Текст рождается из напряжения. Иногда не как потребность его снизить, а как догадка, что напряжение необходимо усилить. Не могу сказать определённо, зачем это нужно. Но написанный и опубликованный текст ненадолго успокаивает. А потом тревожит, но уже как что-то отделённое от тебя, то, что влияет на тебя, но ты едва ли можешь на него повлиять.
Но все эти объяснения ни к чему. Они сродни ощущению, когда человек не может решиться. Он стоит у черты и пытается у этой черты устоять. Потому, что ему кажется: если он сделает шаг, то непременно попадёт в переделку. Нет явного замысла, есть предчувствия, которым верить нельзя. Нет явной цели, то есть есть цель странная, как будто глуповатая — сделать шаг, а дальше будь что будет.
Мой сегодняшний шаг состоит в нежелании описывать ощущение заброшенности. Я не растерян, не отчуждён, не чувствую себя одиноким, непонятым. Но мне как будто всегда не хватает ощущения глубокой связи с другим, таким же заброшенным человеком. Это очень неприятное чувство: ты не одинок, но твоя связь с другими непрочна. Она растягивается, тянется, иногда рвётся, а ты восстаёшь против этого.
И я вовсе не хочу сказать, что мы "заброшены" в этот мир и тому подобную унылую дребедень. Я пытаюсь сказать (пусть не во весь голос, дыхалки Маяка мне не хватает), что самое прекрасное и важное, что может испытать человек — это чувство глубинного родства.
То есть, корневая, сущностная уверенность в том, что несмотря на различия мнений, взглядов, пресуппозиций, убеждений, интерпретаций и трактовок, человек существует истинно только тогда, когда он связан с другим, с другими.
Это то, о чём гораздо лучше писал Пастернак в заключительной строфе "Свадьбы":
"Жизнь ведь тоже только миг,
Только растворенье
Нас самих во всех других,
Как бы им в даренье".
Ну вот и всё.
Тогда не нужно ничего объяснять, но над этим надо постоянно работать. Это труднее всего. Ощущение родства приходит внезапно и ненадолго, но ему предшествует серьёзная (для меня) внутренняя работа. Эта работа воли и концентрации усилий.
Вот так с детьми, с подростками, с которыми много сейчас (и всегда) общаюсь. Я не хочу говорить "работаю". Это не работа, но это труд. И если им он не вполне по плечу, то я могу больше, значит, и тружусь больше.
В группе подростков, видящих друг в друге в основном искушение, вызов, провокацию или препятствие, самое трудное и главное — быть доступным, открытым своим чувствам, не терять связи с собой ни на мгновение. Это та способность, которая называется термином "конгруэнтность": соразмерность себе и ситуации, себе в состоянии здесь и теперь.
Если я слаб, то слаб. Если не понимаю, то не понимаю. Если опустошён, то нельзя выдавать свою пустоту за содержательность. Я не могу быть никем, только собой. Но я не знаю, кто я. Я себя постоянно ищу: теряю и нахожу. Вот кто я: тот, кто ищет. Тот, кто в поиске.
Древний ирландский поэт (по преданию, легендарный волшебник Амергин) написал такое восхитительное стихотворение (перевод В.Тихомирова):
вихрь в далёком море Я
волны бьются в берег Я
гром прибоя это Я
бык семи сражений Я
бык утёса это Я
капля росная это Я
я прекрасный это Я
вепрь могучий это Я
Он в заливе это Я
озеро в долине Я
слово бога это Я
пламя песни это Я
возглавляю войско Я
бог главы горящей Я
главы гор сровняет Кто
ход луны исчислит Кто
место солнца знает Кто
стадо Темры кличет Кто
стадо Темры встретит Кто
песнопенье это Кто
бог путей подземных Кто
ветра речь и речь копья
Я!
Мне думается, это именно о том, о чём я сказал после затянувшегося предисловия. О способности ощущать единство, о насущной потребности сознавать, что ты не заброшен, не отделён, не принуждаем к одиночеству и к инаковости.
Мы ведь становимся людьми в течение жизни. А рождаемся мы мокрыми голышами, точнее, мелкой галечкой, обкатанной вечным морем. И потом пытаемся себя вылепить. Сначала руками наших родителей, потом зовём на помощью друзей, любимых, а то и детей. Но ведь главный мастер — сам человек. И это только его задача, вылепить себя по образу и подобию... хорошо бы не горгоны Медузы, да?
