Дождь не просто шел, он хлестал с такой яростью, будто небо решило смыть с лица земли все грехи этого вечера. Дворники «Мерседеса» метались по лобовому стеклу, как испуганные птицы, но едва справлялись с потоком воды. В салоне пахло дорогой кожей и тяжелым, удушливым одеколоном Виктора. Этот запах, когда-то казавшийся Оле признаком стабильности и успеха, теперь вызывал тошноту.
— Ты вообще понимаешь, сколько это стоило? — голос мужа был тихим, но в этой тишине звенела сталь. Это был тот самый тон, от которого у Оли обычно холодели руки.
Оля сжалась на пассажирском сиденье, стараясь стать незаметной. На ее коленях лежала сумочка, которую она судорожно сжимала побелевшими пальцами.
— Витя, я правда не специально… Я просто оступилась, — прошептала она, глядя на размытые огни встречных машин.
— Оступилась? — он резко выкрутил руль, объезжая яму, и машину качнуло. — Ты опозорила меня перед партнерами. Ты разбила бокал, Оля. Бокал восемнадцатого века. Ты хоть представляешь, как на меня смотрел Архипов? Как на идиота, который женился на неуклюжей деревенщине.
— Я заплачу… У меня есть сбережения…
Виктор рассмеялся. Это был сухой, лающий звук.
— Твои сбережения? Ты имеешь в виду деньги, которые я тебе даю на булавки? Не смеши меня. Ты — ноль без палочки. Пустое место. Ты существуешь только потому, что я позволяю тебе быть рядом.
Оля знала этот сценарий. Сейчас он будет кричать еще минут двадцать, унижать ее, перечислять все ее недостатки, начиная от манеры одеваться и заканчивая тем, как она готовит борщ. Потом они приедут домой, он хлопнет дверью кабинета и будет пить виски, а она проплачет всю ночь в гостевой спальне. Утром он купит ей браслет, и они продолжат играть в идеальную семью.
Но сегодня что-то пошло не так. Может быть, дело было в усталости. Или в том, что ей исполнилось тридцать два, и она вдруг осознала, что последние пять лет ее жизни прошли в страхе.
— Останови машину, — сказала она.
Виктор замолчал на секунду, переваривая услышанное.
— Что?
— Останови машину. Я не хочу больше это слушать.
— Ты не хочешь слушать? — он снова усмехнулся, но теперь в голосе появилась угроза. — А кто тебя спрашивает, чего ты хочешь? Ты будешь слушать, пока я не закончу.
— Я сказала, останови! — крикнула Оля. Впервые за годы брака она повысила на него голос.
Лицо Виктора исказилось. Это было лицо чужого, страшного человека. Он резко ударил по тормозам. Машину занесло на мокром асфальте, шины взвизгнули, и тяжелый автомобиль замер на грязной обочине, едва не зацепив отбойник. Трасса М-4 гудела в ночи, как растревоженный улей.
— Хочешь выйти? — прошипел он, наклоняясь к ней. Его глаза были бешеными. — Ну так вали. Вали отсюда!
Он перегнулся через нее, распахнул пассажирскую дверь и с силой толкнул Олю в плечо.
— Вон!
Оля не сопротивлялась. Она вывалилась в ночь, в холод, в пронизывающий ветер. Дождь мгновенно промочил ее тонкое вечернее платье. Туфли на шпильках увязли в жидкой грязи обочины.
— Витя… — начала она, оборачиваясь, но не успела ничего сказать.
Дверь захлопнулась с глухим стуком. Стекло плавно опустилось, и Виктор вышвырнул ей под ноги ее пальто.
— Посмотрим, как ты запоешь через час, дрянь, — бросил он.
Двигатель взревел, и красные габаритные огни быстро растворились в пелене дождя. Оля осталась одна.
Первые несколько минут она просто стояла, глядя в темноту, куда уехал муж. Шок парализовал ее. Неужели он правда это сделал? Оставил ее ночью, в ливень, на трассе, где до ближайшего населенного пункта километров двадцать?
Холод быстро привел ее в чувство. Зубы начали выбивать дробь. Оля подняла с земли пальто — дорогое, кашемировое, теперь безнадежно испорченное грязью — и накинула его на плечи. Это мало помогало. Ветер пронизывал до костей.
Она пошарила в карманах пальто. Пусто. Телефон, кошелек — все осталось в сумочке, которая лежала на сиденье «Мерседеса». У нее не было ничего. Ни связи, ни денег, ни документов. Только вечернее платье, грязное пальто и сломанный ноготь.
Страх накатил ледяной волной. Что делать? Идти? Куда? В темноте легко оступиться и упасть в кювет или, того хуже, попасть под колеса проносящихся мимо фур. Голосовать? Одной, ночью, на трассе? Это было равносильно самоубийству. Истории о маньяках и бандитах всплывали в памяти одна за другой.
Она отошла подальше от дороги, к самой кромке леса, чтобы ее не окатывали грязной водой проезжающие грузовики, и села на поваленное дерево. Слезы смешивались с дождем. Ей было жалко себя, жалко потраченных лет, жалко того, что она позволила превратить себя в жертву.
«Вот и конец, Оля, — подумала она. — Глупый, нелепый конец. Замерзнешь здесь, как бродячая собака».
Прошло около часа. Оля перестала чувствовать пальцы ног. Она попыталась встать, чтобы хоть как-то согреться движением, но тело слушалось плохо. Мимо проносились машины, их фары выхватывали куски мокрого асфальта, но никто не останавливался. Да и кто заметит серую фигуру на фоне серого леса?
Вдруг вдалеке показался странный свет. Это была не пара фар, а одна, дрожащая и тусклая. Звук мотора тоже отличался — вместо мощного гула фур или свиста иномарок слышалось натужное тарахтение.
Свет приближался медленно. Оля прищурилась. Это был старый мотоцикл с коляской, какой-то советский реликт, чудом оказавшийся на федеральной трассе. Он ехал по обочине, виляя между ямами.
Когда мотоцикл поравнялся с ней, он чихнул и заглох. Наступила тишина, нарушаемая только шумом дождя.
Водитель в огромном дождевике и шлеме, больше похожем на котелок, слез с сиденья и пнул колесо.
— Да чтоб тебя, Громозека! — раздался молодой, расстроенный голос. — Ну просил же дотянуть до заправки!
Оля замерла. Голос не звучал угрожающе. Скорее, комично. Она сделала шаг вперед, ветка хрустнула под ногой.
Мотоциклист резко обернулся, светя фонариком, который достал из кармана. Луч ударил Оле в лицо, она зажмурилась и закрылась рукой.
— Эй! Кто здесь? — голос дрогнул. — У меня монтировка есть!
— Не надо монтировку, — прохрипела Оля. Голос сел от холода. — Я не грабитель.
Парень опустил фонарик. Луч света скользнул по ее грязному платью, босым ногам (туфли она давно сняла, потому что стоять в них было невозможно) и мокрому лицу с потекшей тушью.
— Ого… — выдохнул он. — Русалка, что ли? Или призрак невесты?
— Жена, — горько усмехнулась Оля. — Бывшая, надеюсь.
Парень снял шлем. Под ним оказалось простое, открытое лицо, усыпанное веснушками, и мокрые рыжие волосы, прилипшие к лбу. На вид ему было лет двадцать семь, не больше.
— Ну, жена так жена, — сказал он, подходя ближе, но соблюдая дистанцию. — А чего вы тут, жена, в лесу делаете? Грибы собираете?
— Муж высадил. За плохое поведение.
Парень присвистнул.
— Суровый мужик. Педагог, наверное?
Несмотря на ужас ситуации, Оля фыркнула. Смешок перешел в кашель. Ее начало трясти крупной дрожью.
— Так, стоп, — парень мгновенно стал серьезным. — Вы же ледяная. Быстро в коляску. Там брезент есть и плед старый, но теплый.
— Я… я не могу… я грязная… — пробормотала Оля, все еще живя по правилам своего идеально чистого «Мерседеса».
— Да какая разница! Громозека и не такое видел. Залезайте, живо!
Он помог ей забраться в коляску мотоцикла. Там действительно пахло бензином и сыростью, но старый колючий плед показался Оле вершиной комфорта. Парень накрыл ее сверху еще и куском брезента.
— Меня Паша зовут, кстати, — крикнул он сквозь дождь, копаясь в моторе.
— Оля…
— Очень приятно, Оля. Сейчас мы эту колымагу оживим. Свечу залило, скорее всего. Или карбюратор опять выпендривается.
Оля наблюдала за ним из своего укрытия. Он не ругался злобно, как Виктор, когда у того что-то не получалось. Он разговаривал с мотоциклом, уговаривал его, ласково называл «старым ворчуном». Его движения были уверенными, но не агрессивными.
Через десять минут мотор чихнул, выпустил облако сизого дыма и уверенно затарахтел.
— Есть контакт! — радостно воскликнул Паша. — Живем, Оля!
Он запрыгнул на сиденье.
— Держитесь крепче! Амортизаторы у нас чисто номинальные. Куда вас везти-то?
Оля задумалась. Куда? Домой к Виктору? Никогда. К родителям в другой город? Далеко. У подруг она давно не была — муж отвадил всех.
— Я не знаю, — честно сказала она.
Паша обернулся. Дождь стекал по его лицу, но он улыбался.
— Понял. Ситуация «полный абзац». Ладно, тут недалеко, километрах в пяти, есть поселок. У меня там… ну, скажем так, база. Чаем напою, высохнете, а там решим. Не боитесь с незнакомцем на мотоцикле ехать?
— Знаете, Паша, — сказала Оля, плотнее закутываясь в плед, — после того, как меня выкинул родной муж, незнакомцы меня пугают гораздо меньше.
— Логично, — кивнул он. — Ну, погнали!
Мотоцикл тронулся, и они медленно покатили сквозь стену дождя. Оля смотрела на широкую спину своего спасителя, обтянутую дешевым дождевиком, и впервые за этот вечер почувствовала, что, возможно, она не умрет.
Странное дело: в кожаном салоне автомобиля мужа, с климат-контролем и подогревом сидений, ей всегда было холодно. А здесь, в продуваемой всеми ветрами коляске старого «Урала», ей вдруг стало тепло.
Она еще не знала, что этот «Урал» везет ее не просто в поселок, а в совершенно другую жизнь. Жизнь, где разбитый бокал не повод для скандала, а повод вместе посмеяться и собрать осколки.
«База», о которой говорил Паша, оказалась старым бревенчатым домом на окраине поселка. Покосившийся забор, заросший мокрой сиренью палисадник и будка, из которой, гремя цепью, высунулась лохматая морда неопределенной породы.
— Тихо, Бублик! Свои! — крикнул Паша, заглушая мотор.
Пес тут же сменил гнев на милость и радостно тявкнул.
Когда мотоцикл замер, Оля поняла, что не может пошевелиться. Ноги окончательно затекли, а пальто, впитавшее килограммы воды, тянуло к земле, как свинцовый панцирь. Паша, заметив её замешательство, без лишних слов подхватил её под локоть, а потом, оценив состояние, просто поднял на руки.
— Не надо, я тяжелая… — прошептала она, испытывая острый приступ стыда. Последний раз на руках её носил Виктор — пять лет назад, через порог их новой квартиры. Тогда он улыбался.
— Вы легче, чем задний мост от «Волги», — усмехнулся Паша, открывая ногой калитку. — А его я таскаю регулярно.
В доме пахло не так, как в её стерильном пентхаусе. Здесь пахло древесной стружкой, сушеными травами, печным дымом и чем-то неуловимо уютным — кажется, жареной картошкой.
Паша сгрузил её на старый, продавленный диван, накрытый лоскутным одеялом, и сразу развил бурную деятельность.
— Так, пункт первый — разморозка. Пункт второй — топливо.
Он исчез в соседней комнате и вернулся через минуту, держа в руках ворох одежды.
— Модных брендов не держим, — извиняющимся тоном сказал он. — Это мой свитер, он шерстяной, колючий, но греет как атомный реактор. А это штаны спортивные. Велики будут, но там резинка. Вон за той шторкой можно переодеться. Я пока чайник поставлю. И не спорьте!
Оля зашла за ситцевую занавеску. Её руки так дрожали, что она едва справлялась с пуговицами промокшего платья. Сняв с себя эту липкую, холодную, дорогую ткань, она с наслаждением натянула огромный свитер грубой вязки. Он пах опилками и хозяйственным мылом. Штаны пришлось подвернуть три раза.
Когда она вышла, Паша уже возился у печки-буржуйки, подкидывая дрова. Огонь весело гудел за чугунной дверцей, отбрасывая на стены пляшущие тени.
— Ну вот, теперь хоть на человека похожа, — одобрил он, оглядев её с ног до головы. — А то была чисто Снежная Королева после дефолта. Садитесь ближе к огню.
Оля села на низкую скамеечку. Тепло начало проникать в тело, вызывая приятное покалывание в кончиках пальцев. Она огляделась. Комната была странной. Повсюду стояли какие-то деревяшки, ножки от стульев, резные спинки, банки с лаком и кисти. На столе в углу лежали инструменты, названия которых она не знала.
— Ты столяр? — спросила она. Голос возвращался, хотя в горле все еще першило.
— Реставратор, — поправил Паша, разливая кипяток по разномастным кружкам. — Возвращаю к жизни то, что другие считают мусором. Знаете, люди часто выбрасывают вещи, потому что те сломались или потеряли лоск. А я считаю, что у каждой вещи есть душа. Просто её нужно немного подлечить.
Он протянул ей кружку. Оля взяла её обеими руками, жадно вдыхая пар. Чай был на травах — мята, чабрец, смородина.
— Мусор… — эхом повторила она. — Мой муж тоже так считает. Если что-то сломалось — выброси. Если кто-то не соответствует — замени.
— Глупая философия, — пожал плечами Паша, садясь на пол рядом с ней. — Так можно остаться в пустой комнате с идеальными стенами, но совершенно одному.
Оля сделала глоток и почувствовала, как горячая жидкость оживляет её изнутри. И вдруг её накрыло. Осознание того, где она находится и что произошло, ударило с новой силой. Она — Ольга Николаевна Самойлова, жена владельца строительного холдинга, сидит в старой избе, в чужих трениках, и пьет чай с парнем, которого знает полчаса. А её муж, вероятно, сейчас уже дома, пьет виски и даже не думает её искать.
Рука дрогнула. Кружка выскользнула из пальцев, ударилась о пол, и горячая лужа растеклась по половицам. Керамика не разбилась, но брызги полетели во все стороны.
Оля вжалась в стену, инстинктивно закрывая голову руками.
— Прости! Я не хотела! Я все уберу! Не кричи, пожалуйста! — затараторила она, ожидая удара или хотя бы яростного крика. Рефлекс, выработанный годами.
В комнате повисла тишина. Оля зажмурилась, сердце колотилось где-то в горле. Но ничего не происходило.
— Оля? — голос Паши был тихим и очень спокойным.
Она приоткрыла один глаз. Он не стоял над ней с перекошенным от злости лицом. Он сидел на том же месте и смотрел на неё с выражением глубокой, пронзительной печали.
— Оля, это просто чай, — сказал он мягко. — И пол тут деревянный, ему ничего не будет. А кружка вообще железная, эмалированная. Я специально такую дал, она неубиваемая.
— Ты… ты не будешь ругаться? — спросила она, медленно опуская руки.
— Из-за разлитой воды? — Паша покачал головой. — Я похож на идиота?
Он взял тряпку, которая лежала рядом, и быстро вытер лужу.
— Вот и всё. Проблема решена. Даже пол помыли заодно.
Оля смотрела на его рыжую макушку, на веснушки на руках, и чувствовала, как в груди лопается какой-то тугой нарыв. Слезы хлынули не так, как на трассе — от страха и холода, а иначе. Это были слезы облегчения и жуткой обиды за себя.
Паша не стал её утешать стандартными фразами. Он просто подвинулся ближе и позволил ей уткнуться носом в его колючий свитер.
— Ну-ну, — бормотал он, неуклюже похлопывая её по спине. — Выходит этот яд, выходит. Пусть течет. У меня свитеров много.
Она плакала долго. Рассказывала сбивчиво, кусками. Про разбитый бокал восемнадцатого века. Про то, что она не умеет готовить борщ так, как любила его мама. Про то, что ей нельзя носить короткое, потому что колени «неидеальные». Про то, что она боится возвращаться, но боится и не возвращаться, потому что у Виктора везде связи.
Паша слушал молча, только иногда подливал ей свежего чая.
— Знаешь, — сказал он, когда она, наконец, затихла, всхлипывая. — Я сейчас работаю над одним комодом. Середина девятнадцатого века. Его нашли на помойке, весь в плесени, ножка отломана, шпон вздулся. Хозяева сказали — дрова. А я снял старый лак, начал шкурить… И увидел, что там под слоем грязи — красное дерево потрясающей красоты. Просто ему не повезло с условиями хранения.
Он посмотрел ей прямо в глаза.
— Ты не сломанная, Оля. Тебе просто не повезло с условиями хранения. Тебя держали в сырости и холоде, вот душа и пошла трещинами. Но это лечится. Тепло, забота, правильный лак — и будешь сиять ярче прежнего.
Оля слабо улыбнулась. Сравнение с комодом было странным, но почему-то очень лестным.
— А ты всех так лечишь? И комоды, и женщин с трассы?
— Женщины с трассы — это мой дебют, — улыбнулся Паша. — Обычно я с деревяшками лучше лажу. Они не плачут.
Снаружи бушевала гроза, но здесь, в кругу света от печки, было спокойно. Оля впервые за много лет чувствовала себя не функцией, не приложением к успешному мужчине, а живым человеком.
— А что мне делать завтра? — спросила она тихо. — У меня ничего нет. Ни денег, ни документов.
— Завтра будет завтра, — философски заметил Паша. — Утро вечера мудренее. У меня тут есть старый ноутбук, интернет ловит через раз, но ловит. Найдем твоих родных, придумаем что-нибудь. А пока — спать.
Он уступил ей диван, а сам постелил себе на полу матрас, набив его подушками от кресел.
— Я буду здесь, — сказал он, укладываясь. — Бублик во дворе, я на полу, дверь на засове. Ни один муж-тиран не прорвется. Спи.
Оля лежала в темноте, слушая ровное дыхание Паши и треск поленьев в печи. Страх перед будущим никуда не делся, он стоял темной тенью в углу сознания. Что сделает Виктор, когда поймет, что она не приползла домой на коленях? Он не из тех, кто прощает неповиновение.
Но сейчас, укрытая старым лоскутным одеялом, в доме странного реставратора Паши, она чувствовала парадоксальную вещь. Ей было легче.
«Спасибо, что выкинул меня, — подумала она, проваливаясь в сон. — Господи, спасибо, что он меня выкинул».
Она еще не знала, что утром к калитке Пашиного дома подъедет черный тонированный джип. Но это будет завтра. А сегодня она спала без снотворного впервые за пять лет.
Утро ворвалось в комнату наглым солнечным лучом, бьющим прямо в глаза сквозь щель в занавесках. Оля поморщилась и потянулась, но тут же замерла. Воспоминания вчерашнего вечера обрушились на неё лавиной. Мокрая трасса, злые фары, мотоцикл с коляской, Паша…
Она резко села. Диван скрипнул. В комнате никого не было. Матрас на полу аккуратно свернут, на столе дымится свежий чайник и лежит записка на тетрадном листе: «Уехал за свежим хлебом и молоком. Бублик охраняет периметр. Не скучай».
Оля улыбнулась, проведя пальцем по неровным буквам. В этой заботе не было пафоса, только простота и тепло. Она встала, поправила на себе огромный свитер, который за ночь стал почти родным, и подошла к окну.
Во дворе действительно сидел Бублик, лениво щелкая зубами на мух. Солнце заливало мокрую траву, заставляя капли сверкать, как бриллианты. Те самые бриллианты, которые Виктор любил дарить ей после каждой ссоры, чтобы купить молчание.
Идиллию разрушил звук мотора. Не тарахтение Пашиного «Урала», а низкий, сытый рык мощного двигателя.
Оля похолодела. К калитке медленно подкатывал черный «Гелендваген». Не машина Виктора, но машина его начальника службы безопасности, Сергея.
Сердце ухнуло в пятки. Как они нашли её? Ах да, телефон остался в сумочке, но у Виктора были связи везде. Может, они отследили её по камерам на трассе? Или просто прочесали ближайшие поселки?
Оля заметалась по комнате. Бежать некуда — задняя дверь, скорее всего, закрыта, да и окна выходят в сад, который просматривается.
В дверь постучали. Вежливо, но настойчиво.
— Ольга Николаевна? Мы знаем, что вы здесь. Виктор Андреевич волнуется.
Оля прижалась спиной к печке, словно ища у неё защиты.
— Уходите! — крикнула она. Голос дрожал. — Я не поеду!
Дверь дернулась. Хлипкий засов жалобно скрипнул.
— Ольга Николаевна, не устраивайте сцен, — голос Сергея был скучающим. — Виктор Андреевич готов простить вчерашнюю истерику. Он понимает — стресс, погода. Одевайтесь, и поедем домой. У вас сегодня запись к косметологу в два.
Этот будничный тон, это упоминание косметолога как чего-то более важного, чем её жизнь и чувства, взбесили Олю. Страх вдруг переплавился в холодную ярость.
— Я сказала нет! — крикнула она тверже. — Я подаю на развод!
За дверью помолчали.
— Какой развод, Оля? — раздался вдруг голос самого Виктора. Он тоже был здесь. — Ты с ума сошла? Выходи, хватит позориться перед деревенщиной.
Оля зажмурилась. Он здесь. Сейчас он войдет, схватит её за руку, и всё закончится. Снова золотая клетка, снова страх, снова роль бессловесной куклы.
В этот момент послышался другой звук — треск мотоцикла. «Урал» влетел во двор, едва не снеся зеркало джипу. Паша спрыгнул с седла еще до полной остановки, бросил пакет с продуктами на траву и встал между домом и непрошеными гостями.
— Доброе утро, граждане, — громко сказал он. В его руке, откуда ни возьмись, появилась та самая монтировка, которой он пугал Олю вчера. — Вы заблудились?
Виктор, одетый в идеальный бежевый плащ, брезгливо оглядел Пашу.
— Мальчик, отойди. У тебя в доме моя жена. Я приехал её забрать.
— Жена — не чемодан, — спокойно ответил Паша, поигрывая монтировкой. — Если она хочет уйти, она выйдет сама. А если она не выходит, значит, не хочет. Логично?
— Ты знаешь, кто я? — Виктор шагнул вперед, его лицо начало наливаться красным. Сергей тоже напрягся, готовый вмешаться.
— Знаю, — кивнул Паша. — Ты тот мудак, который выкинул женщину ночью под дождь. В наших краях за такое морду бьют, независимо от статуса.
Виктор усмехнулся и кивнул Сергею. Охранник двинулся на Пашу. Парень был меньше и явно слабее профессионального телохранителя, но в его позе была такая отчаянная решимость, что Сергей на секунду замешкался.
В этот момент дверь распахнулась. Оля вышла на крыльцо. Она все еще была в нелепых спортивных штанах и свитере, с растрепанными волосами, без макияжа. Но в её осанке появилось что-то новое. Прямое, жесткое.
— Не трогай его, — сказала она тихо, но так, что все замерли.
Виктор посмотрел на неё с отвращением и жалостью.
— Посмотри на себя, Оля. Чучело. Бомжиха. Садись в машину, быстро. Дома поговорим.
— Нет, Витя, — Оля спустилась по ступенькам и встала рядом с Пашей. Она положила руку на его плечо, чувствуя, как напряжены его мышцы. — Дома не будет. Потому что у меня больше нет с тобой дома.
— Ты думаешь, ты выживешь без моих денег? — зашипел Виктор. — Ты никто. Ты сдохнешь под забором через неделю!
— Может быть, — Оля посмотрела ему прямо в глаза. — Может, я сдохну под забором. Но это будет мой забор. И мой выбор. А ты… Ты останешься со своими деньгами, бокалами и пустотой. Уезжай.
Виктор смотрел на неё, пытаясь найти привычный страх в её глазах. Но страха не было. Было безразличие. Она смотрела на него как на сломанную вещь, которая не подлежит реставрации.
— Ты пожалеешь, — выплюнул он. — Ты приползешь ко мне. Но я не пущу.
— Договорились, — кивнула Оля.
Виктор резко развернулся и сел в машину. Сергей, бросив последний оценивающий взгляд на Пашу и монтировку, последовал за боссом. Джип развернулся, вырывая куски дерна из газона, и рванул прочь, обдав их облаком пыли.
Когда пыль осела, наступила тишина. Паша опустил монтировку и выдохнул.
— Фух… А я уж думал, придется применять приемы кунг-фу, которые я видел в кино, — он попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривой. — Ты как?
Оля смотрела вслед уехавшей машине. Она чувствовала себя странно опустошенной, но при этом невероятно легкой. Будто с плеч сняли бетонную плиту.
— Я… я нормально, — сказала она и вдруг поняла, что это правда. — Паша, спасибо тебе.
— Да ладно, — он махнул рукой, смутившись. — Хлеб вот уронил. Молоко, наверное, разлилось…
Оля рассмеялась. Искренне, звонко, как не смеялась уже очень давно.
— Ничего страшного. Это просто молоко. Пол помоем.
Они вошли в дом. Оля подняла пакет. Молоко уцелело, а вот батон немного помялся.
— Знаешь, — сказала она, нарезая хлеб. — У меня есть образование. Я вообще-то бухгалтер, и неплохой. Просто Витя запретил мне работать. Я найду работу. Сниму комнату.
Паша стоял у окна, глядя на свой сад.
— Зачем снимать? — спросил он, не оборачиваясь. — Дом большой. Рук не хватает. Мне помощник нужен. Лаком покрывать, шкурить… Бухгалтерию вести, опять же. Я в цифрах путаюсь.
Оля замерла с ножом в руке.
— Ты предлагаешь мне работу?
— Я предлагаю тебе начать с начала, — он повернулся. Его лицо снова озарила та самая солнечная, веснушчатая улыбка. — Ну и условия проживания, конечно, так себе, не пентхаус. Зато шеф не орет. И чай вкусный.
Оля посмотрела на старые стены, на инструменты, на солнечный свет, играющий в пылинках. Это был не рай. Это была жизнь. Настоящая, шершавая, пахнущая деревом и свободой.
— Я согласна, — сказала она. — Но с одним условием.
— Каким?
— Ты научишь меня ездить на мотоцикле.
Паша расхохотался.
— Договорились! Но чур, шлем надевать обязательно.
Прошел год.
На обочине трассы М-4, возле небольшого поворота на поселок, стоял красивый указатель из резного дерева: «Реставрационная мастерская "Вторая жизнь"».
Мимо проносились дорогие машины, спешащие в никуда. Иногда какая-нибудь из них останавливалась, привлеченная необычной вывеской.
Из ворот мастерской вышла молодая женщина в рабочем комбинезоне, испачканном морилкой. Её волосы были собраны в небрежный пучок, а на лице играл здоровый румянец. Она несла отреставрированный стул, сияющий новым лаком.
— Оля! — крикнул рыжий парень из глубины двора. — Там клиент приехал, просит оценить комод!
— Иду! — отозвалась она.
Оля поставила стул на солнце. Она посмотрела на свои руки — с короткими ногтями, немного огрубевшие, но сильные и живые. Потом перевела взгляд на трассу.
Где-то там, в потоке машин, возможно, ехал Виктор. Злой, одинокий, в своем идеальном костюме. Оля улыбнулась и отвернулась от дороги. Её ждал комод, который нужно было спасти.
Она знала точно: иногда, чтобы найти счастье, нужно, чтобы тебя вышвырнули на обочину. Потому что именно на обочине, среди грязи и страха, можно встретить того, кто подаст тебе руку и научит не бояться жить.
Парадоксально? Возможно. Но жизнь вообще штука парадоксальная. И Оля была благодарна судьбе за этот самый главный парадокс.
