В книге воспоминаний «Недрогнувшей рукой» Елены Холмогоровой, заведующей отделом прозы в журнале «Знамя», я наткнулась на интересную цитату: «У Чехова в повести "Степь" есть поразительное воспоминание мальчика о бабушке: «До своей смерти она была жива и носила с базара мягкие бублики, посыпанные маком, теперь же она спит, спит…» Меня всегда поражала парадоксальная, пронзительная точность этого «до своей смерти она была жива», казалась уколом гениальности. И вдруг случайно я наткнулась на фрагмент мемуаров приятеля Антона Павловича прозаика и драматурга Ивана Леонтьева-Щеглова: «…разумеется, и на солнце есть пятна, и одно такое незначительное стилистическое пятнышко я как-то указал Чехову, когда мы разговорились о «Степи». Именно почему-то вспомнилась в самом начале (где говорится о смерти бабушки) фраза, на которой я запнулся, читая впервые рассказ: «Она была жива, пока не умерла…» Что-то в этом роде. «Быть не может!» — воскликнул Чехов и сейчас же достал с полки книгу и нашел место: «
В книге воспоминаний «Недрогнувшей рукой» Елены Холмогоровой, заведующей отделом прозы в журнале «Знамя», я наткнулась на интересную цитату:
«У Чехова в повести "Степь" есть поразительное воспоминание мальчика о бабушке: «До своей смерти она была жива и носила с базара мягкие бублики, посыпанные маком, теперь же она спит, спит…» Меня всегда поражала парадоксальная, пронзительная точность этого «до своей смерти она была жива», казалась уколом гениальности.
И вдруг случайно я наткнулась на фрагмент мемуаров приятеля Антона Павловича прозаика и драматурга Ивана Леонтьева-Щеглова: «…разумеется, и на солнце есть пятна, и одно такое незначительное стилистическое пятнышко я как-то указал Чехову, когда мы разговорились о «Степи». Именно почему-то вспомнилась в самом начале (где говорится о смерти бабушки) фраза, на которой я запнулся, читая впервые рассказ: «Она была жива, пока не умерла…» Что-то в этом роде.
«Быть не может!» — воскликнул Чехов и сейчас же достал с полки книгу и нашел место: «до своей смерти она была жива и носила с базара мягкие бублики». – Чехов рассмеялся. — «Действительно, как это я так не доглядел. А впрочем, нынешняя публика не такие еще фрукты кушает. Нехай». И равнодушно захлопнул книгу».
Как хотите, а я остаюсь при своем мнении. Какое счастье, что Чехов не стал править текст, как часто позднейшие редакции убивают откровения и озарения править текст, как часто позднейшие редакции убивают откровения и озарения первого варианта!»
Как часто, подумала я, мы, замечая в действиях других людей гениальное, решаем, что это дело упорного труда, напряжённой мысли, большого ума — и оттого боимся за что-то взяться, потому что… ну как бы… если уж браться, так браться.
Этот пример с Чеховым показывает, что гениальное рождается случайно.
Нет ничего объективно великого. Есть только сделанное и не сделанное — и дурная бесконечность человеческих вкусов.