Лиана Меррик

— Дима, если ты сейчас же не выключишь этот проклятый звонок, я за себя не ручаюсь! — Лиза рывком села в кровати, вцепляясь пальцами в одеяло. Голова гудела после бессонной новогодней ночи, а в висках пульсировала холодная ярость. На часах было ровно девять утра первого января. За окном в сером ленинградском небе висела мутная дымка, а за дверью квартиры настойчиво, по-хозяйски, заливался звонок. — Лизонька, ну тише ты... Может, соседи? Или курьер ошибся? — Дима, щурясь от резкого света, нашаривал тапочки...

— Зиночка, деточка, ну куда ты опять вскочила? Сядь, отдохни, — Жанна Семёновна елейным голосом пропела эти слова, едва пригубив шампанское. — Ты весь день у плиты, как пчёлка. Мы и сами тарелки сменим, правда, Женечка? — Конечно, мам, — буркнул Женя, не отрываясь от телефона. — Зин, принеси лучше холодец, он у тебя в этом году мировой получился. Зина замерла в дверях кухни с пустой салатницей в руках. В висках привычно постукивало. Она смотрела на мужа — расслабленного, в новой рубашке, которую она сама же и отгладила — и на свекровь, чьё лицо сияло фальшивым радушием...

— Толик, ну ты же мужчина! Должен уметь настоять на своём, — голос Ольги Николаевны сочился тем самым приторным мёдом, от которого у Веры всегда начинали чесаться десны. — У Верки сейчас за международные рейсы такие командировочные капают, что нам на всё хватит. И Танюшке на первоначальный взнос, и мне на зубы. А ты всё «неудобно, неудобно»… Вера стояла в прихожей, прислонившись лбом к прохладному зеркалу. Она только что вернулась из Пекина. Шестнадцать часов на ногах, гудящие вены, «сбитые» биологические...

— Катенька, ну ты же понимаешь, Новый год — праздник семейный. Неужели мы заставим Верочку с детьми в их тесной однушке ютиться? — Жанна Викторовна прихлебывала чай, аккуратно оттопырив мизинец. — У вас и гостиная просторная, и стол раздвижной. А я уж помогу… советом. Катя методично записывала в блокнот: «Икра — 2 банки, говядина для запекания — 3 кг, семга…». Цены в декабре росли быстрее, чем предпраздничное настроение. — Помочь советом — это прекрасно, Жанна Викторовна, — Катя не поднимала глаз от списка...

Вика прижала к груди нотную папку, словно щит. В подъезде пахло жареной рыбой и дешевыми сигаретами — верный признак того, что Надя и Оля снова «гостили» на её кухне. В свои тридцать два года Вика, музыкальный работник в детском саду, чувствовала себя измотанной тенью в собственной квартире. Дверь распахнулась раньше, чем она успела вставить ключ. На пороге стоял Коля. Его лицо, обычно бледное и дергающееся от внутреннего напряжения, сейчас полыхало багровыми пятнами. — Опять задержалась? — вместо приветствия выплюнул он...

— А ты ей скажи, что курс массажа подорожал. Скажи, спина отнимается, ходить не могу, нужны импортные уколы! — голос мужа, обычно скрипучий и жалобный, сейчас звенел бодростью и наглым весельем. — Да верит она всему, Люсь, она же у меня «святая простота». Всё оплатит, никуда не денется. Клава замерла в прихожей, так и не опустив тяжелые сумки на пол. Пакет с фермерским творогом — Ромочке нужен кальций — врезался ручками в онемевшие пальцы. Она вернулась с работы на час раньше: начальница отпустила, пожалела, зная, что у Клавдии дома «тяжелый инвалид»...

— Давай, накрывай! — Лариса Викторовна не вошла, а вплыла в прихожую, внося с собой запах мокрой псины и дешёвых духов «Красная Москва». — Мы решили, что у вас тут воздух чище. Настоящая семейная база отдыха получится! Надя застыла с полотенцем в руках. Часы показывали восемь вечера, тридцатое декабря. В духовке только начал румяниться гусь, рассчитанный ровно на двоих. Она перевела взгляд на мужа. Дима вжал голову в плечи, напоминая нашкодившего школьника, а не тридцатипятилетнего мужчину. Следом...

— А почему в холодильнике только вчерашний суп? Детям нужно свежее! Света, ты хозяйка или где? — голос золовки Риты, казалось, проникал даже сквозь стены, царапая нервы, как гвоздь по стеклу. Света застыла с ключами в руках. Утро понедельника, она опаздывает на совещание, а на ее кухне, в ее любимом халате, восседает Рита. Рядом двое ее сыновей, Антон и Егор, семи и девяти лет, методично размазывают малиновое варенье по белой скатерти. — Рита, я на работу, — Света старалась говорить спокойно, хотя внутри все кипело...

— Ты список видела? Я спрашиваю, ты список видела?! — Витя швырнул листок в клетку на кухонный стол так, что сахарница подпрыгнула. — Там черным по белому: холодец, «шуба», оливье с языком, а не с колбасой, и гусь! Обязательно гусь с яблоками! Оля замерла с грязной тарелкой в руках. Вода из крана шумела, как горный водопад, заглушая собственные мысли. Двадцать девятое декабря. За окном — предпраздничная суета, огоньки, елки. А у нее внутри — выжженная пустыня и гул в ногах, которые отекли так, что домашние тапки врезались в кожу...

— Подписывай, Ира! Чего ты тянешь? Люди ждут, деньги на бочке! — Антон швырнул папку с документами на кухонный стол так, что сахарница подпрыгнула и жалобно звякнула крышкой. Ирина сжала побелевшие пальцы в кулак. В окно веранды билась ветка сирени, той самой, которую они сажали вместе пятнадцать лет назад. Теперь этот куст, разросшийся и мощный, казался ей единственным защитником от мужа, чье лицо исказила гримаса нетерпения и какой-то лихорадочной злобы. — Я не буду продавать дачу за копейки, Антон, — тихо, но твердо сказала она, глядя ему прямо в глаза...

— Ты, Дашенька, слишком хорошо устроилась, — голос Светланы Ивановны скрипел, как старая, несмазанная калитка. — Илья пашет, как вол, а денег в семье мы не видим. Риточке вот сапоги купить не на что, а ты вторую шубу, поди, присматриваешь? Даша медленно опустила чашку на блюдце. Фарфор звякнул в тишине кухни, пропитанной запахом дешевых сигарет, которые тайком курил на балконе Илья. За столом сидел «семейный совет»: свекровь с поджатыми губами, золовка Рита с выражением вечной мученицы и муж. — Какую шубу, Светлана Ивановна? — спокойно спросила Даша, хотя внутри всё сжалось в тугую пружину...

— Это тебе урок, дорогая! — Роман взял ключи от машины с тумбочки. — В следующий раз подумаешь, прежде чем возражать мужу при моей матери! Ира замерла с полотенцем в руках. В кухне повисла звенящая тишина, нарушаемая лишь гудением холодильника. Она медленно повернулась к мужу. В его глазах читалось то самое самодовольное превосходство, которое в первые годы брака она принимала за мужественность и силу характера. Теперь же, спустя семь лет, это выглядело как карикатура на патриархат в исполнении обиженного мальчика...