— Алина, ты должна понять. Это не обсуждается. Мама больна. Врачи разводят руками. "Психосоматический паралич", может быть, микроинсульт, они сами не знают. Но факт есть факт: она не чувствует ног. Она лежит пластом. Кто ей подаст стакан воды? Кто сменит памперс?
Вадим ходил по нашей светлой гостиной, которую я так любовно обставляла, заламывая руки. Его лицо было трагичным, глаза полны слез, но в движениях сквозила какая-то нервная, дерганая суета.
Я сидела на диване, чувствуя, как земля уходит из-под ног. В голове шумело.
— Вадик, но почему я? — мой голос дрожал. — Есть сиделки. Профессиональные медсестры. Мы можем нанять человека с медицинским образованием. Я же не умею делать уколы, я боюсь крови, я спину сорву, в конце концов!
— Сиделки?! — он резко остановился и посмотрел на меня как на врага народа. — Чужая баба будет трогать мою маму? Обворовывать нас? Ты видела цены? Пятьдесят тысяч в месяц! У нас ипотека, Алина! Ты забыла? Мы не потянем. А ты... твоя зарплата как раз эти пятьдесят тысяч и есть. Смысл тебе работать, чтобы отдавать все чужой тетке? Уходи с работы. Твой диплом дизайнера никуда не денется. Посидишь годик дома, поухаживаешь. Это же мама! Она меня родила! Она нам квартиру помогла купить — пятьсот тысяч дала! Мы ей обязаны!
— Пятьсот тысяч из десяти миллионов, Вадик! — не выдержала я. — Остальное — мои родители и наша ипотека, которую я плачу со своей зарплаты! И моя карьера... Меня только что утвердили на должность ведущего архитектора. Это проект года! Торговый центр в Дубае! Я не могу все бросить!
— Значит, карьера тебе дороже семьи? Дороже здоровья матери? — Вадим перешел на визг. — Я не знал, что ты такая черствая, Алина. Бессердечная. Мама там умирает, а ты про Дубай думаешь!
Я пыталась возражать. Пыталась достучаться до его разума. Но он был глух.
Свекровь, Тамара Петровна, которую мы перевезли вчера из её "хрущевки", лежала в нашей спальне (которую Вадим благородно уступил ей, выгнав нас на диван). Она стонала так, что сердце разрывалось.
— Вадик... сынок... водички... не бросайте меня... я овощ... я обуза... лучше бы я умерла... Алина, прости меня, старую, что я вам жизнь ломаю... Но ноги... как ватные, не чувствую ничего...
Я зашла к ней. Она лежала на наших шелковых простынях, маленькая, сморщенная, несчастная.
— Тамара Петровна, может, еще раз обследуемся? В платной клинике? МРТ сделаем?
— Не надо... — прошептала она, закрывая глаза. — Врачи сказали — покой. Только покой и уход. Не мучай меня, деточка. Дай умереть спокойно дома.
В итоге я сдалась. Чувство вины, которое они мне внушали в два голоса, раздавило меня.
Я написала заявление по собственному желанию.
Мой шеф, Антон Павлович, смотрел на меня как на умалишенную.
— Алина, ты спятила? Ты лучший сотрудник. У тебя перспективы. Мы тебя в партнеры хотели брать через год. Какой уход? Сдай её в пансионат! За те деньги, что ты потеряешь, можно нанять трех сиделок и массажиста!
— Не могу, Антон Павлович. Муж против. Семья рушится.
— Смотри, Алина. Это ошибка. Большая ошибка. Женщина не должна гробить себя ради капризов родни.
Так начался мой персональный ад.
Моя жизнь, яркая, наполненная творчеством, встречами, планами, схлопнулась до четырех стен и запаха мочи и лекарств.
Тамара Петровна "оккупировала" нашу спальню. Там теперь царил полумрак (шторы открывать нельзя, "глаза режет"), духота (окна открывать нельзя, "продует") и культ её болезни.
Мы с Вадимом ютились в гостиной. Спали на раскладном диване, у которого выпирала пружина прямо мне в ребро. Секса не было — "мама услышит", "маме плохо", "как ты можешь думать об этом, когда за стеной горе".
Мой день превратился в бесконечный, изматывающий марафон.
7:00 — подъем. Вадим еще спит (ему на работу к девяти), а я бегу с судном.
— Алина! — требовательный крик из спальни. — Я мокрая! Меняй!
Я меняю памперс. Хотя он часто был сухим или едва влажным, но она требовала свежести. "От опрелостей".
Запах. Этот запах преследовал меня везде. Даже на улице мне казалось, что от меня пахнет старостью и болезнью.
7:30 — умывание. Обтирание влажными салфетками. "Осторожнее! Ты мне кожу сдерешь! У меня кожа как пергамент!".
8:00 — завтрак. Каша на воде, без соли (давление!), без сахара (диабет, которого нет, но "профилактика"), протертая через сито. "Комочек! Ты меня задушить хочешь?!".
Она ела медленно, капризно, демонстративно роняя кашу на подбородок. Я вытирала.
— Какая ты неловкая, Алина. Вот Вадик — у него руки золотые. А ты...
10:00 — прием лекарств. Целая гора таблеток. От давления, от сердца, витамины, БАДы, которые она выписывала из телемагазина за бешеные деньги (мои деньги, точнее, с карты Вадима, но бюджет-то общий).
11:00 — массаж ног. Это была пытка.
— Сильнее! — командовала она. — Мни икру! Кровь стоит! Тромб оторвется — ты виновата будешь!
Я месила её дряблые, но вполне теплые ноги битый час. Руки отваливались. Спина горела.
— А теперь ступни. Каждый пальчик!
13:00 — обед. Суп-пюре. Вареная куриная грудка, пропущенная через блендер.
14:00 — "Час культуры". Я должна была читать ей вслух. Она не любила классику. Она требовала бульварные романы или детективы про бандитов.
— "И тогда Колян достал волыну..." — читала я, чувствуя, как деградирует мой мозг.
— С выражением читай! — поправляла она. — Бубнишь как дьячок.
16:00 — уколы. Я научилась их делать, переборов дикий страх. Руки тряслись, но я колола.
— Ай! Больно! Ты садистка! Ты специально?!
И так день за днем. Неделя за неделей.
Я похудела на 7 килограммов. Под глазами залегли черные круги. Волосы потускнели, маникюр облез (какой маникюр с памперсами?). Я превратилась в тень.
Вадим приходил с работы в семь вечера. Свежий, бодрый, пахнущий офисом и кофе.
Он заходил к маме, чмокал её в лоб.
— Как ты, мамуля? Героиня наша!
— Ох, сынок... Терплю. Алина сегодня суп пересолила. И форточку открыла, меня сквозняком обдало. Злая она у тебя. Раздражительная. Кричала на меня, когда памперс меняла. Но я молчу. Ради тебя. Лишь бы у вас мир был.
Он выходил ко мне на кухню, где я чистила картошку, и смотрел с укоризной.
— Алина, ну ты чего? Мать жалуется. Ты с ней груба. Ей и так тяжело. Будь мягче. Ты же женщина. Где твое милосердие?
— Вадим, я устала! — я швыряла нож в раковину. — Я сплю по четыре часа! Я не выхожу из дома! Я превратилась в служанку! Послушай, может, все-таки сиделку? Хоть на пару часов в день? Или в выходные? Чтобы я могла просто погулять?
— Опять ты за свое? Денег нет! Я один работаю! Ипотека! Ты должна терпеть!
Я терпела.
Но внутри росло какое-то смутное подозрение.
Интуиция, которая помогала мне в дизайне чувствовать фальшь в пропорциях, теперь сигналила: что-то не так.
Слишком картинные страдания. Слишком избирательная беспомощность.
Она не могла поднять ложку, но однажды я увидела, как она ловко поправляет подушку двумя руками, когда думала, что я не вижу.
Она жаловалась на онемение ног, но когда я делала массаж и "случайно" надавила сильнее на мизинец, она дернула ногой. Рефлекторно. Но сильно.
Первый "звоночек" прозвенел через месяц.
Я забыла телефон в спальне, на тумбочке у кровати.
Я ушла на кухню готовить ужин, вспомнила про телефон, вернулась. Тихо, в мягких тапочках.
Дверь в спальню была приоткрыта.
Я увидела Тамару Петровну. Она лежала на боку, спиной к двери.
И она... шуршала.
Звук разворачиваемой обертки. Фольги.
Я замерла.
Шурх-шурх. Чавканье.
Я толкнула дверь.
Тамара Петровна дернулась, и что-то быстро сунула под подушку.
— Алина? Ты чего подкрадываешься? Напугала! Сердце закололо! Где мой нитроглицерин?!
Её лицо было красным. А в уголке рта... в уголке рта я заметила крошечное пятнышко шоколада.
— Тамара Петровна, вы ели шоколад?
— Какой шоколад?! У меня диабет! Ты с ума сошла? Это я таблетку рассасывала!
Я подошла к кровати.
— Покажите, что под подушкой.
— Не смей! Это мое личное пространство! Уйди! Вадим! Она меня обыскивает!
Я не стала спорить. Но я знала: шоколадка "Аленка" пропала из вазочки на кухне вчера. Я думала, Вадим съел.
Второй случай был более явным.
Вадим уехал в командировку на два дня. Я осталась с ней одна.
У меня закончились продукты.
— Тамара Петровна, я сбегаю в магазин. На полчаса. Вы полежите? Вода вот, телефон вот. Если что — звоните.
— Иди, иди... Брось меня... А если пожар? Я сгорю...
— Я быстро.
Я вышла из квартиры, закрыла дверь на два оборота.
Спустилась на первый этаж. И поняла, что забыла список продуктов и карту скидок на столе.
Я вернулась. Лифт не работал, побежала пешком на третий этаж.
Тихо открыла дверь своим ключом.
В квартире играла музыка. Громкая, веселая, басы били по ушам.
Стас Михайлов "Все для тебя".
Я замерла в коридоре, скинув туфли.
Музыка доносилась из спальни.
Я на цыпочках, не дыша, подошла к двери. Она была приоткрыта шире обычного.
В щелку я увидела такое, от чего у меня чуть не выпал пакет из рук.
Тамара Петровна, "парализованная" женщина, "овощ", которая не могла сама перевернуться на бок без моих стонов и натуги, стояла посреди комнаты.
В одной ночной рубашке в цветочек.
И... танцевала.
Она не просто стояла. Она двигалась! Активно!
Она делала махи ногами. Она крутила бедрами. Она приседала в такт музыке!
"Раз-два-три, раз-два-три!" — напевала она, подпевая Михайлову, пританцовывая с воображаемым партнером.
Потом она бодрой походкой подошла к нашему комоду (который стоял в углу спальни). Открыла верхний ящик. Достала мою шкатулку с украшениями.
Открыла. Вытащила мою любимую золотую цепочку с кулоном-жемчужиной (подарок родителей на 30-летие).
Примерила перед зеркалом, вертясь и любуясь собой.
— Ну ничего так, — пробормотала она вполне здоровым, не "умирающим" голосом. — Вадику скажу, что потеряла. Или что Алина продала. А сама Надьке подарю на юбилей. Ей пойдет.
Я стояла, прижав руку ко рту, чтобы не закричать. Слезы брызнули из глаз. Но это были слезы не боли, а ярости.
Значит, всё это ложь?
Полгода моей жизни. Моя карьера, которую я пустила под откос. Мои нервы. Моё здоровье.
Всё это — ради спектакля старой актрисы?!
Почему? Зачем?
Чтобы сэкономить на сиделке? Да.
Чтобы привязать меня к дому, сделать послушной рабой? Да.
Чтобы разрушить мою жизнь и наслаждаться властью? Да!
Она ненавидела меня с первого дня. "Городская фифа", "белоручка". Она всегда хотела, чтобы Вадим жил с ней, или нашел "простую бабу", которая будет варить борщи и молчать.
Я тихо, как мышь, вышла из квартиры. Закрыла дверь.
Меня трясло так, что зуб на зуб не попадал. Хотелось ворваться туда, схватить её за волосы и вытрясти душу.
Но я понимала: нельзя.
Она выкрутится. Она упадет на пол, закатит глаза и скажет: "Ты все выдумала! У тебя галлюцинации! Я ползла к телефону!".
Или: "Это было чудо, кратковременная ремиссия!".
Вадим поверит маме. Он всегда верит маме. Он слеп. Или... он тоже в доле?
Нет, Вадим не может быть такой тварью. Он просто дурак.
Мне нужны доказательства. Железобетонные. Видео. Чтобы никто не мог отвертеться.
Я поехала в торговый центр. В магазин электроники.
Купила две Wi-Fi камеры. Маленькие, незаметные, черные кубики.
И пауэрбанки к ним, чтобы не тянуть провода.
Вечером Вадим позвонил: "Я приеду завтра к обеду. У мамы послезавтра день рождения, давай отметим? Позовем гостей. Тетю Надю, дядю Борю. Маме приятно будет".
Отлично.
День рождения. Публика.
Это будет лучший момент для премьеры моего документального фильма "Исцеление".
Я вернулась домой через час. Тамара Петровна лежала пластом, стонала.
— Где тебя носило?! Я пить хотела! Я чуть не умерла от жажды!
— Простите, очереди, — смиренно сказала я, подавая ей стакан.
— Цепочку мою видела? — спросила я как бы невзначай. — Хотела надеть завтра на ужин.
— Какую цепочку? — она захлопала глазами. — Не видела. Ты вечно все теряешь, растеряха. Сама поди куда сунула. Или продала, небось, денег-то не хватает...
"Ну, погоди, змея", — подумала я.
Ночью, когда "больная" захрапела (храп у нее был богатырский, здоровый), я прокралась в спальню.
Установила одну камеру на карниз шторы, замаскировав её складками ткани. Обзор идеальный: вся кровать и комод.
Вторую камеру (радионяню) поставила на кухне, в вазочке с сухими цветами. Она любила "инспектировать" холодильник по ночам, я была уверена.
Проверила на телефоне приложение. Картинка четкая. Запись идет в облако.
Следующий день прошел в "штатном режиме". Я мыла, кормила, меняла памперсы.
Но теперь я знала.
Когда я меняла ей памперс и она морщилась "ой, больно ногу", я едва сдерживалась, чтобы не сказать: "Вчера ты этой ногой чечетку отбивала".
За этот день и ночь я наснимала материала на несколько серий криминальной хроники.
Вот, в 11 утра, как только я ушла в ванную мыть голову, она вскакивает с кровати. Бодро идет к окну, смотрит на улицу. Почесывает поясницу.
Делает пару наклонов. Разминается.
Вот, в 14:00, пока я бегала в аптеку, она достает из-под матраса (там был разрез) бутылку коньяка. Делает добрый глоток из горла. Закусывает конфетой.
Вот она роется в шкафу Вадима, проверяет карманы его пиджака, вытаскивает пару купюр, сует себе в лифчик. "Сынок, у меня пенсии не хватает..." — говорит она потом вечером.
Вот она звонит по телефону:
— Людка, привет! Ой, не могу, ржунимагу! Эта дура меня сегодня опять с ложечки кормила супом! Я ей специально на халат плюнула, типа поперхнулась! А она, овца, жалеет, вытирает! "Ой, Тамара Петровна, осторожнее"! Вадька верит, прыгает вокруг меня. Квартира точно на меня будет переписана, я его дожала, он уже к нотариусу ходил узнавать про дарственную. Типа, я умираю, последнее желание. А девку эту вышвырнем, как квартиру отпишет. Или сама сбежит, надоест г**но возить.
Я смотрела это видео в наушниках в ванной и у меня волосы дыбом вставали.
Она не просто симулянтка. Она мошенница. И она хочет отобрать у нас квартиру (нашу, общую!) и развести нас.
И Вадим... он "ходил к нотариусу".
Значит, он не в курсе симуляции, но он готов предать меня и сына (будущего, мы планировали) ради маминого каприза.
День рождения Тамары Петровны.
Стол ломится от еды. Я готовила два дня, пекла пироги, резала салаты.
Гости собрались. Тетя Надя (крупная женщина с громким голосом), дядя Боря (тихий подкаблучник), подруга Людка.
Тамара Петровна "лежит" в спальне на горе подушек, в нарядной ночной рубашке. Дверь открыта нараспашку, чтобы она "была с нами".
Гости заходят к ней вереницей, целуют руку, кладут цветы на одеяло.
— С днем рождения, Томочка!
— Здоровья тебе, милая! Вставай поскорее!
— Ох, спасибо... — слабым голосом отвечает она. — Ваши молитвы меня держат... А так бы давно ушла... Тяжело мне... Алина, поправь подушку! Не так! Жестко!
Вадим сияет. Он чувствует себя героем. Благородный сын, мученик.
Мы садимся за стол.
Вадим встает с бокалом.
— Дорогие гости! Сегодня юбилей у самого главного человека в моей жизни. У мамы. Она сейчас переживает трудные времена. Болезнь сковала её тело, но не дух! Мама, мы тебя любим! Мы все сделаем, чтобы ты поправилась! Я хочу выпить за чудо! Чтобы мама встала!
— За чудо! — орут гости, чокаясь. — За Тамару Петровну!
Людка вытирает слезу.
— Алина тоже молодец, — говорит дядя Боря. — Ухаживает.
— Ну, это ее долг, — фыркает тетя Надя. — Живет в квартире свекровиной помощи, должна отрабатывать.
Я встаю. В руках у меня пульт от телевизора.
— Я тоже хочу поздравить Тамару Петровну, — говорю я громко. Голос звенит. — И у меня для именинницы особый подарок. Видео-сюрприз. Я подготовила фильм о нашей жизни. О том, как мы боремся с недугом. Вадим, включи погромче.
— О, класс! — радуется Вадим. — Давай!
Все поворачиваются к большой плазме на стене.
Я нажимаю Play.
На экране появляется картинка. Спальня.
Качество отличное, HD, каждый прыщик виден.
В кадре — "лежачая" Тамара Петровна.
Титр снизу: "Сегодня. 10:00 утра". (Когда я ушла в магазин за тортом).
Тамара Петровна, которая час назад "не могла руку поднять", резво сбрасывает одеяло.
Вскакивает с кровати. Как молодая козочка.
Делает пару приседаний. Потягивается, хрустя суставами.
Потом идет к шкафу, достает припрятанную бутылку, делает глоток.
Потом включает музыку (на телефоне) и начинает... танцевать.
Она вертит задом, трясет грудью. Настоящая дискотека.
В зале повисает гробовая тишина. Слышно, как дядя Боря жует огурец, и хруст стоит на всю комнату.
На экране Тамара Петровна берет телефон и звонит: (звук я вывела на колонки).
— Алло, Надька? Приходи сегодня. Я цепочку золотую надыбала у невестки. Подарю тебе. И салатов пожру, пока эта дура на кухне горбатится. Вадька лох, он ничего не видит. Квартиру на себя отпишу, а Алину выгоним. Пусть катится к своим родителям-нищебродам.
Видео заканчивается. Экран гаснет.
Все медленно, как в замедленной съемке, поворачивают головы в сторону спальни.
Тамара Петровна сидит на кровати, бледная как мел. Рот открыт.
Тетя Надя (у которой на шее, я только сейчас заметила, висит МОЯ цепочка, которую, видимо, подарили заранее) краснеет до корней волос и пытается прикрыть кулон рукой.
— Это... это монтаж! — визжит свекровь. — Это дипфейк! Нейросеть! Алина меня подставила! Она программист!
Она вскакивает с кровати (забыв, что "парализована") и бежит к гостям в гостиную.
— Люди! Не верьте! Это клевета!
И тут она замирает. Посреди комнаты. На своих двоих.
Гости смотрят на её ноги.
— Ой... — говорит она. — Чудо! Я исцелилась! От тоста Вадика!
— Вон, — тихо говорит Вадим.
Он сидит, сгорбившись, глядя в стол.
— Что? Сынок? Это же чудо!
— Вон! — орет он так, что звенят бокалы, и ваза с цветами падает на пол. — Вон отсюда! Обе! Ты и тетка Надя!
— Вадик, ты что? — вступает тетка Надя. — Мать родную гонишь?
— Вон!!! — Вадим вскакивает, глаза налиты кровью. — "Вадька лох"? Квартиру отжать? Цепочку украли? Видеть вас не хочу!
Он подбегает к матери, хватает её за руку (ту самую, "слабую") и тащит к выходу. Она упирается, кричит, цепляется за косяки здоровыми руками.
— Будьте вы прокляты! Неблагодарные! Я вас вырастила! Квартиру не отдам!
— Она моя! И Алины! Ты там ни копейки не дала, только обещала! — орет Вадим, выталкивая её на лестничную клетку.
Тетя Надя, бочком-бочком, семенит следом, спасая цепочку.
Дверь захлопывается с грохотом.
В квартире наступает тишина.
Вадим возвращается за стол. Садится, обхватывает голову руками. Плечи его трясутся.
Гости (Людка и дядя Боря) тихо собираются и исчезают, как тени.
Мы остаемся одни.
Я стою у телевизора.
Вадим поднимает на меня глаза. В них слезы.
— Алина... прости меня. Я дурак. Я слепой идиот. Прости... Давай начнем все сначала? Я больше никогда... Я не общаюсь с ней больше.
Я смотрю на него.
Мне должно быть его жаль. Он только что потерял мать (морально).
Но я смотрю на свои руки, испорченные дешевой химией и бесконечным мытьем. Я вспоминаю полгода ада. Я вспоминаю свою потерянную карьеру.
И я понимаю: я не могу.
Я не могу спать с ним в одной постели. Не могу доверять ему.
Он заставил меня уволиться. Он не защитил меня. Он выбрал маму, а не жену. И если бы я не сняла это видео, он бы доил меня до конца моих дней. Он "ходил к нотариусу", чтобы подарить ЕЙ нашу квартиру. Он предал меня еще тогда.
— Нет, Вадим, — говорю я спокойно.
— Что "нет"?
— Мы не начнем сначала. Я подаю на развод.
— Почему?! Мы же победили! Зло наказано!
— Потому что ты — часть этого зла. Ты соучастник. Твоя слепота и твоя слабость убили мою любовь.
Я сняла обручальное кольцо и положила его на стол рядом с недопитым бокалом "за чудо".
— Я ухожу. Сейчас.
Я взяла заранее собранный чемодан (он стоял в прихожей, спрятанный за шкафом) и ушла в ночь.
Прошел год.
Я восстановилась на работе. Шеф, Антон Павлович, принял меня обратно с распростертыми объятиями.
— Алина, ты вернулась! Я знал! Умная женщина всегда выберет себя.
Я пахала как проклятая, наверстывая упущенное. И меня повысили. Теперь я веду тот самый проект в Дубае.
Я встретила мужчину. Врача-травматолога, Андрея. Настоящего, сильного. Который сразу сказал, увидев мои шрамы на душе: "Если кто-то из родни заболеет — наймем профессионалов. Ты не должна приносить себя в жертву. Жертвы никому не нужны".
А Вадим...
Я узнала от общих знакомых.
Вадим живет с мамой. Она действительно слегла — от злости и скандала у неё случился настоящий инсульт. Парализовало половину тела. И теперь она лежит по-настоящему.
И Вадим сам меняет ей памперсы. Сам варит кашу. Сам делает уколы.
Сиделок он нанять не может — денег нет, он платит мне алименты (я отсудила половину стоимости ремонта и компенсацию морального вреда, спасибо записям).
И каждый день он слушает её мычание и проклятия.
Карма — она такая. Бьет без промаха. И иногда "чудеса" сбываются, только не так, как мы хотим.
**КОНЕЦ**