— Толик, ну ты же мужчина! Должен уметь настоять на своём, — голос Ольги Николаевны сочился тем самым приторным мёдом, от которого у Веры всегда начинали чесаться десны. — У Верки сейчас за международные рейсы такие командировочные капают, что нам на всё хватит. И Танюшке на первоначальный взнос, и мне на зубы. А ты всё «неудобно, неудобно»…
Вера стояла в прихожей, прислонившись лбом к прохладному зеркалу. Она только что вернулась из Пекина. Шестнадцать часов на ногах, гудящие вены, «сбитые» биологические часы и специфический запах самолётного кондиционированного воздуха, который, казалось, въелся в поры кожи. Она хотела просто доползти до душа и рухнуть в кровать. Но голоса из кухни заставили её замереть.
— Мам, ну она на ипотеку нашу откладывает, — вяло отозвался Толик. — Мы же хотели расширяться. В однушке втроём тесно, если ребёнок будет…
— Ой, не смеши меня! — свекровь звонко стукнула чашкой о блюдце. — Какие дети? Она вечно в небе. Ты её чаще в Скайпе видишь, чем в спальне. А Танюше тридцать стукнуло, она в этой съемной каморке совсем извелась. Вера — баба пробивная, ещё заработает. У неё здоровье — вон, как у быка, раз в облаках мотается. А Танечка у нас хрупкая, ей стабильность нужна. Ты посчитал, сколько у неё на том счету, который «на мечту»?
— Посмотрел в приложении, пока она спала перед рейсом, — голос мужа стал тише, в нём промелькнула вороватая гордость. — Почти миллион двести. Если забрать миллион, нам с тобой на всё про всё…
Вера почувствовала, как внутри что-то оборвалось. Не с треском, а с тихим, жутким шипением, как гаснет пламя, залитое ледяной водой. Миллион двести. Её «миллион двести». Это были не просто цифры. Это были пропущенные дни рождения матери, это была хроническая бессонница, это были литры выпитого кофе и сжатые зубы, когда пьяный пассажир в бизнес-классе облил её вином и обложил матом, а она улыбалась, потому что «сервис — это лицо компании».
Она медленно сняла туфли и, не скрываясь, прошла на кухню.
Картина была идиллическая. Стол был накрыт скатертью, которую Вера купила в Лиссабоне. В центре красовался яблочный пирог — Ольга Николаевна всегда пекла его, когда приходила «в гости» распоряжаться чужой жизнью. Толик, в растянутых трениках, сосредоточенно записывал что-то на куске обоев.
— Ой, Верочка! — свекровь даже не вздрогнула, лишь нацепила на лицо дежурную маску радушия. — А мы тебя только через час ждали. Устала, деточка? Садись, я чаю налью.
— Что считаем, конструкторы? — Вера не села. Она подошла к столу и вырвала листок из рук мужа.
Глаза Толика забегали. Он попытался накрыть рукой цифры, но было поздно. На листе аккуратным почерком свекрови были расписаны «доли».
«Танюше на квартиру — 800 000.
Маме на протезирование — 150 000.
Толику на курсы (или машину?) — 200 000.
Остаток на хозяйство — 50 000».
— Это что, Вера, мы просто… — начал Толик, но она перебила его, голос её был пугающе спокойным.
— Ольга Николаевна, вы правы в одном. Здоровье у меня пока есть. Но знаете, что происходит с организмом при постоянных перепадах давления? Это называется баротравма. Не только для ушей, для сосудов. Чтобы летать и улыбаться, я пью венотоники и ношу компрессионное белье, которое стоит как ваш этот пирог. А ещё я знаю одну вещь, которую вам, Толик, стоило бы выучить, прежде чем лезть в мой телефон.
Она сделала паузу, глядя мужу прямо в глаза. Тот съёжился.
— Согласно статье 34 Семейного кодекса РФ, имущество, нажитое супругами во время брака, является их совместной собственностью. Но есть нюанс. Выплаты, имеющие специальное целевое назначение — например, пособия, компенсации за ущерб здоровью или те самые командировочные суточные, которые выплачиваются для покрытия личных расходов работника в поездке — часто вызывают споры в судах. И если я докажу, что этот счет пополнялся исключительно из моих «суточных» и премий за особые условия труда, которые работодатель платит мне лично, то при разделе имущества… — она горько усмехнулась, — ты получишь дырку от бублика, Толя. А не машину.
— Вера, ну зачем ты так официально? — всплеснула руками свекровь. — Мы же семья! Танечка — твоя сестра теперь, по мужу. Неужели тебе жалко для родного человека? Она ведь вчера плакала, говорит: «Мама, мне тридцать, а у меня даже своего угла нет».
— А у моей мамы есть угол? — вдруг спросила Вера, и голос её дрогнул. — Вы хоть раз спросили, как живёт Надежда Петровна в своём Переславле?
В кухне повисла тишина. Ольга Николаевна недоуменно моргнула.
— Моя мама, — продолжала Вера, и слёзы, которые она сдерживала последние три года, наконец прорвались, — уже полгода копит на операцию по замене хрусталика. У неё катаракта. Она видит мир как через мутное стекло. Она мне не говорит, чтобы я «не отвлекалась от работы». Она ходит по стеночке в своей хрущевке, чтобы не упасть, и ест пустую гречку, чтобы отложить лишнюю тысячу в конверт.
Вера задохнулась от рыдания, но тут же вытерла лицо тыльной стороной ладони.
— Я привезла этот миллион двести, чтобы завтра отвезти её в клинику Фёдорова. Чтобы она увидела солнце, Толя. Чтобы она увидела лицо своей дочери, которую не видела четко уже два года. А вы… вы считаете эти деньги на «первоначальный взнос» для Тани, которая за всю жизнь не проработала больше трёх месяцев на одном месте, потому что ей «начальники грубят»?
Толик опустил голову. Ему стало не по себе, но привычка быть «маминым сыном» оказалась сильнее.
— Верун, ну… мы же не знали про хрусталик. Мама правду говорит, Тане тяжело. А твоя мать подождать может, операция не срочная…
Вера посмотрела на него так, будто видела впервые. Перед ней сидел чужой, ленивый, духовно ожиревший человек. Она вспомнила, как в прошлом месяце он «уволился по собственному», потому что на складе было холодно, и целый месяц лежал на диване, ожидая, когда она привезет «добычу» из рейса.
— Знаешь, Толя, — тихо сказала она. — Есть такое понятие в психологии — «выученная беспомощность». Это когда человек привыкает, что за него всё решают и всё ему дают. Ваша Таня — классический пример. Но есть и другое понятие — «созависимость». Это когда я, как дура, тяну на себе здорового мужика и его наглую родню, надеясь, что они это оценят. Так вот. Оценки «отлично» не будет.
Она достала телефон и заблокировала все карты. Потом посмотрела на свекровь.
— Ольга Николаевна, пирог заберите с собой. И сына тоже.
— Ты что, выгоняешь мужа из дома? Из-за каких-то денег? — взвизгнула свекровь. — Да ты… ты черствая стюардесса! Тебя небо испортило!
— Нет, меня испортило терпение, — ответила Вера, открывая входную дверь. — Толик, собирай вещи. Даю тебе пятнадцать минут. Иначе я вызову полицию и зафиксирую кражу личных данных — ты ведь залез в мой банковский аккаунт без разрешения? Это, между прочим, нарушение тайны переписки и банковской тайны.
Вера вышла на балкон, пока в квартире гремели чемоданы и раздавались проклятия свекрови. Она смотрела на вечерний город. Где-то там, высоко, летели её коллеги. Они сейчас разносили напитки, проверяли ремни безопасности, боролись с турбулентностью.
Ей вдруг стало так легко, будто она сбросила балласт перед взлётом.
Когда за ними захлопнулась дверь, Вера села на диван и набрала номер.
— Мам? Привет, родная. Да, прилетела. Нет, не устала. Послушай, завтра утром я за тобой заеду. Собирай вещи, поедем в Москву. Да, в ту самую клинику. Нет, мама, никаких «дорого». Это твои глаза, мамочка. Я хочу, чтобы ты видела, какая этой весной красивая сирень.
Она положила трубку и впервые за долгое время уснула — крепким, глубоким сном человека, который наконец-то приземлился на свою собственную землю.
Через неделю Толик пытался звонить, просил прощения, говорил, что «мама накрутила». Таня писала гневные сообщения, обвиняя Веру в том, что у неё случился «нервный срыв из-за разбитых надежд». Вера не отвечала. Она была занята. Она сидела в больничном коридоре и ждала, когда снимут повязку с глаз женщины, которая подарила ей жизнь.
И когда Надежда Петровна, моргнув, прошептала: «Верочка… доченька, какая ты у меня красавица, а морщинки-то под глазами откуда? Совсем себя не жалеешь…», Вера поняла, что этот миллион был потрачен на самую лучшую в мире «инвестицию».
А для саморазвития она решила выучить еще одну вещь: никогда не путать «семейный долг» с «семейным рабством». В авиации есть правило: сначала надень маску на себя, а потом на ребенка. В жизни это правило работает так же. Если ты сама задыхаешься, ты никого не спасешь.