытой посуды — памятник вчерашнему веселью.
В центре стола лежала записка на вырванном листке из блокнота. Почерк Миланы, круглый, с завитушками:
«Галина Петровна! Спасибо за вечер. Было душевно. Я забрала с собой лоток холодца для Вити. И рецепт «Наполеона» переписала из вашей тетрадки (простите, что без спроса). P.S. Пало санто лучше жечь не на кухне, а в ванной, Толя сказал, что пахнет горелыми тряпками. Любим вас!»
Галина улыбнулась, налила себе холодного чая и откусила кусок засохшего багета с икрой.
— Мяу! — Василий потерся о ноги.
— Чего орешь? — спросила она кота. — Тебе тоже холодца дать? Или ты на сушке?
Кот посмотрел на нее выразительно.
— Ладно, гулять так гулять. Новый год же.
Она положила коту ложку холодца и пошла будить мужа. Впереди было самое страшное: мытье посуды и просмотр «Песни года». Но с этим они точно справятся...