Трёхкомнатная вилла.
Не «номер». Не «апартаменты». А дом — посреди камней, пальм и тишины, которую слышно даже сквозь шум кондиционера.
Одна из многих на территории.
Мы заплатили за всё это меньше, чем за выходные в Подмосковье.
И до сих пор не верим.
Вне сезона — не пусто, а свободно
Февраль.
Эйлат — не курорт. Он распродажа реальности.
Club Inn — огромный. Территория — как парк, только без людей. Бассейн — чистый, но пустой. Ресторан — накрыт на сотню, а едят — четверо.
Отель — наполовину заполнен. Но не «полупустой». Просто дышит.
Нет аниматоров. Нет музыки у бассейна. Нет очереди за кофе.
Есть только: шаг по гравию, ветер из пустыни и ощущение, что ты не гость, а временно проживающий — как в доме, который на время сдала добрая тётя и сказала: «Живите. Только не забудьте выключить свет».
Наша вилла — три комнаты. Кухня. Терраса.
Нет мини-баров, которые сто́ят как ужин. Нет «дизайнера интерьеров», который решил, что тебе нужно зеркало во всю стену и фиолетовые шторы.
Есть чайник. Есть кофе. Есть окно — за ним целая пустыня, и она не просит ничего взамен.
Завтрак, который стал встречей
Утром — в ресторан.
Не «шведский стол». А стол как в гостях: всё стоит, всё — бери. Никто не спрашивает, из какого номера. Никто не считает, сколько ты положил хумуса. Просто: «ешь, пока горячее».
Народу — человек десять.
За соседним столиком — польская пара. Лет под семьдесят. Спокойные. Такие, будто приехали не на два дня, а на всю оставшуюся жизнь.
А потом — автовокзал.
Мы — с рюкзаками, с картой Красного каньона в телефоне.
Они — с такой же картой.
«Вы тоже туда?» — спрашивают.
«Да».
И начинается разговор, как будто мы знаем друг друга годами.
Они — в 1991-м, на годовщину свадьбы, приехали в Москву.
— «Ходили в первый Макдональдс на Пушкинской».
— «Очередь — до Тверской. Стояли час. Замёрзли».
— «Пошли купили курицу-гриль в киоске. Сели на лавочку у бульвара. Ели молча».
Мы — в ответ:
— «А мы ездили в Варшаву на годовщину».
— «Пили кофе в маленькой кофейне под старым фонарём».
— «И тоже молчали».
Потому что в такие дни слова — лишние.
Потому что главное — быть рядом.
Даже если «рядом» — это автобусная остановка в пустыне, а «мы» — встретились всего на десять минут.
Пустыня подошла вплотную
За забором — не «ландшафтный дизайн».
Там настоящая пустыня.
Не песок. Не «барханы как в кино». А камни. Мелкие, острые, бесконечные. Каменный песок, который хрустит под ногами, как старый снег.
Утром — птицы. Не чайки. Не голуби. А какие-то осторожные, сухие птицы, которые знают: здесь не место для криков.
Днём — тишина. Такая, что слышен шорох ветра по камням.
Вечером — звёзды. Не «романтические». А холодные, точные, как компас. Они не мигают. Они смотрят. И запоминают.
Бассейн — не аттракцион.
Он остров.
Плаваешь — и кажется, что ты первый, кто догадался: вода может спасти от жары, даже если вокруг — ни капли тени.
А вечером он становится зеркалом. Отражает небо. А иногда — и твоё лицо, как будто спрашивает: «Ну что, остался доволен?»
Ресторан — не «шведский стол».
Это стол у бабушки, которая не спрашивает: «Ты аллергик? Веган? Кето?».
Она просто ставит: хумус — в миске, не в ложке. Фалафель — горячий, с хрустящей корочкой. Салат — с лимоном, а не с майонезом.
И говорит: «Ешь. Пока не остыло».
Никто не следит, сколько ты взял.
Потому что здесь не продают настроение.
Здесь оно — дано.
Роскошь без пафоса
В Club Inn нет «дизайнерского интерьера».
Нет зеркал от пола до потолка.
Нет «стилизованных» ламп, которые стоят дороже ночёвки в хостеле.
Есть простор.
И это — главная роскошь.
Кровать — широкая. Простыни — белые, но не «отглаженные до хруста». Окно — большое. За ним — не вид на парковку, а вид на вечность: камни, пальмы, небо, которое не спешит никуда.
Ужин — не «меню с тремя курсами».
Это стол, который накрыт, и всё.
Ты берёшь — сколько хочешь.
Не «порция 200 грамм». Не «доплата за добавку».
Просто: еда есть. Ты — голоден. Значит, ешь.
И самое странное:
в таком месте не хочется делать фото.
Не потому что «не красиво».
А потому что всё это — внутри.
И камера только помешает.
Арабская ночь — не событие, а дыхание
Утром перед отъездом вышла на террасу.
Солнце только вставало.
Пустыня — ещё спала.
А бассейн отражал небо, как будто вода помнила, что она — море.
Но самые яркие воспоминания — не от утра.
А от вечера.
Сидели на веранде с бокалом вина.
Ни музыки. Ни голосов. Ни даже шума машин.
Только ветер — то приходит, то уходит.
И звёзды — такие близкие, что кажется: потянись — и сорвёшь одну, как спелый инжир.
И тут понимаешь: это и есть «арабская ночь».
Не танцы. Не костюмы. Не фонарики.
А именно — тишина, в которую можно провалиться целиком.
Где граница между пустыней, небом и тобой — стирается.
Где годовщина — не дата в календаре, а повод просто быть рядом.
Потом собрали чемоданы.
И уехали.
А вилла осталась.
С открытой дверью.
С чашкой на столе.
С пустыней у забора —
которая, может, уже начала её отвоёвывать обратно.
И с воспоминанием о польской паре,
которая, как и мы,
просто приехала отметить,
что ещё живы.