Анна Соколова, двадцать восемь лет, была живым портретом своего отца, Аркадия Соколова — человека, который из маленькой мастерской по ремонту часов построил империю точной электроники «Хронос». Его внезапная смерть от сердечного приступа три года назад оставила в душе Анны незаживающую рану, но и наследство — контрольный пакет акций и кресло генерального директора. Она носила это бремя с достоинством, вкладывая в дело не только ум, но и душу.
Рядом с ней был Дмитрий, ее муж. Обаятельный, проницательный, с мягким взглядом, который растворял любые сомнения. Он пришел в компанию за год до смерти Аркадия как блестящий финансовый консультант и быстро занял место не только в совете директоров, но и в сердце Анны. Отец относился к нему с прохладцей, называя «слишком гладким», но Анна видела в муже опору. После кончины Аркадия именно Дмитрий помогал ей удержать компанию на плаву в бурных водах корпоративных интриг.
Единственным светом в ее жизни, помимо работы, был ее брат-близнец Лев. Разнояйцевые, они были похожи скорее энергией, чем чертами лица: Анна — собранная и строгая, Лев — порывистый и мечтательный. Талантливый художник-сюрреалист, он восемь лет назад уехал в Прагу, найдя в ее готических улицах и мистической атмосфере неиссякаемое вдохновение. Но они друг друга очень тонко чувствовали. Они говорили каждую неделю по видеочату, смеялись, спорили об искусстве. Лев был ее духовным якорем, связью с миром, не очерченным графиками прибыли и контрактами.
То, чего Анна не замечала, скрывалось за безупречным фасадом. Дмитрий годами вынашивал план. Брак был не любовью, а билетом к состоянию. Но отец, не доверяя зятю, оформил все активы так, что в случае развода Дмитрий не получил бы ничего. Анна же, несмотря на влюбленность, оставалась непреклонна в вопросах компании — это была память об отце, священный долг.
План созрел в голове Дмитрия, холодный и отточенный, как скальпель. Не убийство — слишком рискованно. Но состояние, максимально к нему приближенное. Состояние, при котором человек юридически жив, но не может принимать решений. Тогда по доверенности, уже подготовленной с помощью подкупленного юриста, бразды правления «Хроносом» перешли бы к нему навсегда.
Авария произошла на пустынном участке старого шоссе. Дмитрий был за рулем своего мощного внедорожника. Моросил назойливый осенний дождь. Он сказал, что устал, и попросил Анну пересесть и повести. Она согласилась, они поменялись, а за несколько секунд до крутого поворота, где ограждение было давно сломано, Дмитрий, уже пересевший на пассажирское сиденье, притворившись, что тянется за упавшей бутылкой воды, резко вывернул руль от себя. Машина, потеряв управление, с грохотом проломила хлипкий барьер и кубарем скатилась в глубокий овраг.
Дмитрий, отделался легкой контузией и сломанной ключицей. Анна, приняла на себя всю ярость смятого металла. Ее тело, неподвижное и изуродованное, извлекли из-под обломков лишь через сорок минут.
Она не умерла. Ее сознание, оторванное от разбитого физического сосуда, не ушло в небытие. Оно зависло в липкой, мутной прослойке между жизнью и смертью. Анна впала в глубокую кому. Ее тело подключили к аппаратам в приватной палате лучшей клиники города. А ее дух остался прикованным к этому месту, как призрак.
Она все видела. Словно через толстое, грязное стекло, искаженное рябью. Она видела, как Дмитрий, уже через два дня, с гипсом на руке, разыгрывал спектакль скорбящего мужа перед камерами, сжимая ее безжизненную ладонь. А когда дверь палаты закрывалась, его лицо менялось. Маска страдания сползала, обнажая ледяное, деловое выражение. Он разговаривал по телефону с юристом, с главным бухгалтером, отдавая тихие, четкие распоряжения: «Начать перевод активов. Подготовить документы о моем временном полномочии».
Она слышала, как врачи, купленные им, на совещаниях говорили о «минимальной мозговой активности», о вегетативном состоянии». Она пыталась кричать, двигаться, но была лишь свидетелем, заключенным в собственное немое, парализованное сознание. Дмитрий больше никогда не обращался к ней, к Анне. Только к ее телу, как к предмету. А в его мыслях (и она каким-то ужасным образом начала их улавливать — как далекое, злое шипение) уже строились планы по распродаже «Хроноса» и отпуску на Лазурном Береге с молодой помощницей из юридического отдела.
Отчаяние Анны было бездонным. Ее мысленный взор постоянно обращался к единственному спасительному маяку — к брату. К Льву. Но как до него дотянуться?
Лев в своей пражской мастерской внезапно проснулся среди ночи, сердце колотилось, словно пытаясь вырваться из груди. Ему приснилось, что он звонит Ане, но трубку поднимает не она, а кто-то, кто лишь тяжело и часто дышит в трубку, не произнося ни слова. Он запереживал, но сначала списал все на стресс и переутомление.
Но сны повторились. На следующую ночь он увидел ее. Анна стояла в его комнате, у мольберта с незаконченной картиной. Но это была не его сестра. Ее фигура состояла из теней и мерцающего света мониторов. Лицо, хотя и знакомое, было искажено, как в кривом зеркале: один глаз закрыт, из виска стекала не кровь, а темная, вязкая субстанция, похожая на машинное масло. Рот был открыт в беззвучном крике, а вместо голоса из него лился холодный механический шум — гул аппарата ИВЛ, прерывистые бипы кардиомонитора. Она пыталась говорить, но из искаженного рта вылетали лишь обрывки бумаг с печатями, цифры отчетов и осколки стекла.
Лев проснулся в ледяном поту. Это был не кошмар. Это было посещение. Он почувствовал ту самую звенящую, мистическую связь, которая всегда существовала между близнецами, но теперь она была пронизана ужасом. С Анной творилось нечто непоправимое. Он немедленно попытался дозвониться. Телефон Анны не отвечал. Дмитрий, взяв трубку на третий звонок, говорил спокойным, устало-печальным голосом: «Лев, дружище… У нас горе. Аня в коме после аварии. Врачи делают все, но прогнозы… Я в отчаянии, прости, что не позвонил сразу».
Льва не обманула эта игра. В голосе Дмитрия не читалось подлинной боли — лишь натренированная скорбь и настороженность. А те сны… эти жуткие, технологичные видения были криком о помощи, пробивающимся сквозь самые плотные слои реальности.
«Пришли адрес клиники. Я вылетаю сегодня», — отрезал Лев, не вдаваясь в объяснения.
В стерильной палате Лев увидел сестру. Хрупкую, почти невесомую, опутанную проводами и трубками. Рука Дмитрия, лежавшая поверх ее руки, казалась Льву не жестом утешения, а оковами. Брат и муж молча измерили друг друга взглядами. Лев увидел в глазах Дмитрия не горе, лишь холодную оценку новой угрозы.
Лев поселился в городе. Он проводил дни у ее постели, разговаривал, читал вслух их любимые книги. По ночам он замечал, как веки Анны подрагивают, а на мониторе ЭЭГ вспыхивали странные, не характерные для комы всплески активности. Он знал — она слышит.
Параллельно он начал свое расследование. Сбережения от продажи картин ушли на частного детектива. Детектив копался в финансовых схемах «Хроноса», Потом Лев нашел дежурившую в ночь аварии медсестру. Она рассказала, что после того как их доставили в больницу, Дмитрий уже в приемном покое, кому-то пробормотал в телефон: «Все по плану. Она не очнется».
Лев понимал, что косвенных улик недостаточно. Нужно было нечто неопровержимое. И он решился на отчаянный шаг, найдя врача, работавшего с экспериментальными методами стимуляции сознания. Под предлогом консультации аппаратуру тайно доставили в палату.
Когда врач подключил Анну к прибору, Лев взял ее руку. «Аня, — прошептал он, — если ты слышишь… помоги мне. Покажи правду».
Монитор ЭЭГ взорвался хаотичной волной активности. Глаза Анны забегали под веками. А Лев, сжав ее ладонь, почувствовал, как мир перевернулся. Он не уснул — он провалился.
Он очутился в мире ее комы. Это был кошмарный лабиринт из офисных коридоров «Хроноса», больничных палат и обломков автомобиля. Стены были исписаны бегущими строками финансовых отчетов, с потолка свисали провода и капельницы. В центре, прикованная к вращающемуся креслу, сидела Анна. Ее образ был еще ужаснее, чем в снах: полупрозрачная, со сквозящими внутри шестеренками и микросхемами, будто компания пожирала ее сущность. Ее взгляд, полный немого ужаса и мольбы, впился в брата.
Слов не было, но в его сознание врезались четкие образы-понятия: Рывок руля. Документы. Юрист Громов. Сейф в кабинете. Зеленый ключ. Запись.
Лев очнулся с носовым кровотечением и сокрушающей головной болью, но с твердой уверенностью, что делать дальше.
Пока Дмитрий председательствовал на совете директоров, проталкивая выгодную ему сделку, Лев с детективом проник в его кабинет. «Зеленый ключ» оказался паролем к зашифрованному разделу на компьютере — «ЗеленыЙклюЧ». Там хранилось все: сканы поддельных медицинских заключений, черновики доверенностей, переписка с юристом и — главное — аудиозапись. На ней Дмитрий, за неделю до аварии, спокойно обсуждал детали «несчастного случая» и последующего захвата контроля. Он цинично заметил: «Аркадий ценил мой ум. Что ж, я просчитал самый рациональный выход из нашего брака».
Лев скопировал все. Файлы тут же полетели не только в полицию и прокуратуру, но и всем членам совета директоров и в крупнейшие редакции.
Развязка была стремительной. Полиция ворвалась в зал заседаний в тот момент, когда Дмитрий, сияя, подводил итоги своей презентации. Его арестовали на глазах у всей элиты компании под беспощадные вспышки камер. Маска окончательно рухнула, обнажив искаженное животной злобой и паникой лицо.
А на следующее утро в тихой больничной палате случилось чудо. Пальцы Анны дрогнули. Веки, преодолевая тягучий мрак небытия, медленно приоткрылись. Взгляд был затуманенным, блуждающим, но первое, что она увидела склонившееся над ней лицо брата, мокрое от слез. И в уголке ее пересохших губ дрогнул едва уловимый, но самый искренний из возможных знаков — слабая, хрупкая попытка улыбнуться.
Она возвращалась. Долгий путь реабилитации был впереди, но самое страшное осталось позади. Мистический кошмар, сотканный из предательства и алчности, рассеялся. Правда, прорвавшаяся сквозь границу между мирами по неразрывной связи близнецов, оказалась сильнее самого изощренного расчета. И тень наконец отступила, позволив свету медленно, но неотвратимо заполнять комнату, где билось живое сердце.