— Джордж с Виолеттой приедут тридцать первого. Как обычно.
Татьяна не обернулась. Продолжала резать морковь — ровные оранжевые кружочки падали на доску.
— Ты слышала? — Сергей подошёл ближе, положил руки ей на плечи.
— Слышала.
Нож стукнул о доску. Ещё кружочек. Ещё.
— Танечка, ну что ты молчишь? Джордж сам попросил. Говорит, традиция, всё такое...
— Сколько ему лет?
— Шестнадцать, ты же знаешь.
— Шестнадцать. — Татьяна отложила нож. — А нашему браку?
— Десять. Но при чём тут...
— При том, Сергей, что десять новогодних ночей я накрываю стол для твоей бывшей жены. Десять лет сижу сбоку, пока вы втроём вспоминаете, какой велосипед купили Джорджику в девяносто девятом.
Она наконец повернулась. Сергей стоял в дверном проёме — растерянный, уже немного виноватый, но главное — уже готовый объяснять, почему она неправа.
— Это ради сына, — сказал он. — Ты же понимаешь. После развода ему важно видеть, что мы остались семьёй.
— Вы — семья. А я кто?
Сергей открыл рот и закрыл. Потом подошёл, обнял её:
— Ты — моя жена. Самая терпеливая, самая мудрая...
Красивые слова. Татьяна знала им цену.
— Хорошо, — сказала она. — Пусть приезжают.
Лицо Сергея просветлело. Он поцеловал её в висок и ушёл в кабинет, довольный тем, что разговор окончен.
Татьяна вернулась к моркови. Кружочки получались неровные.
Тридцать первого в шесть вечера Виолетта вошла в квартиру, как входят в собственный дом после долгой командировки — сбросила дублёнку на руки Татьяне, мазнула взглядом по стенам, проверяя, всё ли на месте.
— Танечка! Как ты? Похудела, нет? Тебе идёт. Или это платье такое удачное.
Виолетта в свои пятьдесят шесть выглядела безупречно — профессиональный макияж, укладка, запах дорогих духов. Но сегодня Татьяна заметила другое: тени под глазами, которые не спрятал консилер. Нервное движение пальцев, теребящих ремешок сумки.
— Привет, тётя Таня, — буркнул Джордж, не отрываясь от телефона. Прошёл мимо, как мимо вешалки.
Сергей обнял сына, засиял:
— Джорджик! Вымахал-то как! Выше меня скоро будешь.
Татьяна повесила чужую дублёнку в шкаф и пошла на кухню — проверить мясо.
За спиной уже зазвучал смех, обрывки разговора:
— А помнишь, как мы в том году...
— Мам, расскажи про Прагу, ту историю с официантом...
Татьяна открыла духовку. Говядина подрумянилась как надо. Она делала это блюдо десять лет подряд — Сергей любил, Джордж хвалил, Виолетта каждый раз замечала, что "в нашей семье готовили немного иначе, но тоже неплохо".
На кухню заглянула Виолетта:
— Ой, как пахнет! Танечка, ты умница. — Она прошлась взглядом по столешнице. — А это что, новая солонка? Симпатичная. Хотя та, старая, была как-то... уютнее.
Старая солонка была Виолеттина. Татьяна разбила её три года назад — случайно, хотя иногда думала, что не совсем.
— Тебе помочь? — спросила Виолетта, не двигаясь с места.
— Справлюсь.
— Ну смотри. Если что — зови.
Она ушла. Татьяна услышала, как в гостиной Виолетта сказала:
— Серёж, а помнишь нашу первую ёлку? Джорджику было два года, он боялся гирлянды...
"Нашу", — отметила Татьяна. Не "мою с тобой". Нашу.
К восьми сели за стол. Виолетта заняла место справа от Сергея — то самое, где Татьяна сидела каждый обычный вечер. Джордж устроился напротив отца. Татьяне достался угол.
— За встречу! — Сергей поднял бокал. — За семью!
Они чокнулись. Татьяна пригубила шампанское, слишком кислое, хотя она выбирала тщательно.
Виолетта потянулась за салатом:
— Танечка, а оливье с крабовыми палочками? Я думала, ты с креветками делаешь. Мы с Серёжей в том году пробовали — божественно.
— В том году вы встречали у меня, — напомнила Татьяна. — Я делала с крабовыми палочками.
— Да? Странно. Мне казалось... — Виолетта пожала плечами. — Ну неважно. Тоже вкусно.
Джордж ковырял еду вилкой, глядя в телефон.
— Может, уберёшь? — сказал Сергей. — Праздник всё-таки.
— Пап, там важное.
— Что может быть важного в шестнадцать лет? — улыбнулся Сергей. — Девушка небось?
— Серёж, не дави на ребёнка, — вмешалась Виолетта. — Помнишь, как ты в его возрасте от телефона не отлипал?
— Тогда телефоны были с проводами.
Они засмеялись — втроём, общим смехом людей, которые понимают друг друга без слов. Татьяна нарезала мясо на своей тарелке.
— А помнишь, — Виолетта наклонилась к Сергею, — как мы в девяносто девятом встречали? Джорджику шесть было, он загадал желание про собаку.
— Про велосипед, — поправил Сергей.
— Точно! А собаку — это в две тысячи первом. Мы тогда ещё поругались, потому что ты хотел овчарку, а я...
— А ты хотела пуделя!
— Йорка, Серёж. Йорка.
Они снова смеялись. Татьяна смотрела в тарелку.
— А знаешь, что я вспомнила? — Виолетта понизила голос, но так, чтобы все слышали. — Ту поездку в Прагу. На выигранные деньги. Помнишь Карлов мост?
— Ещё бы. — Сергей улыбнулся чему-то своему.
Виолетта достала телефон:
— У меня фотки есть! Танечка, смотри, какие мы были...
На экране — молодой Сергей обнимает молодую Виолетту на фоне готических шпилей. Они смеются, они влюблены, они не знают, что через несколько лет всё развалится.
— Красивые, — сказала Татьяна ровным голосом.
— Да, были времена... — Виолетта вздохнула. И вдруг, глядя на бывшего мужа: — Серёж, а помнишь ту официантку в ресторане? Которая тебе глазки строила?
Джордж хмыкнул:
— Мам, может, хватит?
— А что такого? — Виолетта обиженно поджала губы. — Это семейная история, Танечка не против. Правда, Танечка?
Татьяна посмотрела на неё. Под безупречным макияжем проступало что-то другое — не превосходство, нет. Отчаяние. Одиночество женщины, которая цепляется за прошлое, потому что в настоящем пусто.
— Правда, — сказала Татьяна и встала. — Пойду за горячим.
На кухне она простояла минуту, держась за край столешницы. В гостиной продолжали вспоминать: Прагу, велосипед, собаку, официантку, ту смешную историю, этот забавный случай.
Десять лет. Десять праздников. Ни одного общего воспоминания с человеком, за которого она вышла замуж.
Она взяла блюдо с мясом и вернулась к столу.
— А эту вазочку откуда взяла? — Виолетта крутила в руках фарфоровую птичку с каминной полки. — Забавная. Хотя немного аляповатая.
— От бабушки, — сказала Татьяна.
— А, ну тогда понятно. Советский стиль. — Виолетта поставила птичку на место — не туда, где она стояла, а чуть левее, к фотографии Джорджа. — У нас с Серёжей была шикарная коллекция богемского стекла. Помнишь, Серёж? Из той же поездки.
— Помню.
— Интересно, куда она делась после развода?
— Ты забрала, — сказал Сергей.
— Да? Странно, не помню. — Виолетта рассмеялась. — Ну, значит, где-то лежит.
Татьяна подошла к полке и молча передвинула птичку на место.
Виолетта заметила. Их глаза встретились.
— Танечка, — Виолетта улыбнулась своей фирменной улыбкой, — ты случайно не обижаешься? Я просто... мы столько лет знакомы, мне казалось, мы уже как родные.
— Родные?
— Ну да. Одна семья. Ты, Серёжа, Джорджик, я... Знаешь, не каждая женщина смогла бы так. Принять прошлое мужа. Не ревновать. Понимать, что связь с ребёнком — это святое.
Татьяна молчала.
— Я, если честно, тебе даже завидую, — продолжала Виолетта. — У тебя такое спокойствие. Такая мудрость. Я бы так не смогла.
— Не смогла бы что?
— Ну... — Виолетта замялась. — Делить. Мужа, дом, праздники. С бывшей женой. С её воспоминаниями.
— Я не делю, — сказала Татьяна. — Я уступаю. Это разные вещи.
Повисла тишина. Сергей оторвался от разговора с сыном:
— О чём вы тут?
— О семейных ценностях, — ответила Виолетта и засмеялась.
Но смех вышел нервным.
В одиннадцать Виолетта открыла вторую бутылку шампанского и разоткровенничалась:
— Знаете, я иногда думаю — а что, если бы мы не развелись? — Она смотрела на Сергея влажными глазами. — Может, всё было бы по-другому. Может, я была бы счастливее.
Джордж уткнулся в телефон. Сергей неловко крутил бокал.
— Вить, это было давно...
— Пятнадцать лет, Серёж. Не так уж давно. Джорджику был годик, когда ты... когда мы разошлись. — Она бросила быстрый взгляд на Татьяну. — Хотя, конечно, всё к лучшему. Танечка — чудесная женщина. Терпеливая.
— Виолетта, — сказала Татьяна. — Хватит.
Все замерли.
— Что — хватит? — Виолетта подняла брови.
Татьяна встала. Руки не дрожали — она сама удивилась.
— Хватит вести себя как хозяйка в моём доме. Хватит рассказывать про ваше прошлое, как будто я должна ему завидовать. Хватит переставлять мои вещи и критиковать мою еду. И хватит называть меня терпеливой — это не комплимент.
— Танечка... — начал Сергей.
— Десять лет, — продолжала она, — я молчала. Думала — ради Джорджа, ради семьи, ради тебя. А на самом деле — ради собственного страха. Боялась, что если скажу правду, потеряю всё.
Она посмотрела на Виолетту:
— Ты приходишь сюда не ради сына. Ты приходишь, потому что тебе больше некуда. Потому что там, в твоём настоящем, никого нет. И ты цепляешься за прошлое, за эти праздники, за Сергея — потому что это единственное, что у тебя осталось.
Виолетта побледнела.
— Как ты смеешь...
— Смею. Потому что это мой дом. Моя жизнь. Мой муж. И я десять лет молчала не потому, что мудрая — а потому что трусила.
Татьяна повернулась к Сергею:
— Я не прошу тебя выбирать между мной и сыном. Джордж — твой ребёнок, это навсегда. Но я прошу — нет, я требую — чтобы ты увидел меня. Не терпеливую жену, не удобную хозяйку, не приложение к твоим сложным семейным отношениям. Меня.
Сергей смотрел на неё так, будто видел впервые.
Джордж отложил телефон.
— Пап, — сказал он, — может, и правда... мы это... перебарщиваем?
Виолетта встала, схватила сумочку:
— Понятно всё. Джордж, одевайся. Видишь, нас тут не хотят.
— Вас хотят, — сказала Татьяна. — Но не так. Не хозяевами. Гостями.
Виолетта остановилась в дверях. Что-то в её лице дрогнуло — защита, которую она строила годами.
— Знаешь что, — сказала она тихо. — Ты права. Мне некуда. И я... — Она не закончила. Надела дублёнку, кивнула Джорджу. — Пошли. С Новым годом вас.
Дверь закрылась.
Они сидели за столом — Татьяна и Сергей. Нетронутые бокалы, остывшее мясо, свечи догорают.
— Я не знал, — сказал Сергей. — Что тебе так...
— Знал. Просто не хотел видеть.
Он кивнул. Не стал спорить.
— И что теперь?
— Теперь? — Татьяна подумала. — Теперь ты звонишь сыну завтра и говоришь, что любишь его. Это не изменится. Но сюда, в наш дом, на наши праздники — только когда позовём. И без Виолетты.
— Она одинока.
— Я тоже была одинока. Десять лет в собственном доме.
Сергей опустил глаза.
Часы показывали без пяти двенадцать. За окном начали взрываться первые петарды.
— Знаешь, чего я хочу? — сказала Татьяна. — Хочу в следующем году поехать куда-нибудь. Вдвоём. Сделать что-то, о чём мы будем вспоминать. Наше.
— Куда?
— Не знаю. Решим вместе.
Сергей протянул руку через стол. Татьяна посмотрела на неё — знакомая ладонь, родная и чужая одновременно.
Она не взяла. Пока не взяла.
— Сначала ты должен понять одну вещь, — сказала она. — Я больше не буду терпеливой. И мудрой в твоём понимании. Я буду говорить, когда больно. Злиться, когда злюсь. Отказывать, когда не хочу.
— И что мне делать?
— Решать. Нужна тебе такая жена или нет.
За окном ударили куранты. Где-то далеко закричали "ура". Разноцветные огни салюта отражались в тёмном стекле.
Сергей молчал долго. Потом сказал:
— Нужна.
— Посмотрим, — ответила Татьяна.
Она встала, подошла к окну. Пятьдесят восемь лет. Седые корни, которые пора красить. Усталое лицо. И впервые за много лет — что-то похожее на свободу.
Не счастье — для счастья было рано. Не победа — слишком много разрушено.
Просто — своё место. В своём доме. В своей жизни.
Для начала достаточно.