Подарок был изысканным, упакованным в бархатный футляр цвета ночи. Ангелина протянула коробочку Насте с той улыбкой, что не отражалась в глазах.
«Носи на здоровье, дорогая. Они идеально подойдут к твоим глазам».
Серьги действительно были прекрасны. Серебряные, старинные, с тончайшей филигранью и каплевидными тёмными янтарями, которые меняли цвет от бордового до почти чёрного в зависимости от света. Настя, практичная IT-специалистка, редко носила украшения, но эти серьги покорили её мгновенно. Что-то в них было гипнотическое, манящее.
Она не заметила, как пальцы Ангелины слегка дрожали, передавая подарок. Не уловила мимолётной вспышки в глазах подруги — смеси страха и торжества.
Первые симптомы появились через неделю.
Сначала это была лишь лёгкая усталость, которую Настя списала на аврал на работе. Потом добавились головокружения — внезапные, будто пол на мгновение уходил из-под ног. Медицинские анализы, которые настоял сдать её парень Максим, показывали идеальную картину: гемоглобин в норме, гормоны стабильны, УЗИ без патологий.
Но слабость росла.
Через месяц Настя с трудом поднималась с постели. Её некогда живая кожа приобрела фарфоровую бледность, под глазами залегли тёмные тени, будто её высасывала невидимая пиявка. Врачи разводили руками: «Астенический синдром», «Вегетососудистая дистония», «Последствия стресса». Назначали витамины, успокоительное, отдых.
Ничего не помогало.
Максим, скептик и инженер, веривший только в то, что можно пощупать или измерить, сходил с ума от беспомощности. Он видел, как тает на глазах его любимая. Как её светлые глаза тускнеют, а в их глубине появляется что-то чужое, испуганное.
Однажды ночью он проснулся от её крика. Настя стояла перед зеркалом в спальне, держась за мочки ушей.
«Они горячие, Макс. Серьги… они горят».
Но когда он подошёл, серебро было ледяным.
Настя почти перестала выходить из дома. Она сидела у окна, обернувшись в плед даже в летнюю жару, и смотрела на улицу пустым взглядом. Единственное, что она не снимала, — те самые серьги.
«Они помогают мне чувствовать себя красивой», — бормотала она в ответ на робкие предложения Максима снять украшения, отдохнуть от них.
Ангелина навещала регулярно. Приносила фрукты, книги, говорила скорбным шёпотом о том, как ей жаль, как несправедлива жизнь. Но Максим начал замечать странности. Как она избегала смотреть Насте в глаза. Как её сочувствие казалось заученным, театральным. И самое главное — как её взгляд задерживался на серьгах с каким-то жадным, болезненным интересом.
Подозрения оформились в уверенность после одного разговора на работе. Коллега, старшая бухгалтер Лидия Ивановна, женщина суровая и не склонная к фантазиям, отвела Максима в сторону.
«Макс, прости за бестактность, но как Настя?»
Он устало рассказал о безуспешных походах по врачам. Лидия Ивановна помолчала, крутя в пальцах карандаш.
«У моей бабки в Сибири, — начала она нерешительно, — когда врачи не могли помочь, шли к одной старухе. Марии Степановне. Говорили, она видит то, что другим не дано. Я слышала, ты человек несуеверный, но…» Она вырвала листок из блокнота и нацарапала адрес. «Она сейчас живёт здесь, на окраине города. Её внучка привезла. Не спрашивай, как я знаю. Сходи. Что тебе терять?»
Дом был старым, покосившимся, затерянным среди новостроек. Воздух пахло травами, воском и чем-то древним, земляным. Мария Степановна оказалась худой, прямой как палка старухой с глазами цвета речного льда — светлыми, пронзительными, всевидящими.
Она выслушала Максима молча, не перебивая. Когда он закончил, спросила всего одну вещь:
«Носит ли она что-то новое? Подаренное? Украшение, может?»
Холодная игла пронзила Максима.
«Серьги. Подруга подарила серебряные серьги с янтарём».
Старуха закрыла глаза, будто прислушиваясь к тишине.
«Привези её. Завтра, на закате. И принеси эти серьги. Самим тебе их снимать нельзя. И запомни: ни слова той, что подарила. Если спросит — скажешь, везешь к новому специалисту в другой город».
На следующий вечер Настя, слабая и апатичная, позволила Максиму отвезти её по указанному адресу. В комнате Марии Степановны было натоплено, в печи потрескивали дрова. В воздухе висел густой травяной дух.
«Сядь, дитятко», — мягко сказала старуха Насте, усаживая её на деревянную скамью. Та покорно подчинилась.
Мария Степановна зажгла пучок сухой полыни и обошла Настю, окуривая дымом. Потом своими узловатыми, но удивительно ловкими пальцами она коснулась серёг.
Настя вскрикнула — не от боли, а от странного чувства освобождения, будто тяжёлые оковы внезапно раскрылись.
Старуха сняла серьги и бросила их в чугунную миску с водой. Вода не просто зашипела — она вскипела мутными пузырями, хотя была холодной. Через секунду на поверхность всплыли тонкие, почти невидимые чёрные нити, будто волосы, и растворились с тихим свистом.
«Подклад, — без эмоций констатировала Мария Степановна. — На смерть. Закладка в серебре, закреплённая обидой и завистью. Камень — проводник. Он вытягивал из тебя жизнь, дитятко».
Настя смотрела широко раскрытыми глазами, не понимая. Максим почувствовал, как мир, в который он верил, дал трещину.
«Кто?» — выдохнул он.
«Та, что дарила. У неё должен быть «приёмник» — предмет-близнец. Пока серьги были на жертве, дарившая питалась её силой, молодостью, здоровьем. Снимать их жертва сама не могла — воля была подавлена. Ещё месяц-два — и точка невозврата была бы пройдена».
Старуха вылила воду из миски в печь. Огненные языки взметнулись синим оттенком и с хлопком поглотили жидкость.
«Что теперь?» — спросил Максим, обнимая дрожащую Настю.
«Теперь, — Мария Степановна повернула к ним своё морщинистое лицо, — справедливость. Зло, выпущенное на волю, должно вернуться к своему хозяину. Втройне. Это закон. Вы не сделаете ничего. Он сам свершится».
Она дала Насте густой, тёмный отвар из горьких трав. «Пить три дня. И спи. Ты будешь слаба, но жива. Сила вернётся. А ты, — она посмотрела на Максима, — храни её. И никому ни слова. Особенно той женщине».
Процесс восстановления Насти был медленным, но чудесным. Уже через неделю в её щеках появился румянец, а в глазах — прежний огонёк. Она с ужасом вспоминала те месяцы, будто тяжёлый сон. Серьги, конечно, были выброшены.
Ангелина позвонила через две недели. Её голос звучал странно — сдавленно, испуганно.
«Насть, как ты? Я что-то сама приболела…»
Настя, следуя наказу старухи, ответила уклончиво, сказала, что чувствует себя лучше, что ездила к специалистам.
«А серьги… ты носишь?» — в голосе Ангелины прозвучала отчаянная надежда.
«Нет, я… я их потеряла», — солгала Настя.
На том конце провода раздался тихий стон, и связь прервалась.
Максим, движимый мрачным любопытством, через общих знакомых узнал, что Ангелина попала в больницу. С странным диагнозом: резкое, беспричинное угасание организма. Анализы в норме, а тело будто высохло за неделю. Она стремительно старела, слабела.
Он рассказал об этом Насте. Та молчала, глядя в окно, где бушевал первый осенний шторм.
«Я должна её увидеть», — наконец сказала она.
Больничная палата была полутемной. Ангелина лежала, превратившись в тень самой себя. Её некогда роскошные волосы стали седыми и редкими, кожа обтянула кости, как пергамент. Но самое страшное — глаза. В них горел животный, нечеловеческий ужас.
Увидев Настю, она попыталась приподняться.
«Ты… ты сняла их», — прохрипела она. Не вопрос, а констатация.
«Почему, Ангел?» — тихо спросила Настя. Ни злобы, ни обиды — лишь измученное недоумение.
Слёзы потекли по морщинистым щекам Ангелины.
«Он ушёл ко мне… из-за тебя. Помнишь Сергея?» Настя кивнула. Мимолётный роман два года назад, ничего серьёзного. «Он говорил твоё имя во сне. А потом сказал, что я — лишь бледная тень тебя. Я так тебя ненавидела в тот момент… Бабка в деревне, гадалка, сказала, что есть способ… Забрать твою красоту, твою удачу, твою жизнь. Нужно было лишь подарить тебе заговорённую вещь, а себе оставить близнеца. У меня такое же кольцо с тем же камнем…» Она показала на палец. У нее на руке было серебряное кольцо с тёмным янтарём. Камень был мутным, будто покрытым пеплом.
«Оно треснуло… в тот день, когда ты сказала, что потеряла серьги. А потом начало… впитывать меня. Я чувствую, как оно пьёт меня. Сними его! Пожалуйста!»
Настя посмотрела на кольцо, потом на изуродованное страданием лицо бывшей подруги.
«Я не могу», — просто сказала она. И вышла из палаты.
Максим последовал за ней. В дверях он обернулся. Ангелина с рыданием пыталась стянуть кольцо с пальца, но оно будто приросло. Её хриплый шёпот преследовал их до конца коридора:
«Оно растёт… я чувствую корни…»
Через три дня Ангелины не стало. Врачи написали в заключении «острая полиорганная недостаточность неясной этиологии». На похоронах было мало людей.
Настя и Максим стояли в стороне. Дождь моросил мелкой изморосью, стирая границы между землёй и небом.
«Она сама выбрала эту тьму», — тихо сказала Настя, глядя на гроб, опускаемый в могилу.
Максим обнял её, чувствуя, как она дрожит.
В тот же вечер они сожгли в печи на даче всё, что осталось от Ангелины в их жизни: фотографии, старые открытки, безделушки. Пламя пожирало память, оставляя лишь пепел.
Когда огонь угас, Настя вдруг сказала:
«Мне снилось, будто я иду по лесу. А на ветвях деревьев вместо листьев висят серебряные серьги. И они тихо звенят на ветру. Но это не звон… Это эхо чьих-то последних слов».
Максим ничего не ответил. Он лишь крепче сжал её руку, глядя на тёмное, бесконечное небо, где уже зажигались первые звёзды — холодные, безжалостные, вечные.
А на следующий день в почтовом ящике они нашли небольшой свёрток. В нём лежали две простые деревянные ложки, ручной работы, и записка без подписи, написанная старомодным почерком:
«Чтобы есть одной ложкой — ссориться. Чтобы есть разными — жить в согласии. Дерево помнит корни, но тянется к солнцу. Живите».
И они жили. Учась заново доверять тишине, отличать свет от его подобия и носить в ушах лишь звон собственных сердец, отбивающих простой, ясный ритм — ритм жизни, выстраданной и возвращённой.